Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
– Хай! – поддакнул Бабалачи. – Ружье досталось мне еще в молодости от купца с островов Ару, с большим брюхом и громким голосом. Смелый был человек! Когда однажды серым утром мы встретили его проа, он стоял на корме, покрикивал на своих людей и пальнул по нам из этого ружья. Только раз и успел выстрелить! – Бабалачи замолчал, усмехнулся и тихим, мечтательным тоном продолжил: – Мы налетели серым утром, бесшумно, сорок человек на быстроходных проа, какие делают в Сулу, а когда солнце поднялось досюда, – он поднял руку на три фута над полом, – когда солнце еще не взошло полностью, туан, дело было сделано, и рыбу в море ждал большой пир.
– Ну да, ну да… – пробормотал Лингард, медленно покачивая головой. – Понятно. С таким уходом оно у тебя совсем заржавеет.
Он отпустил ружье между коленями, позволив ему упасть на пол, а сам отклонился назад, прислонившись затылком к стене хижины и сложив руки на груди.
– Доброе оружие, – продолжал Бабалачи. – Бьет далеко и метко. Лучше, чем это.
Он осторожно коснулся кончиками пальцев рукояти револьвера, торчавшей из правого кармана Лингарда.
– Руки прочь! – беззлобно осадил его капитан, не сделав ни малейшего движения.
Бабалачи с улыбкой отодвинулся чуть дальше.
Некоторое время они сидели, не нарушая молчания. Лингард, откинув голову назад, наблюдал из-под полуприкрытых век, как Бабалачи что-то чертит пальцем на полу. Снаружи доносилась болтовня и смех Али и гребцов, сидящих у костра, который они развели на большом безлюдном дворе.
– Ну так что насчет белого человека? – спокойно спросил Лингард.
Бабалачи, как будто не расслышав вопроса, продолжал рисовать на полу замысловатые линии. Лингард, не шевелясь, ждал. Наконец, малаец поднял голову и с отсутствующим видом пробормотал:
– Хай! Белый… Я его знаю. Что один, что другой… – с неожиданным оживлением спросил: – Туан, ведь вы человек моря?
– Ты же меня знаешь. Зачем спрашиваешь? – тихо ответил Лингард.
– Да. Вы человек моря – как все мы. Настоящий оранг-лаут, не то что другие белые люди.
– Я такой же, как все белые, и не люблю тратить много слов, когда все и так понятно. Я приехал, чтобы встретиться с белым человеком, который помог Лакамбе свергнуть моего друга Паталоло. Покажи мне, где живет этот белый: я хочу, чтобы он меня выслушал.
– Только выслушал? Туан, зачем торопиться! Ночь длинна, а смерть быстра на руку. Вам ли это не знать – человеку, погубившему стольких моих сородичей? Много лет назад я вступил с вами в бой с оружием в руках. Вы не помните? Это было в проливе Каримата, далеко отсюда.
– Я не могу помнить каждого бродягу, мешавшегося у меня под ногами, – без тени иронии возразил Лингард.
– Хай! Хай! – продолжил Бабалачи все тем же ровным, мечтательным тоном. – Много лет назад. Тогда все это… – Он вдруг глянул на бороду Лингарда и покрутил пальцами под своим безволосым подбородком. – …сверкало, как золото на солнце, а сейчас превратилось в пену сердитого моря.
– Возможно, возможно, – терпеливо ответил Лингард, едва слышным вздохом непроизвольно отдавая дань памяти о былых временах, пробужденной словами Бабалачи.
Он прожил среди малайцев достаточно долго, чтобы крайняя медлительность и лукавство, свойственные их мыслительному процессу, перестали его раздражать. Лингард был готов если не слушать Бабалачи, то хотя бы не перебивать. Было ясно, что малаец хочет что-то сказать, и капитан надеялся уловить в его словах лучик света среди непроницаемой тьмы необъяснимого предательства, способный четко высветить – хотя бы на секунду – истинное лицо человека, которому он должен будет вынести справедливый приговор. Исключительно справедливый! Мысли о таких бессмысленных вещах, как месть, его не посещали. Нет, только справедливость! Торжество справедливости – его задача, и выполнять ее придется своими руками. Он не хотел сейчас об этом думать. Ему, как и Бабалачи, казалось, что ночь будет длиться долго и он еще успеет выполнить свою миссию. Однако Лингард до сих пор не определился с ее характером и теперь сидел очень тихо, намеренно тянул время, изнывая под жутким бременем своего решения. Что толку раздумывать о нем? Оно принято бесповоротно, и скоро наступит время его исполнить. Однако воспоминания отказывались ему подчиняться, они осаждали его в вонючей хижине под монотонную речь Бабалачи, на чьем делано невозмутимом лице шевелились одни губы. Быстрый поток воспоминаний швырял Лингарда туда-сюда, как сорванный с якоря корабль. Уши еще слышали вкрадчивый шелест слов, но мысли были далеко: то погружались в былой азарт и борьбу в проливе Каримата, то возвращались к тому моменту, когда его подвело знание людей, постигла роковая слепота, побудившая много лет назад спасти в семарангском порту изголодавшегося мальчишку, сбежавшего с голландского корабля. Как он его любил: за неустрашимость, нахрапистость, желание идти до конца, надменное добродушие, болтливое хвастовство – за те самые пороки, в которых, как в себе самом, видел множество достоинств.
Старый моряк всегда относился к найденышу по справедливости и собирался держаться этого правила до самого конца. Последняя мысль омрачила лицо Лингарда, заставив угрюмо нахмуриться. Справедливый судия сидел, поджав губы, с камнем на сердце, а спокойная темнота за пределами его тихого мирка как будто ждала, затаив дыхание, исполнения правосудия, вложенного в его сильные руки, способные нанести разящий удар, но не желавшие даже пошевелиться.
Глава 2
Бабалачи замолчал. Лингард пошевелил ногами, разнял сложенные руки и тихо покачал головой. Рассказ о событиях в Самбире в изложении продувного интригана, смысл которых проникал в его невнимательные уши только урывками, все же послужил той путеводной нитью, что вывела его из мрачного лабиринта мыслей. Добравшись до конца лабиринта, Лингард вышел из путаницы прошлого навстречу неотложным нуждам сегодняшнего дня. Положив ладони на колени и отставив локти, он взглянул сверху вниз на Бабалачи, застывшего в неподвижной позе, словно говорящая кукла, у которой кончился завод.
– Все это подстроило твое племя, – наконец нарушил молчание Лингард. – И ты об этом пожалеешь еще до того, как снова подует сухой ветер. Абдулла накликает сюда голландцев.
Бабалачи махнул рукой в сторону темнеющего входа.
– Посмотрите на лес. Пусть земля сейчас под управлением Лакамбы. Скажите мне, туан, волнует ли большие деревья, как зовут правителя? Нет. Они рождаются, растут, живут и умирают, ничего не зная и не чувствуя. Это их земля.
– Даже очень большое дерево не устоит перед маленьким топором, – сухо заметил Лингард. – А топоры, мой одноглазый друг, изготавливают белые люди. Вы вскоре в этом убедитесь сами, раз подняли
