О любви - Стендаль

Прошу прощения за то, что возвращаюсь так часто к Италии; при нынешнем состоянии нравов в Европе это единственная страна, где произрастает на свободе растение, описываемое мною. Во Франции – тщеславие, в Германии – мнимая и сумасбродная философия, способная уморить со смеху, в Англии – гордость, застенчивая, болезненная и злопамятная угнетают и душат любовь или придают ей уродливое направление[124].

Глава XLI

О различии нации в отношении любви

Я стараюсь освободиться от всякого пристрастия и быть всего лишь хладнокровным философом.

Воспитанные любезными французами, не ведающими ничего, кроме тщеславия и физических желаний, французские женщины менее деятельны, менее энергичны, менее опасны, а главное, менее любимы и менее могущественны, нежели женщины испанские и итальянские.

Женщина бывает могущественна лишь в меру того несчастья, которым она может покарать своего любовника; но когда мужчина одержим только тщеславием, любая женщина может быть ему полезна, и ни одна не является необходимой; лестный успех состоит в том, чтобы завоевать, а не в том, чтобы сохранить. Не зная ничего, кроме физических желаний, можно ходить к публичным женщинам; вот почему во Франции такие женщины очаровательны, а в Испании очень плохи. Во Франции они дарят многим мужчинам не меньше счастья, чем порядочные женщины, – я разумею счастье без любви, – а для француза есть на свете одна вещь, которую он чтит больше, чем свою любовницу, – тщеславие.

Молодой человек в Париже приобретает в лице любовницы некое подобие рабыни, главное назначение которой служить утехой тщеславия. Если она противится велениям этой господствующей страсти, любовник ее бросает, вполне довольный собой, и рассказывает друзьям, с какой изысканностью манер и каким пикантным способом он от нее отделался.

Один француз, хорошо знавший свою страну (Мельян), сказал: «Во Франции великие страсти так же редки, как великие люди».

В языке нашем не хватает слов, чтобы выразить, насколько невозможна для француза роль покинутого и охваченного отчаянием любовника на виду у целого города. Нет ничего обычнее в Венеции или Болонье.

Чтобы отыскать любовь в Париже, надо спуститься в те слои населения, у которых благодаря отсутствию воспитания и тщеславия, а также благодаря борьбе с истинной нуждой сохранилось больше энергии.

Показать, что тобою владеет великое и неудовлетворенное желание, то есть показать, что ты стоишь ниже других, – вещь невозможная во Франции или возможная только для людей, стоящих ниже самого низкого уровня; это значит сделать себя мишенью всевозможных злых шуток; вот чем объясняются неумеренные похвалы по адресу публичных женщин в устах молодых людей, которые боятся своего сердца. Грубая, безмерная боязнь показать себя стоящим ниже других – вот главная основа всех бед провинциалов. Ведь недавно один из них, услышав об убийстве его величества герцога Беррийского, заявил: «Я это знал»[125].

В Средние века постоянная опасность закаляла сердца, и в этом, если не ошибаюсь, заключается вторая причина изумительного превосходства людей XVI столетия. Оригинальность, которая у нас редка, смешна, опасна и зачастую притворна, была тогда вещью обычной и неприкрашенной. Страны, где опасность и теперь часто показывает свою железную руку, как, например, Корсика[126], Испания или Италия, способны еще порождать великих людей. На этих широтах, где палящая жара возбуждает желчь в течение трех месяцев в году, не хватает только направления для пружины; в Париже, боюсь, нет самой пружины[127].

Многие из наших молодых людей, столь храбрые при Монмирайле или в Булонском лесу, боятся любви, и не что иное, как малодушие, заставляет их в двадцать лет избегать встречи с молодой девушкой, которая показалась им хорошенькой. Когда они вспоминают все вычитанное ими в романах о том, как приличествует поступать любовнику, они чувствуют себя совсем замороженными. Эти холодные души не понимают, что буря страстей, вздымая морские волны, надувает вместе с тем парус корабля и дает ему силу для их преодоления.

Любовь – восхитительный цветок, но надо иметь мужество, чтобы сорвать его на краю страшной пропасти. Не говоря уже о боязни показаться смешным, любовь постоянно видит перед собою несчастье быть покинутым тем, кого мы любим, и тогда на всю жизнь нам остается только deadblank[128].

Истинное совершенство цивилизации должно было бы состоять в сочетании утонченных наслаждений XIX века с более частыми встречами с опасностью[129]. Все радости частной жизни бесконечно возросли бы, если бы мы чаще подвергались опасности. Я говорю здесь не об одних только военных опасностях. Я хотел бы той ежеминутной опасности, во всех ее формах, связанной со всеми сторонами нашего существования, которая составляла сущность жизни в Средние века. Опасность, благоустроенная и прикрашенная нашей цивилизацией, превосходно уживается со скучнейшей слабостью характера.

В «Голосе со св. Елены» О’Миры я читаю следующие слова великого человека:

«Прикажешь Мюрату: отправляйтесь и уничтожьте эти семь или восемь неприятельских полков, которые стоят вон там, на равнине, возле колокольни; в то же мгновение он летел как молния, и, как бы ни была слаба кавалерия, следовавшая за ним, неприятельские полки вскоре оказывались расстроенными, перебитыми и уничтоженными. Предоставив этого человека самому себе, вы получали дурака, лишенного всякой способности суждения. Не могу понять, каким образом такой храбрый человек мог быть так труслив. Он был храбр только перед лицом врага; но это был, вероятно, самый блестящий и самый смелый солдат в целой Европе.

Это был герой, Саладин, Ричард Львиное Сердце на поле битвы: сделайте его королем и посадите в залу совета – и вы увидите труса, не имеющего ни решимости, ни понимания. Мюрат и Ней – самые храбрые люди, каких я когда-либо знал».

Глава ХLII

О Франции (продолжение)

Прошу позволения позлословить еще немного насчет Франции. Читатель не должен опасаться, что моя сатира останется безнаказанной; если предлагаемый опыт найдет читателей, все обиды будут возвращены мне сторицей; национальная честь – на страже.

Франция занимает видное место в плане этой книги, потому что Париж благодаря своему превосходству в искусстве беседы и в литературе есть и всегда будет салоном Европы; три четверти утренних пригласительных записок в Вене, равно как и в Лондоне, пишутся по-французски или полны цитат и намеков на французском языке[130] – и, бог мой, на каком!

В отношении великих страстей Франция, как мне кажется, лишена оригинальности по следующим двум причинам.

1. Истинная честь, или желание быть похожим на Баярда, дабы весь свет уважал нас и наше тщеславие каждый день получало полное удовлетворение.

2. Честь глупая, или желание быть похожим на людей хорошего тона, людей великосветских, парижан, искусство входить в гостиную, устранять соперника, ссориться со своей