Большое собрание мистических историй в одном томе - Коллектив авторов
Как легко можно себе представить, вся улица пришла в волнение, желая узнать имя чужестранца.
– Это какая-нибудь очень высокопоставленная особа, в этом нет сомнения, – заявил один из городских жителей. – Вы видите, какая у него на груди звезда?
– Но ее никак не рассмотришь, она так блестит, – возразил другой городской обыватель. – Ты прав, он должен быть человеком благородным, но вот скажи мне, каким образом мог этот лорд прибыть сюда, будь то морем или сушей? Ни одно судно из Англии не заходило к нам за последний месяц. А если он путешествовал сухим путем с юга, то позвольте спросить, где же его свита и где его экипаж?
– Ему никакой свиты не нужно, чтобы доказать принадлежность к высокому сану, – заметил третий горожанин. – Если бы он появился среди нас даже в лохмотьях, то его благородство просвечивало бы и через дыру на локте. Ни в ком я не встречал такого достоинства. Ручаюсь, что в его жилах течет древняя норманнская кровь.
– А мне скорее представляется, что он голландец или какой-нибудь там немец, – вмешался в разговор еще один горожанин. – У людей из этих стран вечно торчит изо рта трубка.
– Да и у турок тоже, – отвечал его приятель. – Но мне думается, этот чужестранец получил воспитание при французском дворе и научился там учтивости и прекрасным манерам, которыми никто так хорошо не владеет, как французское дворянство. Что у него за походка! Какой-нибудь простак нашел бы, что в ней нет плавности, он мог бы даже назвать ее деревянной, но, на мой взгляд, она полна удивительной величавости, и должно быть, он приобрел ее, постоянно наблюдая осанку Великого короля. Кто этот чужестранец и где он служит, теперь достаточно ясно. Это французский посланник, прибывший, чтобы договориться с нашими правителями об уступке нам Канады.
– Более вероятно, что он испанец, – сказал на это еще один человек, – и отсюда желтый цвет лица. Или, еще вернее, он прибыл к нам из Гаваны или из какого-либо другого порта на Карибском море, для того чтобы все подробно разузнать о пиратстве, которому, говорят, наш губернатор потворствует. Эти поселенцы из Перу и Мексики так же желты, как то золото, которое они добывают в своих копях.
– Желтый или не желтый, – воскликнула одна дама, – а он красивый мужчина! Как он высок и строен! Какие у него тонкие, породистые черты, благородной формы нос и изысканное выражение рта! Господи ты боже мой! А как блестит его звезда! Положительно, она мечет кругом искры!
– Это делают ваши глаза, прекрасная леди, – отозвался чужестранец, обдав ее клубом дыма, так как он в этот момент проходил мимо нее. – Даю вам слово, они меня совсем ослепили!
– Слышали ли вы еще когда-нибудь такой оригинальный, такой очаровательный комплимент? – прошептала леди, наверху блаженства.
Среди всеобщего восхищения, возбужденного наружностью чужестранца, только два голоса не слились с общим хором. Один из них принадлежал нахальному псу, который, обнюхав каблуки блистательного джентльмена, поджал хвост и, скрывшись у хозяина на заднем дворе, завыл оттуда самым возмутительным образом. Другим оказался маленький ребенок, который заревел во всю мочь своих легких, бормоча какую-то малопонятную чепуху относительно тыквы.
Хохолок между тем продолжал идти вперед вдоль по улице. Если не считать тех нескольких любезных слов, с которыми он обратился к леди, и порой легкого кивка в ответ на низкие поклоны прохожих, он всецело был поглощен своей трубкой. Не требовалось никаких иных доказательств его высокого звания и положения, чем та спокойная уверенность, с которой он себя вел, в то время как шумное любопытство и восхищение горожан росло так быстро, что скоро он оказался окруженным как бы сплошным гулом. С толпой любопытных, следовавших за ним по пятам, он дошел наконец до особняка, занимаемого достопочтенным судьей Гукином, миновал ворота, поднялся по ступенькам крыльца и постучал во входную дверь. Присутствующие обратили внимание, что, пока на его стук еще не ответили, чужестранец стал выколачивать пепел из своей трубки.
– Что это он сказал таким резким тоном? – спросил один из зрителей.
– Право, не знаю, – отвечал его друг. – Но что это – солнечный свет слепит мне глаза? Фигура его милости лорда стала почему-то вдруг совсем тусклой и блеклой! Боже милосердный, да что же это со мной делается?
– Поразительно то, – продолжал его собеседник, – что его трубка, которую он только что вытряхнул, уже снова горит, и при этом зажжена она самым ярким угольком, какой только можно себе представить. Что-то таинственное есть в этом чужестранце. Смотрите, какой клуб дыма он выпустил! «Тусклый и блеклый», сказали вы про него? Помилуйте, вот он повернулся, и звезда на его груди загорелась как огонь.
– Что верно, то верно! – согласился его приятель. – И будьте уверены, что ее блеск того и гляди ослепит хорошенькую Полли Гукин, что выглядывает, как я вижу, из окна гостиной и смотрит на него.
Когда входную дверь наконец открыли, Хохолок повернулся к толпе и величественно преклонил перед ней свою голову, совсем так, как это делают власть имущие, принимая знаки уважения от простых смертных, после чего проследовал в дом. На его лице появилось некое загадочное подобие улыбки (если не лучше было бы назвать ее оскалом или гримасой), но из всей толпы, на него взиравшей, ни один человек, видимо, не обладал достаточной проницательностью, чтобы обнаружить призрачный характер чужестранца, кроме маленького ребенка и дворового пса.
Наша сказка тут несколько отходит от последовательности своего изложения и, перескакивая через предварительную встречу Хохолка с купцом, ищет возможности познакомиться с хорошенькой Полли Гукин. Она была девицей, обладавшей округлой фигуркой, белокурыми волосами, голубыми глазками и прелестным розовым личиком, казавшимся не так чтобы уж слишком лукавым, но и не очень простодушным. Эта молодая особа мельком увидела блистательного чужестранца, когда он стоял на пороге их двери, и посему, готовясь к свиданию с ним, надела кружевной чепчик, нитку бус, накинула на плечи свой самый лучший платок и обрядилась в свою самую тугонакрахмаленную узорчатую юбку.
Спеша из своей комнаты в гостиную, она увидела себя в большом зеркале и принялась, как это вошло у нее в привычку, упражняться перед ним в кокетливых позах. Она то улыбалась, то принимала вид чопорный и важный, то вновь улыбалась уже несколько нежнее, то посылала воздушный поцелуй, а потом гордо вскидывала голову и обмахивалась веером, а в зеркале в это время призрак этой юной особы повторял ее ужимки и проделывал всю ту глупую комедию, которую разыгрывала Полли, однако смутить неразумную кокетку он не смог.
