Тадеуш Бреза - Лабиринт
- А мы здесь уже восемнадцать лет!
Я знал, что она говорит о себе и о своем брате. Они оба очутились здесь в конце тридцать девятого года. Я слышал об этом от знакомых в Кракове. Оба были мобилизованы, он офицер запаса, она врач. Они пробрались через Румынию в Югославию. А из Югославии в Италию. И отсюда уже дальше не двинулись. Ни во время войны, ни после.
Она спросила, чем я занимаюсь на родине.
- Наукой. Я ассистент на кафедре истории права. Докторскую степень получил в Кракове. Несколько моих работ напечатано в научных журналах, и отдельно издана докторская диссертация "Польский судебный процесс XVI века".
- Ну а как теперь обстоит с наукой в Польше?
До войны она была доцентом на кафедре стоматологии в Варшавском университете. Кажется, и здесь, в Риме, она где-то работала по своей специальности. Ее брат, магистр истории искусств, до войны тоже занимал какую-то должность в Национальном музее. Все это я знал от наших общих краковских знакомых. Следовательно, вопрос, который она теперь задала, мог заинтересовать ее больше, чем все предыдущие. Поэтому я ответил несколько подробнее. Однако вскоре понял, что все близкое мне в этом вопросе ей бесконечно далеко. Тем не менее она с любезным видом слушала мой рассказ.
- Что вы говорите! - вежливо удивлялась она. - Неужто?
Неужто?
Таким образом мы поболтали еще с часок. Около двенадцати она напомнила мне, что надо позвонить в "Неттуно" и отказаться там от комнаты. А когда я объяснялся по телефону и она усомнилась, правильно ли портье меня понял, то сама взяла трубку и сказала все, что нужно.
Я вернулся в отель. Заплатил по счету. Чемодан оставил у портье, предварительно вынув из него письмо к синьору Кампилли и копию мемориала', который я должен был подать. Мы с отцом решили, что синьор Кампилли просмотрит мемориал и, возможно, внесет свои поправки. В конверт с письмом отца я вложил записку от своего имени, сообщая адрес и телефон "Ванды".
Дом синьора Кампилли я нашел без труда. Я вышел из троллейбуса возле замка Сант-Анджело2 [2 Замок святого Ангела (итал.).] и двинулся в сторону собора святого Петра. Солнце жгло. Так и обдавало жаром. Я шел весь мокрый от пота, оглушенный движением; меня толкали паломники и туристы: в этой части города их бродят тысячи.
Из-за того, что меня толкали, я продвигался вперед зигзагами, как пьяный, но на душе у меня было легко, я восхищался небом, воздухом, светом, Тибром, платанами, мостом, замком святого Ангела. Вдруг я увидел впереди собор. Над ним купол из поблекшего серебра, такой четкий по своей форме и очертаниям на фоне неба, что сердце мое едва не выскочило из груди, словно я шел навстречу очень близкому человеку или чуду.
Я простоял там, пожалуй, с четверть часа. Однако становилось немыслимо жарко. У меня просто рябило в глазах. Я свернул направо. Укрылся в тени, под колоннадой Бернини. Потом пошел по виа делла Порта-Анджелика и дальше и дальше-на виале Ватикане, окружавшей всю его территорию. На одной ее стороне высились каменные стены, в которых кое-где были пробиты ворота, а на другой-старые виллы, потускневшие от времени, окруженные вековыми садами с густо разросшимися деревьями и кустами, почти без цветов.
Миновав с десяток таких вилл, я остановился. Так и есть.
Угловая, солидная, на пересечении виале Ватикане и улочки Кливо-делле-Мура Ватикане' [' Холмик у стены Ватикана (итал.).], откуда открывался вид на километры вокруг, - это их вилла, вилла семейства Кампилли, что подтверждала большая медная табличка, прикрепленная к столбу возле стены, отполированная, сверкающая, одна-единственная без патины, с надписью: "Prof. Marcantonio Canipiili"[2 Проф. Маркантони Кампилли. Адвокат священной консистории (итал.).]. И на другой строчке: -Avvocato del Sacro Consisroro"2[3 Синьор адвокат ушел (итал.).].
Я позвонил. Один раз, немного погодя другой. Наконец в дверях появился лакей, о чем я догадался по малиновой куртке в серую полоску: такую я уже видел на лакее в "Неттуно". Нс дожидаясь, что я скажу, он сообщил:
- II signer (vvocato f ti^citi)
Через решетку калитки я показал ему конверт, адресованный адвокату. Тогда он решился привести в действие механизм.
Решетчатая калитка отворилась. К вилле вела широкая аллея, усыпанная гравием, обсаженная кипарисами. Я отдал письмо.
Было уже около двух. Следовало поесть, ну и. воспользовавшись случаем, переждать самые жаркие часы. К^к ни был я восхищен всем. что увидел, восторженное состояние, сопутствовавшее мне с того момента, когда я очутился среди красот и чудес этого квартала, мало-помалу улетучивалось. Я отупел от усталости, но пока что не заметил нигде поблизости ни ресторана, ни бара. По одной стороне-только каменные стены, самое меньшее десятиметровые, отвесные, некогда служившие для защиты, с кое-где пробитыми в них воротами, а по другойвиллы разных церковных тузов, светских или духовных, которые селились здесь особенно охотно не только ради близости к ватиканским стенам, но и потому, что это считалось хорошим гоном. Обо всем этом я слышал от отца. Я понимал также, почему здесь нет никаких ресторанов или кафе. Они были бы неуместны в таком квартале.
Однако жаловаться у меня не было оснований. Едва миновав последний поворот, я увидел множество столиков с мраморными досками, накрытых скатертями. Столики стояли всюду-на тротуарах, отгороженные от улицы зелеными кадками с геранью и петунией, за большими решетками с украшениями из латуни, и еще во двориках-по образцу вчерашнего ресторана в отеле "Неттуно". Столиков было чересчур много, что затрудняло выбор. Наконец я зашел в один из ресторанчиков, расположенных во дворике. Ему не хватало очарования вчерашнего вечера-и потому, что обстановка была более убогой, и потому, что дело происходило днем, и, значит, не было того особого настроения, которое возникает от смешения черноты ночи с искусственным освещением. Прежде чем войти в ресторан, я запасся одним из тех еженедельников, которые манили меня чистыми яркими красками своих обложек из всех киосков на пути от Венеции до римского вокзала. Я намеревался после еды почитать, чтобы убить время, дожидаясь часа, когда спадет жара. Много прочесть мне не удалось. Как только я поел, выпив при этом графинчик, мне так захотелось спать, что буквы расплывались перед глазами, а итальянские слова не лезли в голову. Я отложил журнальчик. В пять-снова в "Ванде". Распаковал вещи и ле1. И спал часа дма!
Быть можеч, я спал бы еще дольше, но меня разбудили к ужину.
В столовой было накрыто на пять персон. Мой прибор в конце стола. Рядом со мной с одной стороны стул, прислоненный в наклонном положении к столу, в знак того, что место занято, с другой стороны дама моего возраста с высоким лбом, маленьким носиком и крупным ртом; как я догадался-племянница хозяйки.
Я слышал о ней от наших общих знакомых, но очень мало.
Пансионатом, собственно говоря, занималась она В то время, когда здесь были мои знакомые, она стряпала и даже стирала и, по целым дням привязанная к кухне, вовсе не показывалась в столовой.
Я обошел вокруг стола, поздоровался сперва с пани РО!ульской, потом с ее братом паном Юзефом Шумовским--он сидел рядом с ней-и затем с их племянницей пани Козицкой. О Шумовском я тоже слышал одно хорошее. Он превосходно знал Рим. Отлично изучил памятники древности. В туристский сезон с утра до вечера водил по Риму различные группы. Когда мои знакомые-те, что дали мне адрес "Ванды", - были в Риме, он, даже усталый, измученный, всегда находил для них время.
Поздоровавшись, я передал ему приветы от них и добавил, что они с восхищением и благодарностью вспоминают о нем.
Шумовский без улыбки поблагодарил за приветы. На нем был свитер, хотя вечером тоже было жарко, и Шумовский потел так же, как мы все. Лысоватый, жирноватый, даже тучный, он внимательно ко мне приглядывался. Красиво очерченные брови оттеняли его слегка покрасневшие глаза. Хотя мои комплименты Шумовский воспринял весьма сдержанно, сразу же выяснилось, что поговорить он любит. Из его слов и из тех фраз, которые вставляла его сестра, пани Рогульская, я сделал вывод, что они знают обо мне гораздо больше, чем можно было почерпнуть из нашего утреннего разговора в пансионате. Я догадался, что они обзвонили всю польскую колонию, собирая обо мне сведения. Вот так, из любопытства или от недоверия. А может, попросту из осторожности-об этом мне тоже немало рассказывали мои знакомые. Да пожалуйста! Мне нечего скрывать. Дело, ради которого я приехал, носит чисто личный характер. Впрочем, если бы даже кое-что до них дошло, то в хлопотах, которые я намеревался предпринять, тоже не было ничего зазорного. Однако, судя по их словам, они ничего не слышали о трениях между моим отцом и епископом Гожелинским. Разузнали только кое-что о моей семье, среде, интересах. Значит, одни только утешительные сведения.
В утренней беседе с пани Рогульской я упомянул о моем отце и его связях с Римом. Не дожидаясь, пока я сам об этом заговорю, пан Шумовский предложил повести меня в церковку святого Аполлинаре и, главное, показать здание бывшего папского института utriusque juri'[1 Обоих прав (лат.)-гражданского и церковного.]. Попутно он блеснул познаниямисообщил, что святой Аполлинаре был епископом Равенны и учеником святого Петра, что в церкви под алтарем лежат останки бессчетного количества святых и блаженных армян; рассказал о фасаде церкви-древнехристианском соборе, от которого, однако, ничего не осталось, - и о пристроенном к церкви здании, двух шедеврах Фердинандо Фуджи. Об "Аполлинаре" он тоже все знал, с уважением перечислил ватиканских сановников, которые окончили это учебное заведение.
