Тадеуш Бреза - Лабиринт
Высказав все это, он задумался.
- Может, пойдем с вами завтра, а? - Но тут же спохватился. - Нет! Нет! С самого утра у меня испанские туристы. Потом группа монахинь, тоже испанских. А в четыре какие-то цветные туристы, кажется африканские. Послезавтра у меня тоже каторжный день.
- Ничего. От нас это не убежит, - сказал я.
- Будем надеяться.
Заговорив о своем Риме, он расстегнул ворот свитера. Теперь снова его застегнул.
- Самое скверное-группы, - продолжал он. - Собирают их с бору по сосенке. Тут торговец, а рядом парикмахер, а там народная учительница-одним словом, мозаика. Разный уровень, разные интересы. Трудно с ними работать.
Ужин окончился. Стул, прислоненный к столу, никто так и не занял. От начала ужина и до самого конца пани Козицкая не подарила взглядом или словом ни дядю, ни тетку, ни меня. Мы встали.
- Может, зайдете ко мне покурить? - предложил пан Шумовский.
- Ты обещал не курить, - покачала головой пани Рогульская.
- Одну сигарету, - улыбнулся Шумовский.
Я поклонился дамам. Пан Шумовский повел меня к себе, отворил дверь и прошел вперед, чтобы зажечь свет. Комната была небольшая. Маленькая тахта, полка с книжками, большой письменный стол, заваленный путеводителями по Риму, одни раскрыты, в других закладки из разрезанных полосками газет.
Над столом большая фотография Падеревского. На стенах снимки Варшавы, так же окантованные, как в столовой. Рядом с ними диплом магистра гуманитарного факультета Варшавского университета с вписанной готическим почерком фамилией Шумовского.
Перед Падеревским-несколько белых астр в глиняной вазе, вероятно польской, в народном стиле.
Мы сели, Я достал из кармана сигареты.
- Польские? - поинтересовался Шумовский.
Он взял у меня из рук пачку и стал разглядывать ее, как антикварную редкость. В этот момент в дверях появилась горничная.
- Una telefonata per lei' [' Вас зовут к телефону (итал.).].
- Delia pane di chi?2 [2 Кто просит? (итал.)] -спросил Шумовский, хотя было совершенно ясно, что горничная обращается ко мне.
- Delia parte del'avvocato Campilli' [3 От адвоката Кампилли (итал.).].
- Это ко мне, - сказал я.
Так и было. Меня приветствовал по телефону барственный, но очень дружелюбный, задушевный голос. Мягко, медленно, нараспев адвокат сообщил, что счастлив узнать о моем приезде. Он будет рад меня принять в любое время, однако лучше всего в одиннадцать утра или в пять пополудни. Я предпочел одиннадцать.
- Я с волнением прочитал письмо вашего милого отца, - сказал Кампилли. - И мемориал.
- А как мемориал? - спросил я.
- Отличный. Отличный, - ответил он. - Но поговорим о нем завтра.
Я вернулся к Шумовскому. Он по-прежнему разглядывал пачку сигарет. Впрочем, вполне безотчетно, потому что его мысли, кажется, были заняты Кампилли.
- Он тоже из "Аполлинаре", - заметил Шумовский.
- Я знаю. Он ведь учился вместе с моим отцом.
- Женат на польке.
- Знаю, - ответил я. - Господа Кампилли до войны были очень дружны с моими родителями. Мой отец состоит с ними в постоянной переписке.
- И зять у него поляк.
- Я слышал об этом.
Дверь снова приоткрылась. На пороге появилась пани Козицкая, держа высокую рюмку для вина.
- Дядюшка, сироп.
Она присела на стул, ожидая, пока он выпьет. Как и раньше, Козицкая была молчалива и не поднимала глаз. Шумовский пригубил лекарство, поморщился.
- Мне приходится ухаживать за своим голосом, как Карузо, - объяснял он. - Сырые, холодные церкви вперемежку с раскаленными площадями и улицами-это ужасно. Ну и в автобусах все окна открыты-сквозняк. С одной стороны греет, с другой дует. И ко всему надо надрывать глотку. Если в автобусе-так из-за уличного шума, а если в церкви или, например, в Форуме-так мои туристы не стоят на месте, а расползаются кто куда.
Он жаловался и медленно пил сироп. Наконец он справился с ним и потянулся за сигаретами, лежавшими на столе, но Козицкая накрыла их рукой.
- Лучше не курите, дядюшка, - сказала она, а затем оставила нас одних.
Мы еще немного поговорили о том о сем. Вернувшись к себе в комнату, я долго не мог заснуть. Улица была шумная, поблизости гудели поезда: я прочитал от первой до последней строчки итальянский журнал, который купил после того, как вручил письмо лакею адвоката Кампилли.
III
Проснулся я рано, и сразу на меня дохнула жара и оглушил шум. тот же самый, что и вчера, еще умноженный на голоса уличных торговцев. Я выглянул в окно. У ворот дома стояла тележка с помидорами и зеленью, по мостовой тащился ослик, нагруженный корзинами персиков, чуть подальше угольщик толкал тачку с поблескивающими На солнце черными глыбами и смолистыми ветками для растопки, на которых искрились капли живицы. Было очень шумно. Отдельных голосов я не различал. Я видел только широко разинутые, кричащие рты.
И всюду краски, до предела насыщенные светом. Краски, сплошной крик, жара.
Чтобы попасть в ванную, мне пришлось пройти через столовую. Возвращаясь из ванной, я увидел, что пустовавшее вчера место занимает пожилой господин с проседью, в роговых очках, погруженный в чтение газеты большего формата, чем наши, польские. Я не знал, кто он: поляк или итальянец. В зависимости от ситуации следовало сказать "добрый день" по-польски или по-итальянски-"buon giorno". Пока я раздумывал, не зная, как поступить, неизвестный мне обитатель пансионата встал и поздоровался со мной по-польски. Он уже знал, кто я такой и когда приехал в Рим. Спросил, как я спал первую ночь на новом месте.
Его удивило, что я спал хорошо, несмотря на температуру, и особенно, что днем меня не валит с ног жара.
Он приписал сон усталости после путешествия, а невосприимчивость к жаре объяснил тем, что я всего два дня в Риме и зной не успел еще истомить мое сердце. Все это он высказал еще до того, как мы друг другу представились. Наконец он назвал свою фамилию - Малинский-и при этом пожал мне руку как доброму знакомому. Хотя он держался очень сердечно и произвел на меня приятное впечатление, я не поддержал разговора. До встречи с Кампилли оставалось, правда, много времени, но я все-таки торопился. Как и всякий новичок в большом городе, я испытывал страх перед средствами передвижения, тем более что в Риме ими пользоваться очень сложно, в чем я уже успел убедиться. Таким образом, наш контакт оборвался на дружеском рукопожатии. По крайней мере на этот раз.
До виллы адвоката Кампилли я добрался вовремя. Даже смог передохнуть у излома колоссальной замшелой каменной стенычтобы остыть. Здесь была тень. и, значит, в этом месте стена была холодная. Пустынно, тихо. Вдали, за несколькими поворотами, следовавшими после мощных защитных бастионов, был вход в ватиканские музеи. У ворот высотой в несколько этажей царило оживленное движение. Группы приезжих высаживались из больших туристских автобусов. Тянулись нереницы пеших паломников. Из-за потока машин возникали пробки. Все это происходило в пятистах метрах от меня, если идти вниз по улице. Но здесь, в верхней части виале, была полная тишина.
С адвокатом я. разумеется, был знаком. Однако, не будь у отца его фотографии, в моей памяти мало что сохранилось бы от встречи двадцатилетней давности. Я не узнал бы его. Но теперь, благодаря фотокарточке, я сразу догадался, что седоватый господин в синем костюме, осторожно тормозивший машину песочного цвета, - это адвокат Кампилли. Он еще разворачивался, ставя машину в гараж, а я уже подошел к калитке его дома. Он обернулся и тоже мгновенно узнал меня. Но, как мне кажется, вовсе не потому, что видел меня когда-то, а просто из-за моего сходства с отцом. Ворот гаража он не закрыл. Сразу бросился ко мне.
- Как приятно! - воскликнул он. - Ну наконец-то.
Вид у Кампилли был отличный. Волосы слегка вились. От него пахло лавандой. Из кармашка пиджака элегантно торчал светлый платочек. С минуту он держал меня за руки. Потом положил ладони на мои плечи.
- Как ты похож на отца! - несколько раз повторил он.
Он не мог надивиться этому. Больше того-нарадоваться. Не только глаза и улыбка, даже жесты у меня были отцовские. Даже мое итальянское произношение напоминало ему отца.
- Я словно слышу его, - уверял он.
- С той лишь разницей, что отец хорошо говорит поитальянски, а я прескверно, - засмеялся я.
- Научишься. А впрочем, не в том дело.
Все это мы сказали друг другу до того, как он отворил дверь виллы ключиком, выбрав его из целой связки, хранившейся в изящном портмоне. Мы вошли в роскошный холл, где стояло множество бюстов и статуй. Тень от них падала на пол, выложенный черными и белыми ромбами. Прошли через маленький зал, где преобладали золотисто-розоватые тона. Я догадался, что это приемная. На столах и столиках лежали различные иллюстрированные издания. Следующая дверь вела из зала в кабинет адвоката. Здесь мы наконец уселись в удобных кожаных креслах, низких и очень глубоких, среди шкафов, заполненных так хорошо мне знакомыми томами "Bullarium", "Juris Canonici Funtes" и "Des Decisiones sen Sententiae"', лишь немногие из которых сохранились у отца.
