Юки-онна, или Записки о ёкаях - Лафкадио Хирн
В такие дни О-Тоё с сыном возвращались домой в сумерках, поскольку путь был долгим и приходилось плыть на лодке по бескрайним рисовым полям, окружавшим город. Иногда им светили звезды и светлячки, иногда луна, и О-Тоё тихонько напевала сыну песенку, которую поют дети в Идзумо:
Ноно-сан,
Маленькая госпожа Луна,
Сколько тебе лет?
Тринадцать дней,
Тринадцать и еще девять.
Ты еще мала,
Вот почему на тебе
Ярко-красный оби[85]
С красивым белым шнуром.
Ты отдашь его лошадке?
Нет-нет-нет!
Ты отдашь его коровке?
Нет-нет-нет!
К темному небу поднималось от бескрайних, залитых водой полей тихое бульканье, напоминавшее голос самой земли, – то было пение лягушек. О-Тоё говорила сыну, что их кваканье означает: «Мэ каюй! Мэ каюй! – Спать хочу! Спать хочу!»
То были счастливые дни.
2
Владыки жизни и смерти, чьи пути сокрыты от смертных, дважды за три дня поразили О-Тоё в самое сердце. Сначала она узнала, что любящий муж, о котором она столько молилась, не вернется к ней – он обратился в прах, из которого был сотворен. Затем О-Тоё поняла, что ее сын спит так крепко, что даже лучшие лекари не способны его разбудить. Все это возникало перед ней проблесками. Между вспышками была полная темнота, которую даруют боги из жалости.
Все прошло; и О-Тоё поднялась, чтобы встретить лицом к лицу врага по имени Память. На людях она, как всегда, оставалась любезной и улыбалась. Но наедине с памятью силы ей изменяли. Она доставала маленькие игрушки, раскладывала на циновке детскую одежду, разговаривала с ней шепотом и молча улыбалась. Все заканчивалось громкими безумными рыданиями. О-Тоё билась головой об пол и задавала богам бессмысленные вопросы.
Однажды женщине пришел на ум ритуал, который называется торицу-банаси, призывание мертвых. Разве нельзя ей хотя бы на минуточку повидать сына? Это обеспокоит маленького покойника, но разве ее сын не согласится немного потерпеть ради любимой матушки? Конечно, согласится!
(Чтобы призвать умершего, следует пойти к монаху, буддийскому или синтоистскому, который умеет совершать этот ритуал. С собой следует взять памятную табличку – ихаи. После обряда очищения монах зажигает свечи и благовония перед ихаи, читает молитвы или отрывки из сутр, ставит приношения в виде цветов и риса. Рис должен быть сырым. Когда все готово, монах, взяв в левую руку похожий на лук инструмент и быстро проводя по нему правой, называет имя усопшего и восклицает: «Кита дзо ё! Кита дзо ё! Кита дзо ё!», что означает «Я пришел»[86]. Постепенно его голос меняется, поскольку в него входит дух усопшего. Дух отвечает на вопросы, но то и дело возглашает: «Скорее, скорее! Мне больно и у меня мало времени!» Дав ответы, он исчезает, а монах падает без чувств. Вызывание мертвых считается нехорошим делом. От этого их положение на том свете ухудшается – они занимают ранг ниже прежнего. Ныне эти ритуалы запрещены, и хорошо, что так, поскольку есть люди, высмеивающие искру божественного в наших душах.)
И вот однажды вечером О-Тоё оказалась в маленьком храме на окраине города; она стояла на коленях перед ихаи сына и слушала заклинания. Внезапно монах заговорил знакомым ей голосом – голосом, который она так любила, – но тихим и слабым, как стон ветра:
– Скорее, скорее, матушка! Путь темен и долог, мне нельзя медлить!
Дрожащими губами О-Тоё произнесла:
– Почему я должна скорбеть о своем ребенке? Разве боги справедливы?
И услышала в ответ:
– Матушка, не плачьте обо мне! Я умер только ради того, чтобы не умерли вы. Это был год болезней и скорби, и мне открылось, что вы должны умереть. Тогда я попросил позволения занять ваше место…[87] Не плачьте, матушка! Не стоит рыдать по мертвым. Их путь пролегает через Реку Слез. Когда матери плачут, река поднимается, и душа не может ее перейти. А потому прошу вас, не скорбите, матушка! Только иногда ставьте для меня немного воды!
3
С тех пор О-Тоё не видели плачущей. Она ласково и тихо, как в прежние дни, исполняла дочерние обязанности. Прошло некоторое время, и отец захотел найти для нее другого мужа. Он сказал жене:
– Если у нашей дочери родится еще сын, для нее, да и для всех нас это будет большая радость.
Но мудрая мать ответила:
– О-Тоё вовсе не горюет. Сомневаюсь, что она снова выйдет замуж! Она превратилась в ребенка, который не знает ни тревоги, ни греха.
Действительно, О-Тоё как будто перестала чувствовать боль. Она вдруг полюбила все маленькое. Сначала она решила, что кровать ей слишком велика – может быть, из-за чувства пустоты после смерти ребенка. Другие вещи тоже постепенно делались для нее слишком большими – сам дом, комнаты, цветочные вазы, даже столовая утварь. О-Тоё предпочитала есть рис маленькими палочками из крохотной мисочки, которыми пользуются дети.
Из любви ей потакали в этом, тем более что во всем остальном она вела себя вполне здраво. Родители постоянно размышляли об ее будущем. Наконец отец сказал:
– Нашей дочери будет трудно жить с чужими людьми. Но мы состарились, и вскоре нам придется с ней расстаться. Давай сделаем О-Тоё – монахиней и построим для нее маленький храм.
На следующий день мать спросила у О-Тоё:
– Не хочешь ли ты стать монахиней и жить в малюсеньком храме, с малюсеньким алтарем и крошечными изображениями Будды? Мы всегда будем рядом. Если хочешь, пригласим монаха, чтобы он научил тебя сутрам.
О-Тоё согласилась и попросила, чтобы ей сшили маленькое одеяние. Но мать ответила:
– Благочестивая монахиня должна носить длинную одежду, таков закон Будды. Все остальное может быть маленьким.
И О-Тоё согласилась одеться так же, как другие монахини.
4
Для нее выстроили маленький Андэра, или Храм монахини, на пустыре, где раньше стоял большой храм, называвшийся Амидадзи. Так люди стали называть и новый храм. Он был посвящен Амиде Нёрай и другим Буддам. Там стоял маленький алтарь. На крошечном столике лежала малюсенькая книга сутр. И ширмы были крошечные, и колокольчики, и какэмоно. О-Тоё жила там еще долго после смерти родителей. Люди прозвали ее Амидадзи-но-бикуни, что означает «монахиня из храма Амиды».
