Жуткие сказки братьев Гримм - Якоб и Вильгельм Гримм

– Прощай, милый братец, – заплакала она. Опустила косточки в ямку и присыпала сверху землей.

В ту же секунду ветер стих.

Но листья на кусте по-прежнему шелестели. Шептали странными непонятными голосами, и вдруг куст задвигался. Ветки раскачивались взад-вперед, как при урагане, хлопали одна о другую в своеобразном ритме.

Девочка вздрогнула и, пошатываясь, отошла на несколько шагов.

Вдруг из ниоткуда возник густой туман. Он окутал можжевеловый куст белым покрывалом. В самой его середине горело чистое красное пламя. Раздался шум крыльев, и из потока света вылетела красивая птица со сверкающими перьями, блеснувшими в лучах заката.

Туман рассеялся, снова показался можжевеловый куст. И ямка в земле тоже. Затаив дыхание, Малене глядела на могилку, которая оказалась пустой. Шелковый платок с косточками исчез. И это…

Это был волшебный куст. Именно так говорил о нем братец.

– Ты ведь воротишься, правда? – прошептала Малене, устремив взгляд в небо, туда, где скрылась птица. – Знаю, что воротишься.

Девочке почудилось, что где-то вдалеке запела птица, и вдруг поняла, что слезы высохли. Малене улыбалась.

Приближался полдень. Ювелир сидел у себя в мастерской и сосредоточенно делал цепочку из золота, когда до его ушей долетел какой-то звук. Никак птица поет? Прежде он никогда не слыхал, чтобы птица так насвистывала. В ее звонкой трели угадывались слова… Или показалось? Слова звучали неразборчиво, но проникали прямо в душу и заставляли сердце биться быстрее.

Ювелир поднялся и вышел на улицу.

Он вглядывался в небо, туда, откуда раздавалось щебетание. Идя на звук, он споткнулся о сточный желоб, и туфля слетела с его ноги. Он и не заметил. Как не замечал ничего, кроме дивной птицы, сидевшей на крыше его дома. Ее красные и белые перья блестели в лучах солнца.

Вдруг птица смолкла.

– Милая птичка, спой эту песню еще разок, – попросил ювелир. – Не откажи.

Птица по-прежнему молчала. Потом склонила головку набок, поморгала черными глазками и прощебетала:

– Цепь!

Ювелир посмотрел на нее с удивлением.

– Я так и знал, – пробормотал мастер. – Я так и знал, что в твоей песенке есть слова.

Он поднял сверкающее золотое украшение:

– Ты про эту цепочку? Я отдам ее тебе, только спой еще раз.

Птица расправила крылья и слетела вниз к ювелиру. Схватила правой лапкой цепочку, вернулась на крышу и оттуда снова запела. На этот раз в ее музыкальной трели явственно слышались слова:

– Мать… Съела… Платок… Милая…

А мастер неподвижно стоял и прислушивался. Птица допела песню и улетела, и только тогда ювелир понял, что по его щекам текут слезы. И что при этом он улыбается от уха до уха.

В следующий раз птица исполнила свою песню сапожнику Он чинил стоптанную подошву и собирался забить очередной гвоздик, но так и застыл с поднятым молотком в руке. Отложив башмак и инструмент, он буквально выскочил на улицу.

Сначала птицы нигде не было видно. Яркий солнечный свет бил в глаза, и ему пришлось заслонил их рукой Да вон же она, на крыше! Ему почудилось, или он впрямь слышит слова в этой чудной песне? Словно в щебечущих переливах скрывается целая история. История жуткая, но прекрасная в своей жути.

Сапожник окликнул жену и детей, и подмастерьев, и девушку, идущую по улице, ведь это чудо какое-то, и никто не заслуживает такого наказания – не услышать песню этой птицы и не почувствовать того трепета в душе, что на короткий миг каждого делает лучше.

И тут птица смолкла.

– Разве ты не споешь свою песню еще раз? – шмыгнул носом сапожник. Он и не заметил, что плачет.

– Туфли! – прощебетала птица.

– Туфли? – сапожник ошарашенно захлопал глазами. – Она сказала «туфли»? Вы тоже это услышали?

– Она хочет, чтобы ей заплатили за пение, отец, – ответила его младшая дочь таким тоном, будто на свете нет ничего более очевидного. Девочка сняла с себя красные туфельки. Это была ее лучшая пара обуви, и надевалась она только по особым случаям. Таким, как этот.

– Бери, – сказала девочка, протягивая туфельки.

Птица спустилась с крыши. В одной лапке она держала цепочку, теперь в другой оказалась пара чудесных туфелек. Птица снова уселась на крышу. И трогательная чарующая песня снова заполнила улицу. В этом мелодичном посвистывании можно было различить слова:

– Отец… Кости… Можжевельник… Красивый…

То ли кто-то научил птицу говорить, то ли она сама пытается научиться?

Сапожник привлек к себе жену и детей, и будто только сейчас понял, как сильно он их на самом деле любит, и ему захотелось, чтобы песни не было конца. И все же он испытал облегчение, когда птица наконец смолкла и улетела, ведь продолжай она петь, его сердце неминуемо разорвалось бы. Только вот от радости или грусти – этого он и сам не знал.

И все же про что она насвистывала, эта птица?

На мельнице гнули спины двадцать крепких батраков, и пот лил с них градом. Одни таскали мешки с мукой, другие обмолачивали зерно, третьи мололи на жерновах.

Вдруг один из них застыл.

– Тихо, – крикнул он. – Послушайте-ка.

Раздавалось хлопанье мельничных крыльев, скрип веревок и подъемных блоков, звук мелющих жерновов. Но было что-то еще.

Второй батрак бросил работу. И следующий. И еще двое. Пятеро…

И вот уже все двадцать стояли как вкопанные и слушали.

– Вы когда-нибудь слыхали, – прошептал первый, – чтобы птица так пела?

Они поспешно вышли из темной мельницы на дневной свет и зажмурились. На старой липе сидела птица с красными и белыми перьями и насвистывала так, что душа радовалась.

Да только одна ли радость была в этой песне? Нет, в ней сквозило и большое горе, и батраки сдернули шапки, словно на похоронах. Никогда еще не доводилось им слышать песни прекраснее. Никогда еще не доводилось им слышать песни печальнее.

Вдруг птица смолкла.

– Пой, птичка, – попросил один из батраков сдавленным от слез голосом. Он последним вышел из мельницы. – Я не слышал начала твоей песни.

– Жернов, – просвистела птица. Она замахала крыльями, и батраки увидели цепочку и пару красных туфелек у нее в лапках.

– Я так и знал! – воскликнул второй. – Она умеет говорить. Вы слышали? Она сказала «жернов».

– Выбирай, какой пожелаешь, милая птичка, – подхватил третий, – но только спой эту песню заново.

Сказал, само собой, в шутку. Если птице что и нужно, так это пшеничные зернышки, и он направился было на мельницу, чтобы зачерпнуть пригоршню.

Но птица удивила батраков, да так, что те глаза выпучили. Слетев с дерева, она опустилась на землю и засунула голову в отверстие одного из старых жерновов. А после – словно огромный камень, висевший у нее на шее подобно воротнику пастора, весил не больше сучка – взмыла на верхушку мельницы и оттуда защебетала.

Работники раскрыли рты и застыли, как изваяния. В птичьем пении они явственно услышали