Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
Лингард кашлянул, переступил с ноги на ногу, решительно открыл рот, но долго ничего не говорил, потом наконец пробормотал:
– Черт меня побери, если я знаю.
– Надо что-то уже делать, и побыстрее.
– К чему спешить? Он не может убежать. Насколько я могу судить, теперь он зависит от моей милости.
– Да, – задумчиво произнес Олмейер, – и он ее не заслужил. Абдулла, если очистить письмо от всех комплиментов, намекает: «Избавьте меня от этого белого человека, и мы будем жить мирно, делясь доходами от торговли».
– И ты ему веришь? – с возмущением спросил Лингард.
– Не совсем. Хотя я не сомневаюсь, что некоторое время мы будем вести торговлю сообща, пока он все не подгребет под себя. Ну так что вы намерены делать?
Олмейер поднял голову и удивился, увидев перекошенное лицо Лингарда.
– Вам нехорошо? Что-то болит? – спросил он с непритворным участием.
– Последние несколько дней я чувствовал себя странно, но ничего не болело.
Лингард несколько раз стукнул себя по широкой груди, громко харкнул и повторил:
– Нет. Ничего не болит. Еще парочку лет протяну. Однако все это, что ни говори, очень меня тревожит.
– Вам надо беречь себя, – сказал Олмейер и после паузы добавил: – Вы намерены встретиться с Абдуллой?
– Не знаю. Нет пока. Время еще есть, – нетерпеливо ответил Лингард.
– Пора бы что-то предпринять, – мрачно заключил Олмейер. – С этой женщиной одни хлопоты. С ней и ее отпрыском – орет целыми днями. Наши дети не ладят. Вчера этот чертенок полез драться с Ниной. Лицо ей поцарапал. Настоящий дикарь, под стать своему папочке. Нет, правда. Джоанна тоскует по мужу и хнычет с утра до вечера. А когда не плачет, лается со мной. Вчера донимала меня расспросами, когда он вернется, кричала, что я послал его на опасное задание. Я сказал ей, что это обычное дело, посоветовал не дурить, так она набросилась на меня, как дикая кошка. Обзывала меня хамом, эгоистом, извергом, причитала о своем любимом Питере, который рискует ради моего блага своей жизнью, в то время как я и в ус не дую. Кричала, что он лучше двадцати таких, как я, что откроет вам глаза на то, какой я человек, – и все в таком же духе. Вот с чем приходится ради вас мириться. Могли бы и обо мне немного подумать. Я никого не ограбил, – попытался горько иронизировать Олмейер, – не предал лучшего друга, но тоже заслуживаю снисхождения. Живу как в лихорадке. Она совсем обезумела. Вы превратили мой дом в приют для мерзавцев и сумасшедших. Так нечестно. Ей-богу, нечестно! Когда на нее находит, она становится до смешного безобразной, визгливой – аж зубы сводит. Слава богу, у моей жены случился приступ хандры, и она ушла из дому. После известных дел живет в хижине у реки… ну, вы в курсе. Но мне и одной жены Виллемса достаточно. Спрашивается, зачем мне такое наказание? Вы требовательны и всегда правы. Сегодня утром я думал, что она мне глаза выцарапает. Представьте себе! Джоанна хотела повыпендриваться в поселке и могла что-нибудь там услышать, поэтому я приказал ей сидеть дома. Сказал, что за оградой небезопасно. Вот она и набросилась, растопырила когти. «Жалкий вы человек, – кричит, – вам даже здесь небезопасно, а вы отправили моего мужа вверх по реке, где он может сложить голову. Если он погибнет, так меня и не простив, Господь покарает вас за это преступление». За мое преступление! Иногда мне кажется, что я сплю и вижу сон! Я от этого всего скоро заболею. Аппетит и так уже пропал.
Олмейер швырнул шляпу на палубу и в отчаянии взъерошил волосы. Лингард посмотрел на него с отеческой заботой и задумчиво пробормотал:
– Что она хотела этим сказать?
– Сказать? Да она сумасшедшая. И я тоже скоро с ума сойду, если так будет продолжаться!
– Потерпи немного, Каспар. Еще день или два.
То ли облегчив душу бурным излиянием чувств, то ли просто утомившись, Олмейер успокоился, подобрал шляпу и, прислонившись к фальшборту, принялся ей обмахиваться.
– Пару дней я подожду, – сказал он уныло, – но от таких дел, не ровен час, состаришься раньше времени. Что тут еще думать? Не могу вас понять. Абдулла ясно говорит, что, если вы согласитесь вывести его корабль из дельты и научите его шкипера метиса, как это делать, он тут же выгонит Виллемса взашей и навечно станет вашим другом. Насчет Виллемса я Абдулле полностью верю. Это же так естественно. А насчет дружбы он, конечно, врет, но об этом пока рано тревожиться. Передайте Абдулле, что вы согласны, и до того, что потом случится с Виллемсом, никому не будет никакого дела.
Олмейер замолчал, сверкая глазами, сжимая челюсти и раздувая ноздри.
– Я сам им займусь и позабочусь, чтобы с ним что-нибудь случилось, – наконец проговорил он со сдерживаемой яростью.
Лингард слабо улыбнулся.
– Он не стоит пули. И связанного с этим риска тоже, – пробормотал капитан почти себе под нос.
Олмейер взвился на дыбы:
– Это вы так думаете! Вас не зашивали в гамак и не выставляли на посмешище перед толпой дикарей. Я не смогу никому показаться на глаза, пока этот мерзавец жив. Я… я с ним рассчитаюсь.
– Вряд ли, – буркнул Лингард.
– Думаете, я его боюсь?
– Боже упаси! Нет, конечно! – поспешил заверить его Лингард. – Ты – и боишься? Я тебя хорошо знаю. И не сомневаюсь в твоей смелости. А вот голова у тебя, мальчик мой, голова…
– Вот оно что, – обиделся Олмейер. – Чего уж там, назовите меня сразу дураком.
– Не хочу, – вспылил Лингард. – Если бы я хотел назвать тебя дураком, то назвал бы, не спрашивая у тебя разрешения. – Лингард принялся расхаживать по узкому юту, ногой отшвыривая с дороги канаты и рыча вполголоса: – Экий неженка. Что еще? Я делал мужскую работу, когда ты еще под стол пешком ходил, понимаешь. Говорю что захочу.
– Ладно, ладно, – сказал Олмейер с показным смирением. – С вами последние дни просто невозможно стало разговаривать.
Он нахлобучил шляпу, спустился по трапу и остановился, задержав ногу на лесенке, словно что-то вспомнив, после чего вернулся назад и встал у Лингарда на дороге, заставив его остановиться и выслушать.
– Разумеется, вы поступите так, как посчитаете нужным. Вы не слушаете ничьих советов, я это знаю. Но я вам одно скажу: отпускать этого парня восвояси несправедливо. Если вы ничего не предпримете, этот наглец как пить дать сбежит на корабле Абдуллы. Абдулла использует его, чтобы насолить вам и кому-нибудь еще в
