Большое собрание мистических историй в одном томе - Коллектив авторов
– Мне, во всяком случае, приходилось видеть на людских плечах головы куда хуже, – заметила матушка Ригби. – Да и у многих благородных джентльменов на шее сидят не головы, а тыквы, совсем как у моего чучела.
Однако в данном случае самым главным в создании человека являлась одежда. Посему почтенная старушка сняла с вешалки старинный, цвета сливы, кафтан лондонского покроя с остатками золотого шитья вдоль швов, на манжетах, на клапанах карманов и на петлях, но при этом безнадежно изношенный и полинялый, с заплатами на локтях и разодранными полами и вытертый повсюду почти до самой основы. Слева на груди кафтана зияла круглая дыра, вероятно, на том месте, откуда была выдрана орденская звезда, или, может быть, там, где пламенное сердце прежнего владельца прожгло материю насквозь. Соседи матушки Ригби сплетничали, что этот роскошный наряд являлся частью гардероба самого дьявола, который хранил его у нее в хижине, чтобы с удобством переодеваться, когда ему взбредет в голову появиться во всем блеске за столом губернатора. Под стать кафтану был и бархатный жилет очень большого размера, некогда вышитый золотыми листьями, которые горели на нем, словно клены в октябре, но уже не сохранивший на своем бархате ни одной золотой нити. Вслед за тем появилась пара коротких алых штанов, принадлежавших некогда французскому губернатору Луисберга, штанов, которым в свое время даже довелось коленями касаться нижней ступеньки трона великого Людовика. Француз подарил их одному индейскому колдуну, который променял их старой ведьме на четверть пинты водки во время одной из плясок в лесу. Далее матушка Ригби вытащила пару шелковых чулок и натянула их на ноги чучелу, на котором они казались бесплотными, как сновидения, в то время как обе деревянные палки, видневшиеся сквозь дыры, выглядели необыкновенно убого в своей низкой вещественности. И наконец, она водрузила парик своего покойного супруга на гладкую макушку тыквенной головы, увенчав все сооружение пыльной треуголкой, в которую было воткнуто самое длинное из перьев петушиного хвоста.
После этого почтенная матрона прислонила созданную ею фигуру к углу своей хижины и испустила удовлетворенный смешок, рассматривая ее желтое подобие физиономии с изящным маленьким носиком, вздернутым кверху. Физиономия эта была преисполнена удивительного самодовольства и, казалось, говорила: «А ну, поглядите-ка на меня!»
– И очень даже стоит на тебя поглядеть, это уж верно! – промолвила матушка Ригби, восторгаясь делом рук своих. – Много я соорудила всяких куклят с тех пор, как стала ведьмой, но, думается мне, этот всех лучше. Он даже слишком хорош для чучела. А теперь набьем-ка мы новую трубочку, а потом отнесем его на кукурузное поле.
Набивая свою трубку, старуха продолжала взирать с почти материнской нежностью на фигуру, торчавшую в углу. По правде говоря, благодаря ли случайности или ее мастерству – или попросту ее колдовству – было что-то удивительно человеческое в этом нелепом уроде в пестрых лохмотьях, а что касается его физиономии, то ее желтая поверхность как будто сморщилась в улыбку, непонятно только – презрительную или веселую, как будто он прекрасно сознавал, что является не чем иным, как насмешкой над человечеством. Чем больше матушка Ригби на него глядела, тем больше он ей нравился.
– Диккон! – резко крикнула она. – Еще уголек для моей трубки!
И как всегда, не успела она вымолвить эти слова, как пылающий уголек уже горел в ее трубке. Она сначала глубоко затянулась, а затем выпустила из уст мощную струю табачного дыма, заклубившегося в солнечном луче, который с трудом пробрался в комнату через пыльное оконное стекло ее хижины. Матушка Ригби неизменно любила разжигать свою трубку угольком из горящего очага, и притом непременно оттуда, откуда ей его только что принесли. Но где находился этот очаг и кто добывал ей угольки – этого я сказать не могу, и единственное, что мне известно, – это то, что невидимый слуга как будто отзывался на имя Диккон.
«Этот кукленок, – подумала матушка Ригби, по-прежнему не отрывая глаз от чучела, – право, слишком хорош, чтобы все лето торчать среди кукурузного поля, пугая ворон и дроздов. Он годится и на что-нибудь получше. Да что говорить, я плясала кое с кем и хуже него на наших ведьминых шабашах в лесу, когда в кавалерах бывал недостаток! А что, если я дам ему возможность попытать счастья среди других людей, таких же пустоголовых и так же набитых соломой, которые толкутся по белу свету?»
Старая ведьма затянулась еще три или четыре раза и улыбнулась.
«Он встретит сколько угодно своих собратьев на каждом шагу, – продолжала она размышлять. – Ну что же, я вовсе не собиралась сегодня колдовать – разве только чтобы разжигать мою трубочку, но я все же ведьма, была ведьмой и ею останусь, и никуда мне от этого не уйти. Превращу-ка я мое чучело в человека, хотя бы шутки ради».
Бормоча себе под нос эти слова, матушка Ригби вынула трубку изо рта и сунула ее в то отверстие, которое изображало рот на тыквенной роже чучела.
– А ну, попыхай-ка теперь из нее, дружок! – сказала она. – Затянись, красавчик, и выпусти клуб дыма! Твоя жизнь зависит от этого!
Разумеется, было очень странно обращаться с такими уговорами к чучелу, то есть к созданию из палок, соломы и тряпок, да еще со сморщенной тыквой вместо головы. Все же мы никак не должны упускать из виду, что матушка Ригби была ведьмой, обладавшей необычайной силой и умением. И если мы будем об этом помнить, то не найдем ничего неправдоподобного в удивительных происшествиях нашей повести. Ведь на самом деле мы сразу преодолеем самое главное затруднение, если только сможем заставить себя поверить в то, что стоило почтенной матроне попросить чучело закурить, как тотчас же струйка дыма вырвалась из его уст. Хотя, по правде говоря, эта первая струйка была еще очень жидкая, но за ней последовала другая и потом еще другая, и каждая последующая была гуще предыдущей.
– Пыхай, пыхай, радость моя! Затянись
