Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды
Сначала она погружала её в воду, затем, глубоко вдохнув, совала в неё голову и плавала по ванне, громыхая кружкой.
Когда она уставала, то подплывала к краю ванны, чтобы её вынули и обсушили.
Иногда она слишком долго не уставала, и тогда тот, кто был у ванны, вынимал пробку. Для Эдаль это была извечная тайна. Куда девается вода? Она совала в дырку морду, совала в решётку пальцы, садилась на неё. И наконец, когда вода уходила, она внимательно глядела ей вслед, а затем вопросительно смотрела на человека. Потом со своим обычным добродушием, смирившись с таким положением, она вылезала и обсушивалась.
Она любила смех и практически разделяла его, ухмыляясь и выделывая всяческие ужимки.
Её разговорный словарь по существу состоял из высокого писка: "Уиии". Разными вариациями его, громкими и тихими, короткими и долгими, она могла выразить многое и делала это весьма успешно. Мы стали многое понимать. В частности, мы знали два выражения. "Уиии-ук"- означало:" Налейте мне воды в ванну" ,- а несколько тревожных попискиваний - что ей срочно нужно побывать в саду.
На улицу её нужно было выпускать очень осторожно. Там всё было ТАКОЕ БОЛЬШОЕ. От своего участка с уборной она торопливо ковыляла обратно к безопасной двери. Там она задерживалась, оборачивалась, осторожно пригнув голову вниз, а в памяти у неё проносились врождённые мысли о врагах её рода. Затем, она поднимала голову, белая шея у неё блестела, она так и замирала, приподняв одну лапу, и уверенно обводила взглядом всё вокруг.
Она очень быстро научилась взбираться по лестнице к нам в гостиную, с трудом перебираясь со ступеньки на ступеньку, и всегда откровенно радовалась, что вернулась назад. Это был eё дом, и она считала нас своими родителями, которые любят её, смеются вместе с ней и обеспечивают её всем, чем нужно. А больше всего ей нужно было наше общество. Пока она бодрствовала, то старалась не выпускать нас из виду. Это требование нам было нетрудно выполнить, так как она нам не надоедала.
Те, с кем она играла, тоже жили здесь. Присцилла играла с Эдаль добро и терпеливо, но по настоящему родственную душу она нашла в Стинки-Пухе. Стинки-Пух был одним из тех ясноглазых пушистых примерных пай-котиков, которые вдруг удивляют вас озорством. Они с Эдаль катались и валялись в жестоких с виду, но притворных драках, и больше всего веселились, по-дружески возясь с мячом или скомканным клочком бумаги.
С серым попугаем поиграть в общем-то не удавалось. Он сам очень любил внимание и ревновал маленького пришельца. Он оказался у нас в качестве "дэша", так здесь называют подарок, мы сначала не знали, что он петушок и назвали его Полли. Когда молодняк резвился на полу, Полли наблюдал за ним своими холодными бледными глазами. Подобно старому школьному учителю с причудами Джайлзу, он ковылял через всю комнату, без разбору клевал их всех и отбирал у них бумажный шарик. Утащив его на свой насест у окошка, он угрюмо разрывал его на кусочки.
Бедный Полли! Когда Эдаль немного подросла, он получил по заслугам. Однажды он с криком отлетел, а она с глубоким удовлетворением пережёвывала красные перья с его хвоста. У нас тогда было три обезьянки. Две из них просто гостили у нас, пока их хозяйка была где-то в отъезде, и они проводили почти всё своё время в большой проволочной клетке во дворе. Третья же обезьянка породы Мона была наша, мы её воспитывали сами.
Её нашли вцепившейся в густую шерсть на спине убитой матери. Местный охотник, убивший её мать ради мяса, принёс жалкого детёныша к нам домой. Паула, которая всегда легко поддаётся такой форме морального шантажа, дала ему за неё несколько шиллингов. Это было крошечное сморщенное создание, почти без волос и без зубов, ужас застыл у неё в блестящих карих глазках, а тело у неё всё горело и саднило, потому что было натёрто жесткой верёвкой, которой её связали. И только очень чёрствый человек не даст шиллинг-другой, чтобы избавить их от торговцев, хотя бы ради того, чтобы дать им спокойно умереть.
Мы назвали обезьянку Овинк по её собственному жалобному крику. Она прижалась к шее Паулы, благодарная за чуточку любви и защиту.
Паула кормила её сильно разбавленным молоком из пипетки, и она выкарабкалась. К тому времени, когда появилась Эдаль, Овинк была уже почти в фут ростом и очень нам докучала. Ей можно было предоставить полную свободу только на некоторое время в течение дня, и то под строгим наблюдением. На поясе у неё был собачий ошейник, и она проводила большую часть дня на длинной верёвке в саду.
Эти обезьянки по-своему весьма любвеобильны. Они привязываются к тебе и очень страдают в одиночестве. Но они большие греховодники. Если им дать волю в доме, то они готовы всё разрушить, и их почти невозможно приучить к хорошему поведению. Примером может послужить история о человеке, который задумал приучить обезьяну к дому. Когда обезьяна напакостит, он прилежно хватал её, шлёпал по заду и выбрасывал в окно. Несколько недель спустя его усилия принесли плоды.
Обезьянка пакостила на полу, хлопала себя по заду и выпрыгивала в окно.
Когда Овинк впервые разрешили познакомиться с ковыляющей Эдаль, она заплясала и забормотала от восторга. Она баюкала Эдаль на руках, искала блох к большому огорчению последней, и завыла, когда их разлучили. Но очень скоро, как это бывает у обезьян, любовь обернулась лукавым подтруниванием, и в конце концов они стали врагами.
Для меня так расхваливаемое родство обезьяны и человека прямо тает в присутствии выдры, и пока эти два юных создания росли вместе, сравнивать их поведение было увлекательнейшим занятием.
Эдаль осторожно ощупывала предметы в отличие от бешеных манипуляций Овинк, её весёлые игры резко отличались от неуёмных кувырканий обезьяны. Радостное дружелюбие контрастировало с шаловливой фамильярностью, а искренний интерес - с назойливыми происками. Контрастов была масса, и все они были в пользу выдры.
В октябре случилась беда. У Эдаль выпали передние молочные зубы, и на их месте появились маленькие бусинки новой эмали. В то же время соска уже перестала её устраивать. Однажды днём, когда я пошёл на кухню к холодильнику, чтобы попить чего-нибудь холодного, она, страшно сопя и сильно возбудившись, попыталась забраться в него. Кухарка оставила там молоку селёдки, и она понадобилась Эдаль.
Я нарезал её кусочками, и она съела её всю. Вскоре заинтригованный продавец в магазине "Кингзуэй" в Сапеле стал интересоваться, с какой вдруг стати нам понадобилось так много селёдки. А это Эдаль вышла из младенческого возраста.
С должной родительской гордостью мы восприняли эти события, но затем пошли глазные зубы, клыки в верхней челюсти, они были очень болезненны, и наше ликование сменилось озабоченностью. Целую неделю она хандрила и скулила от боли.
Она ложилась на пол или к себе в постель, жалобно скулила и мусолила лапы во рту. Она подходила, просила помочь и утешить, грызя человеку пальцы. По ночам она искала утешения в постели у Паулы, спала плохо и тревожно и по нескольку раз в день просилась в ванну, чтобы охладить лихорадившее тело и успокоить зубную боль. Тело её утратило округлость, а мех потерял свой лоск. Ела она мало и без аппетита, и совершенно отказалась питаться из бутылочки. И всё же, когда ей бывало полегче, она находила какую-нибудь игрушку и вяло играла ею.
И это было ещё не всё. В то же самое время мы с ужасом заметили, что правый глаз у неё сильно воспалён, роговица посинела и вспухла. Но это вскоре прошло после глазных капель, и ещё несколько дней спустя зуб на левой стороне, наконец, прорезался. Она опять оживилась, стала прожорливо есть, весело играть и крепко спать. Она снова округлилась, и мех у неё заблестел. Зубы у неё ещё болели в начале ноября, затем, наконец, прорезался последний упрямый зуб, и её детские болезни закончились.
Мы наняли местного рыбака, старика с вечно угрюмым видом. Он ловил рыбу в корзины-ловушки, которые устанавливал на ночь, и каждое утро приносил живую рыбу с реки Джеймсон. Эдаль обычно приканчивала её к вечеру, и мы дополняли её рацион сливочным маслом, яйцами и свежей печёнкой.
Кроме ночных рыбаков только рабочие на пальмовой плантации, где я гостил, видели выдр. Часть плантации находилась на берегу реки Бенин, и иногда на заре они вспугивали "водяных собак", которые лакомились маслом и богатыми витаминами плодами пальм. Эдаль, однако, предпочитала сливочное масло. Пища, которую мы ей давали, оказалась удовлетворительной, ибо росла Эдаль хорошо и добродушие так и пёрло из неё. От её внимания ничего не ускользало, и она всё обследовала, как бы приспособить в качестве игрушки. Бутылки только для того и существуют, чтобы на них кататься, а коробка спичек - это хранилище сокровищ. Огромное удовольствие она получала, если рассыпать коробок спичек и затем укладывать их одна за одной в носок шлёпанца. И наконец она просовывала лапу в коробок и носила его как браслет. Всё это очень оживляло нашу жизнь, когда я вечерами отдыхал с рюмкой вина и сигаретами.
