Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков
Носящее такое подходящее название озеро представляло собой безликую гладь серой воды, и когда повозка свернула на шоссе, идущее вдоль берега к станции, холодный ветерок невидимыми пальцами, большим и указательным, приподнял тонкую серебристую гриву старой кобылы.
«А мама уже вернется, когда мы приедем домой?» – спросил Давид.
7
На ночном столике Эмбера стоят рифленый бокал с фиолетовыми прожилками и кувшин с горячим пуншем. На темно-желтой стене над его кроватью (он сильно простужен) висят три гравюры.
На первой джентльмен шестнадцатого века вручает книгу скромному малому, держащему в левой руке копье и увенчанную лаврами шляпу. Отметьте левостороннюю (sinistral) деталь. (Зачем? Ах, «вот в чем вопрос», как заметил мосье Омэ, цитируя le journal d’hier[32]; вопрос, на который бесстрастным голосом отвечает Портрет на титульной странице Первого фолио.) Отметьте также надпись: «Ink, a Drug»[33]. Чей-то праздный карандаш (Эмбер высоко ценил эту схолию) пронумеровал буквы так, чтобы читалось: «Grudinka» [грудинка], что на некоторых славянских языках означает «бекон».
На второй гравюре деревенский житель (теперь одетый как джентльмен) снимает с головы джентльмена (теперь пишущего за письменным столом) что-то вроде шапски. Внизу тем же почерком нацарапано: «Ham-let, or Homelette au Lard» [ «Ветчинка, или Омлет с салом»].
Наконец третья изображает дорогу, идущего путника в украденной шапске и дорожный указатель: «В Хай-Уиком».
Его имя переменчиво, подобно Протею. На каждом повороте он плодит двойников. Его почерк неосознанно подделан юристами, пишущими схожим с его рукой образом. Дождливым утром 27 ноября 1582 года он – Шакспер, а она – Уэйтли из Темпл-Графтона. Несколько дней спустя он – Шагспир, а она – Хэтауэй из Стратфорда-на-Эйвоне. Кто он? Уильям Икс, искусно составленный из двух левых рук и маски. Кто еще? Человек, заметивший (не первым), что слава Божия в том, чтобы что-то спрятать, а слава человека – чтобы это найти. Однако тот факт, что пьесы написал уроженец Уорикшира, убедительнее всего доказывается на основании «яблока св. Иоанна» (со сморщенной кожицей) и бледной примулы.
Здесь совмещены две темы: шекспировская, переданная в настоящем времени, с Эмбером, ораторствующим на своем ложе, и совсем другая тема, сложная смесь прошлого, настоящего и будущего, с чудовищным отсутствием Ольги, вызывающим ужасную неловкость. Это была, это есть их первая встреча после ее смерти. Круг не станет говорить о ней, даже не спросит о ее прахе; а Эмбер, который тоже испытывает стыд смерти, не знает, что сказать. Если бы он мог двигаться свободно, то он бы, возможно, просто молча обнял своего полноватого друга (жалкое поражение философов и поэтов, привыкших верить, что слова превосходят дела), но, когда один из двух лежит в постели, это невыполнимо. Круг, наполовину бессознательно, старается держаться вне пределов досягаемости. Он человек сложный. Описать спальню. Упомянуть ярко-карие глаза Эмбера. Горячий пунш и легкий жар. Его крепкий блестящий нос с голубыми прожилками и браслет на волосатом запястье. Скажи же что-нибудь. Спроси о Давиде. Поведай о кошмаре этих самых репетиций.
«Давид тоже слег с простудой [ist auk beterkeltet], но мы вернулись [zueruk] не из-за этого. Shto bish [что бишь] ты говорил о репетициях [repetitia]?»
Эмбер с благодарностью подхватил выбранный предмет. Он мог бы спросить: «А из-за чего?» Он скоро узнает причину. Он чует некоторую эмоциональную опасность в этой туманной области и поэтому предпочитает говорить о работе. Последняя возможность описать спальню.
Слишком поздно. Эмбер принимается изливать поток слов. Он преувеличивает свою манеру фонтанировать. В подсушенном и сжатом виде свежие впечатления Эмбера, как литературного консультанта Государственного театра, могут быть переданы так:
«Два наших лучших Гамлета, собственно, единственные достойные, изменили внешность и покинули страну, и теперь неистово интригуют в Париже, после того как едва не убили друг друга по дороге. Никто из молодых актеров, которых мы позвали на пробы, не годится, хотя один или двое, по крайней мере, обладают необходимой для роли телесной полнотой. По причинам, которые я сейчас раскрою, Озрик и Фортинбрас подмяли под себя весь остальной состав. Королева на сносях. Лаэрт по своей комплекции не способен освоить элементарные навыки фехтования. Я утратил всякий интерес к постановке, поскольку бессилен изменить то гротескное направление, которое она приняла. Единственная моя жалкая цель теперь – заставить актеров принять мой перевод пьесы вместо того отвратительного переложения, которым они пользуются. С другой стороны, этот мой заветный труд, начатый давным-давно, еще не совсем закончен, и то обстоятельство, что приходится с ним спешить ради довольно второсортной цели (мягко говоря), вызывает у меня несказанное раздражение, которое, однако, ничто в сравнении с пыткой слышать, как актеры со своего рода атавистическим облегчением тут же переходят на бессвязное бормотание традиционного перевода (Кронеберга) всякий раз, как бесхребетный Верн, предпочитающий идеи словам, позволяет им это делать у меня за спиной».
Эмбер принимается объяснять, почему новое правительство решило, что стоит стерпеть постановку запутанной елизаветинской пьесы. Он излагает замысел, лежащий в основе постановки. Верн, смиренно предоставивший проект на рассмотрение, позаимствовал свою концепцию пьесы в презанятном исследовании покойного профессора Хамма «Истинный сюжет “Гамлета”».
«Железо и лед (писал профессор) – вот то физическое сочетание, которое сообщается фигурой странно громоздкого и занудного Призрака. От этого союза вскоре родится Фортинбрас (Железнобокий). Согласно извечным законам сцены, что предвещается, то должно быть воплощено: потрясенье должно произойти во что бы то ни стало. Экспозиция “Гамлета” мрачно обещает зрителям пьесу, в основе которой лежит попытка юного Фортинбраса вернуть земли, утраченные его отцом в пользу короля Гамлета. Таков конфликт, таков сюжет. Подспудное перенесение акцента с этой здоровой, энергичной и ясной нордической темы на хамелеонские настроения датчанина-импотента стало бы на современной сцене оскорблением детерминизма и здравого смысла.
Каковы бы ни были намерения Шекспира или Кида, нет никаких сомнений, что лейтмотивом, движущей силой действия является разложение гражданской и военной жизни Дании. Только представьте себе моральный дух какой угодно армии, где солдат, коему не должно бояться ни грома, ни тишины, заявляет, что у него “тоска на сердце”! Сознательно или бессознательно, автор “Гамлета” создал трагедию масс и, таким образом, обосновал верховенство общества над индивидом. Это, однако, вовсе не означает, что в пьесе нет реального, обеими ногами стоящего на земле героя. Он есть, но это не Гамлет. Настоящий герой пьесы, конечно, Фортинбрас, – цветущий молодой рыцарь, прекрасный и здравомыслящий до мозга костей. С Божьего соизволения этот славный нордический юноша забирает бразды правления в жалкой Дании, которой столь преступно плохо правил дегенеративный король Гамлет и жидо-латинец Клавдий.
Как свойственно всем упадочным демократиям, датчане
