Юки-онна, или Записки о ёкаях - Лафкадио Хирн
Когда он приехал и узнал о случившемся, его охватил ужас. «Если я не найду выхода до наступления темноты, она разорвет меня на части!» Был всего лишь Час Дракона[78], но он понимал, что времени терять нельзя.
Муж пошел к инъёси[79] и взмолился о помощи. Инъёси знал историю покойной и видел труп. Он сказал просителю:
– Вам угрожает страшная опасность. Я постараюсь спасти вас. Обещайте делать то, что я велю. Есть лишь один способ, и он ужасен. Но если вы не решитесь, она вас растерзает. Наберитесь храбрости и приходите ко мне вечером, до захода солнца.
Муж содрогнулся, однако обещал сделать все, что ему велят.
На закате инъёси отправился с ним в тот дом, где лежала мертвая. Он открыл дверь и велел мужу войти. Быстро темнело.
– Я не смею! – воскликнул муж, дрожа с головы до ног. – Не смею даже взглянуть на нее!
– Вам придется не просто взглянуть, – сказал инъёси. – Вы обещали повиноваться. Входите!
Он заставил его, перепуганного, войти в дом и подвел к покойной.
Женщина лежала на полу ничком.
– Теперь садитесь на нее верхом, – велел инъёси, – прямо на спину, крепко, как на лошадь. Ну же, вам придется это сделать!
Муж так трясся, что инъёси пришлось его поддержать; тем не менее он подчинился.
– Возьмите ее за волосы, – велел инъёси, – половину в правую руку, половину в левую… вот так! Держитесь, как за уздечку. Намотайте их понадежней на обе руки. Вот так! Теперь слушайте меня. В этом положении вы должны оставаться до утра. Ночью вам будет очень страшно. Но, чтобы ни случилось, не отпускайте ее волос. Если отпустите хотя бы на мгновение, она вас растерзает!
Затем инъёси прошептал на ухо мертвой какие-то загадочные слова и сказал «наезднику»:
– Теперь я уйду, чтобы не подвергать себя опасности. Оставайтесь на месте! И умоляю, держитесь крепче!
Он ушел и закрыл за собой дверь.
Несколько часов муж в ужасе сидел верхом на трупе жены. Вокруг сгущался мрак. Наконец он завопил, чтобы хоть как-то нарушить зловещую тишину. И тут же тело под ним дернулось, словно пытаясь его сбросить; мертвая громко воскликнула:
– Ох, как тяжело! И все-таки я его сюда притащу!
Она поднялась на ноги, бросилась к двери и выбежала на улицу, неся на себе мужа. Зажмурившись, он изо всех сил цеплялся обеими руками за длинные волосы покойницы и от страха даже охнуть не мог. Мужчина не знал, куда она бежит. Он ничего не видел, только слышал шлепанье босых ног – пика-пика, пика-пика – и свистящее дыхание мертвой.
Наконец женщина повернула обратно, вбежала в дом и легла на пол, как прежде. Она вздыхала и стонала, пока не запели петухи. Тогда она замерла.
Муж, стуча зубами, сидел на ней верхом до рассвета. Поутру пришел инъёси.
– Вижу, вы сделали все правильно, – радостно сказал он. – Очень хорошо! Вставайте.
Он снова что-то шепнул на ухо мертвой и обратился к мужу:
– Не сомневаюсь, вы пережили ужасную ночь, но ничто другое вас не спасло бы. Отныне можете не бояться ее мести.
Завершение этой истории я не нахожу поучительным. Ее герой не сошел с ума и не поседел; рассказчик сообщает лишь, что «он поклонился инъёси со слезами благодарности». Примечание к рассказу с моральной точки зрения столь же мало удовлетворительно. «Говорят, – пишет японский автор, – что внук этого человека еще жив, а внук инъёси в настоящее время живет в деревне Отокунои-мура (или Отонои-Мура[80])». На современных японских картах такого названия нет. Впрочем, многое с тех пор успело измениться.
Инга-банаси[81]
Жена даймё умирала и знала, что смерть близка. С начала осени десятого года эпохи Бунсэя она не вставала с постели. Теперь же был четвертый месяц двенадцатого года эпохи Бунсэя – 1829 год по западному календарю – и цвели вишни. Женщина думала о вишнях в саду, о радостях весны. О своих детях. О многочисленных любовницах мужа, особенно о девятнадцатилетней госпоже Юкико.
– Моя дорогая жена, – сказал даймё, – вы так страдали три долгих года. Мы делали все, чтобы вы поправились – ухаживали за вами день и ночь, молились, постились. Но, несмотря на нашу любовь и заботу, на помощь лучших врачей, ваша жизнь близится к концу. Возможно, мы будем горевать сильнее, чем вы, потому что вам предстоит покинуть «дом, объятый пожаром» – так Будда назвал наш мир. Я непременно прикажу совершить все ритуалы, которые пойдут вам на пользу в будущем воплощении. Мы не устанем молиться за вас, чтобы вы не блуждали в Черной Пустоте, а поскорее вошли в рай и были приняты Буддой.
Он обнимал жену и говорил с неподдельной нежностью. А та, закрыв глаза, отвечала ему слабым, как писк насекомого, голосом:
– Я благодарна, искренне благодарна вам за добрые слова. Да, это правда, я была больна три долгих года, и со мной обращались заботливо и ласково. Так с какой стати мне на пороге смерти уклоняться от истинного пути? Быть может, думать в такую минуту о земных вещах нехорошо… но у меня есть последняя просьба, всего одна. Позовите ко мне госпожу Юкико – вы знаете, что я люблю ее, как сестру. Я хочу поговорить с ней о домашних делах.
Юкико явилась на зов господина и, повинуясь его знаку, опустилась на колени у постели. Жена даймё открыла глаза, посмотрела на нее и сказала:
– А, вот и Юкико. Я так рада тебя видеть! Придвинься ближе, чтобы хорошо меня слышать, – я не в силах говорить громко… Юкико, я умираю. Пожалуйста, будь верна нашему дорогому господину… я хочу, чтобы после моей смерти ты заняла мое место. Надеюсь, он всегда будет любить тебя – в сто раз сильнее, чем любил меня! – и вскоре ты станешь его досточтимой женой… Прошу тебя, заботься о нашем дорогом господине. Не позволяй другой женщине встать между ним и тобой… Вот и все, что я хотела сказать, милая Юкико… Ты меня поняла?
– Дорогая госпожа, –
