Чарующий апрель - Элизабет фон Арним
– Да, правда, – с раскаянием подтвердила миссис Уилкинс. – Прежде он ни разу не совершал подобных поступков, и я страшно испугалась. Только представь: единственный раз, когда я собралась поехать без него, пригласил меня сам.
Она остановилась, обернулась и посмотрела на подругу снизу вверх.
– Да, – произнесла Роуз, лихорадочно придумывая, как бы поскорее заговорить о чем-нибудь другом, но не вызвать подозрений.
– Теперь понимаешь, почему я говорю, что поступила подло. Он собрался провести Пасху в Италии вместе со мной, а я решила приехать сюда без него. Думаю, Меллерш имеет полное право рассердиться и обидеться.
Миссис Арбутнот изумилась. Невероятная быстрота, с которой на ее глазах, час за часом, Лотти становилась все более бескорыстной, поистине лишала душевного равновесия. Она стремительно приближалась к святости. Теперь вдруг прониклась сочувствием к Меллершу – тому самому, которого только сегодня утром, когда они сидели, опустив ноги в воду, назвала игрой света, призрачным видением. Да, не далее как утром. А уже после ленча преобразилась до такой степени, что сочла мужа настолько реальным, чтобы ему написать, причем без труда сумела сочинить пространное послание. И вот сейчас, спустя всего несколько минут, вполне серьезно заявила, что он имеет полное право сердиться и обижаться, а свой поступок назвала – конечно, об оценке можно спорить, но она выражает искреннее раскаяние, – не иначе как подлым.
Роуз смотрела на Лотти с глубоким изумлением. Если так пойдет и дальше, то скоро вокруг головы подруги появится нимб. Собственно, он уже появился, если не знать, что солнце пробилось между деревьями и осветило песочного цвета волосы.
Лотти все больше проникалась стремлением к высшей добродетели: желанием любить и дружить. Любить всех и дружить со всеми. А собственный опыт Роуз доказывал, что добродетель как способность к хорошему отношению достигается тяжелым трудом, сердечной болью и требует продолжительных усилий. В большинстве случаев человек так и не приходит к цели, а если все-таки поднимается над собственной сущностью, то только на краткий миг. Путь к добродетели требует отчаянного упорства и готовности постоянно преодолевать препятствия сомнений. И вот Лотти буквально летит на крыльях просветления. Конечно, она не избавилась от свойственной ее натуре пылкой эмоциональности. Пылкость просто направилась в иное русло. Теперь она пылко, порывисто становилась святой. Но можно ли достичь добродетели так стремительно и неистово? Не последует ли столь же бурная реакция?
– Я не стала бы делать поспешных выводов… – осторожно ответила Роуз, сверху вниз глядя в блестящие глаза Лотти: тропинка спускалась круто, так что подруга стояла намного ниже.
– Но я уверена, а потому написала ему об этом.
Роуз удивилась еще больше.
– Но ведь только сегодня утром…
– Все находится здесь, – перебила Лотти, с довольным видом постучав пальцем по конверту.
– Все-все?
– Если ты про объявление и сбережения, что я потратила, то нет, об этом пока рано говорить. Расскажу потом, когда приедет.
– Когда приедет? – ошеломленно повторила Роуз.
– Да, я пригласила его приехать и побыть с нами до конца месяца.
Роуз утратила дар речи.
– Это самое меньшее, что я смогла сделать. Посмотри вокруг! – Лотти взмахнула рукой. – Отвратительно не поделиться этой красотой. Уехав и оставив Меллерша в Лондоне, я поступила подло, но было бы еще хуже, если бы не попыталась убедить его приехать и увидеть все великолепие собственными глазами. Будет только справедливо, если потраченные сбережения подарят мужу немного радости. В конце концов, он уже много лет дает мне кров и пищу, так что жадничать стыдно.
– Но… полагаешь, он приедет?
– О, надеюсь, – крайне серьезно ответила Лотти и добавила: – Бедный ягненок.
Роуз внезапно ощутила потребность сесть и перевести дух. Это Меллерш-то – бедный ягненок? Тот самый Меллерш, который еще несколько часов назад пребывал в статусе призрачного видения? На повороте тропинки стояла скамья. Роуз с трудом до нее добралась и присела. Нужно было отдохнуть, подумать, наверстать время. Если выиграть время, то, возможно, удастся поймать стремительно летящую Лотти и не позволить ей совершить ошибку, о которой вскоре она сама горько пожалеет. Меллерш в Сан-Сальваторе? Меллерш, от которого Лотти с таким трудом избавилась?
– Вижу его здесь, – заявила Лотти, словно услышав мысли подруги.
Роуз взглянула на нее с тревогой. Да, все, о чем Лотти так уверенно говорила «вижу», сбывалось, поэтому следовало ожидать, что вскоре в Сан-Сальваторе появится мистер Уилкинс собственной персоной.
– Хотелось бы тебя понять, – призналась она взволнованно.
– Даже не пытайся, – с улыбкой ответила Лотти.
– Но я должна, потому что люблю тебя.
– Милая Роуз! – Лотти неожиданно наклонилась и поцеловала ее.
– Ты такая быстрая, – призналась миссис Арбутнот. – Не успеваю за тобой, не могу догнать. То же самое произошло с Фреде…
Не договорив, она, испугавшись, умолкла, но после короткой паузы продолжила, поскольку Лотти, кажется, не заметила оплошности:
– Идея нашей поездки, заключалась в бегстве. Да, мы обе сбежали из дому. И вот теперь, в первый же день счастья, ты готова написать тем самым людям…
Она опять осеклась.
– Тем самым людям, от которых мы уехали, – закончила мысль Лотти. – Совершенно верно. Выглядит просто по-идиотски нелогично, но я так счастлива, так спокойна, так устрашающе благополучна. Это место… дарит ощущение бесконечной любви.
Она посмотрела на подругу с лучезарным удивлением.
Повисла пауза, а потом Роуз спросила:
– Думаешь, на мистера Уилкинса это место подействует так же, как на тебя?
Лотти рассмеялась.
– Не знаю. Но даже если не подействует, любви здесь хватит, чтобы наполнить сердца полусотни мистеров Уилкинсов, как ты его называешь. Главное – чтобы вокруг витала любовь. Не очень верю – по крайней мере, не очень верю здесь, хотя верила дома, что имеет значение, кто именно любит. Главное, чтобы кто-то любил. Дома я вела себя отвратительно: постоянно все измеряла и считала, с какой-то стати добивалась справедливости, как будто справедливость имеет значение, как будто справедливость существенно отличается от мести. По-настоящему важна только любовь. Дома я отказывалась любить Меллерша, если он не отвечал взаимностью, причем в равной мере, ни капли не меньше. А раз не любил он, то не любила и я. Дома становилось просто невыносимо, тоскливо…
Роуз молчала. Лотти окончательно сбила ее с толку. Одно из странных влияний Сан-Сальваторе на стремительно менявшуюся миссис Уилкинс заключалось в свободном использовании сильных выражений, которые никогда не звучали в Хемпстеде. Многие из произнесенных слов вряд ли оказались бы там уместны, так что в отношении речи Лотти тоже словно сорвалась с цепи.
Но как же Роуз хотела – о, как хотела! – по примеру отчаянной подруги
