Саттри - Кормак Маккарти
Здаров, сказал он.
Эти двое на миг переглянулись, а потом посмотрели на него. Из рыбы капала кровь. Кровь лежала среди листвы маленькими зазубренными чашами ярко-алого. Один поманил его каплющим когтем. Эй, мальчонка. Иди-к сюда.
Чего надо?
Подойди сюда на минутку.
Мне дальше надо. Бочком он продвигался по шпалам.
Да подь сюда на минутку.
Он отпрянул и бросился бежать. Они провожали его взглядами без выражения, пока он не скрылся с глаз в бурьяне, а потом вновь занялись своей рыбиной.
В полумиле дальше по железной дороге он наткнулся на состав на ветке – старый паровоз из черного листового железа и с надписями стершимся золотом и деревянные вагоны, спокойно догнивавшие на солнышке. Ползучки заплетали разбитые окна пассажирских вагонов, древних и мелово-бурых, с их проклепанными швами и комингсами на ранту, словно что-то герметизированное для спусков в море. Он прошагал по проходу между пыльно-зелеными и изглоданными парчовыми сиденьями. Пролетела птица. По железным ступенькам спустился наземь. Голос произнес: Ладно, паря, слезай с этих вагонов.
Хэррогейт повернулся и узрел, как по рельсам к нему идет железнодорожник в робе, старорежимный, с тяжелой латунной часовой цепью, на нем висящей, в полосатом картузе.
Сельский мыш повернулся глянуть, куда бежать, но тот приостановился и нагнулся над заржавленной вагонеткой со своей длинноносой масленкой. Он качал головой и бормотал. С заклинившей шейки оси капало старое черное машинное масло. Он выпрямился и сверился с часами размером с будильник, которые носил в кармане робы. И где сегодня дружки твои? спросил он.
Хэррогейт огляделся – проверить, к нему ли обратились. С купольной крыши пассажирского вагона на него сонно посмотрела кошка, живот обвисал голубиными яйцами на теплый вар.
Тут один я, сказал Хэррогейт.
Старик на него прищурился. Папаня у тебя не на чугунке работал, а?
Нет.
Совсем уж думал, что тебя знаю.
Я тут новенький.
Значит, я тебя не знаю.
Меня звать Джин Хэррогейт, сказал Хэррогейт, выступая вперед. Но старик покачал головой и отмахнулся от него, и с трудом перевалился через сцепку между вагонами. Я знаю всех, кого хочу знать, сказал он.
А старину Саттри не знаете, а? окликнул его вслед Хэррогейт, но старик не ответил.
Хэррогейт пошел дальше вдоль линии, под старым стальным мостом и наружу из-под тени обрыва, мимо лесного двора и скотобойни. Густые ароматы сосновой смолы и навоза. Боковая ветка среди дворов прекратилась, и он пересек поле с драным лагерем халуп, прочерченным вдали, и заросшим бурьяном морем битых авто, выплеснувшимся на склон горки. Он наткнулся на узкую дорогу и через некоторое время набрел на ворота, сконструированные из старой железной рамы от кровати, все заросшие пыльным вьюнком и увешанные колибри, словно ветряными игрушками на ниточках. Во дворе лежал человек в измазанной тавотом робе, голова его покоилась на шине.
Эгей, сказал Хэррогейт.
Человек дико вскинулся и огляделся.
Саттри ищу.
Мы закрыты, сказал человек. Он встал и пересек двор к будке из рубероида, увешанной колесными колпаками, ни один не похож на другой. У стены были сложены бамперы, а из крана в бензобак, располовиненный горелкой, капала вода. За пышной и влажной листвой таились разбитые машины, и повсюду в этой изобильной пустоши цвели цветы и кустарник.
Пошарь тут, если хочешь, крикнул издали мужчина. Только меня не доставай. И ничего не сопри. Он скрылся в будке, и Хэррогейт толкнул ворота и вошел. Створку утяжеляла связка шестерней на цепи, и она мягко закрылась за ним. Воздух был густ от гумуса, и он чуял аромат цветов. Белый дурман с бледными странными раструбами и колокольчики средь обломков. Здоровенные мосластые розовые кусты, покрытые умирающими цветками, которые обрушивались при касании. Флоксы лавандовые и розовые вдоль покосившейся стены из шлакоблоков, и вербейник, и водосбор посреди железного нутра автомашин, разбросанного в траве. Он подошел к сараю и заглянул в открытую дверь. Человек растянулся на автомобильном сиденье.
Эй, сказал Хэррогейт.
Человек поднял предплечье от лица. Да что ж тебе надо-то, во имя господа? сказал он.
Хэррогейт вглядывался в сумрак этой будки, набитой добром, спасенным в катастрофах на шоссе. Из автомобильного радиоприемника слабо неслась кантри-музыка. Черными сомкнутыми колоннами высились шины, и повсюду, гноясь сухой белой пеной, валялись аккумуляторы.
Я ищу старину Саттри, сказал он.
Тут нет такого.
А где есть, как прикидываете?
В Паутинном городе.
Это где ж такой?
В паучьей жопке.
Старьевщик снова прикрыл глаза предплечьем. Хэррогейт смотрел на него. В будке было невероятно жарко и воняло варом. Он рассмотрел нелепое собрание автозапчастей. Вы старьевщик? спросил он.
Те чё надо?
Ничё.
Чё продаешь?
Ничё я не продаю.
Ну, так давай его купим или продадим.
Вы ж говорили, что закрыты.
Теперь открыт. У тя, наверно, уйма колпаков, какие сам спер.
Нет, нету.
Где они?
Нет у меня ничё. Я только что из работного дома за то, что арбузы крал.
Никаких арбузов я покупать не стану.
Хэррогейт перемнулся на другую ногу. Одежда на нем не шевельнулась. Вы тут живете? спросил он.
М-мм.
Ништяк. Спорить могу, можно было б себе такое местечко сварганить за, считай, ничто, правда ж?
Носки у человека смотрели в потолок и теперь разошлись и сошлись вновь жестом безразличия.
Ух как бы мне своего такого местечка хотелось.
Человек лежал.
Эй, сказал Хэррогейт.
Человек застонал и перекатился, и сунул руку под сиденье машины, и достал квартовую банку белого виски, и выпрямился как раз для того, чтобы влить выпивку себе в утробу. Хэррогейт наблюдал. Человек умело закрыл разъемную крышку и, уложив полупустую банку себе повдоль ребер, еще раз провалился в отдых и молчанье.
Эй, сказал Хэррогейт.
Он открыл один глаз. Батьшки, произнес он, да чё с тобой такое?
Ничё. У меня все в норме.
Работу хочшь?
Делать чё?
Делать чё, делать чё, сказал потолку человек.
Чё за работа-то?
Человек сел и скинул ноги на глиняный пол, банка прижата сгибом руки. Он потряс потной головой. Через минуту взглянул снизу на Хэррогейта. Нету у меня времени возиться с теми, кому слишком жалко работать, сказал он.
Я поработаю.
Ладно. Вишь
