Саттри - Кормак Маккарти

Ай, срань, произнес Ричард. Кто сунул клятую сигарету мне в клятое пиво?

Кто это сделал? выкрикнул Джейбон.

Человечек с совиным личиком пытался раскочегарить игру на кегельбане. Вот моя лошадка, сказал Свалка, воздевая руку Джейбона.

Я слишком пьяный. Кто чинарик загасил у Ричарда в пиве, пока он не глядел?

Билл, ты с моими напарниками, сказал Червяк.

Вот моя лошадка, сказал Рыжий, обнимая Ричарда за худые плечи.

Где Этел? Она сыграет. Приведите ее.

Этел была в конце стойки с пустой кружкой. Щелкнула пальцами и показала большим себе на промежность. Вот тебе, сказала она.

Саттри присмотрелся к ней. Ее костлявые руки все в саже были голы до плеч, а на одной виднелась раболепная и иссиня-черная пантера. Он различал часть павлина, венок с именем «Ванда» и слова «Покойся с миром 1942». Изучая синие руны у нее на ногах, он склонил голову, и тут она со своим пивом повернулась. Поддернула юбку на талии одной рукой и выставила вперед колено. По животу ее к промежности гончая гнала кролика. Она пропела: Когда наглядишься, рот открой.

Питухи заулюлюкали. Бочонок подался вперед разглядеть хорошенько. Минуточку, сказал он.

Но она презрительно смахнула юбку вниз и прошествовала с пивом мимо.

Говорил я тебе про этого Саттри, выкрикнул Кочан. Он дурень по части норку найти.

Поглядим-ка на эту кроличью норку, Этел.

Поглядим-ка, как кто-нибудь из вас, ебучек горластых, пива возьмет.

Возьми ей пиво, Червяк.

Нахуй. У нее уже есть пиво.

Дайте нам аквариум, мистер Шляпник.

Кто там вообще играет, выставляйте дайм.

На что играем?

Особо-то не напрягайся.

У кого мое пиво. Эй, Рыжий?

Пала темень позднего лета, и в таверне зажглись огни, пивные лампы и пластмассовые часы с сельскими сценами. Саттри смешался с победителями в кегли, и они выехали в громадном старом «бьюике».

Притормозили на холостом в переулке под желтой лампочкой у стены из дранки, где голый по пояс человек сунул им пинтовую бутылку в бумажном кульке. Дальше, в другие таверны, где в дыму, и грохоте, и музыке ночь пьянила все больше. В «Б-и-Дж» Саттри влюбился в спелую молодку с черными волосами, она выкручивала на танцевальном пятаке непристойное стихотворение, ее полные белые ляжки сияли в тусклом свете, где она вертелась вихрем.

Он встал потанцевать, сделал два шага вбок и снова сел.

Его стало подташнивать.

Он посмотрел вниз, в жестяной желоб, полный влажных и колоритных плюх тошнины. С медной трубы слезился фестончатый мох. Сидя на унитазе, спал какой-то человек, руки его болтались между колен. Сиденья там не было, поэтому спящего наполовину поглотила замурзанная фаянсовая пасть.

Эй, произнес Саттри. Потряс человека за плечо.

Тот раздраженно дернул головой. Меж его ляжек лярдового цвета просочилась мерзкая вонь.

Эй, ты.

Мужчина открыл один влажный красный глаз и выглянул.

Тошно, сказал Саттри.

Они злобно глянули друг на друга.

Ага, ответил человек. Тошно.

Саттри стоял перед ним, широко расставив ноги, слегка покачиваясь, одна рука у мужчины на плече. Тот на него сощурился. Я тебя знаю?

Саттри отвернулся. Вошли еще двое, стояли теперь у желоба. Он доковылял до угла и стошнил. Мужчины у желоба за ним наблюдали.

Они прокатились по тусклым околоткам Маканалли, распевая грубые песни и передавая бутылку по всей затхлой старой машине.

Проснись, Сат, глотни-ка.

Что это со стариной Саттри не то.

У Саттри все в норме, сказал Джейбон.

Он от них отмахнулся, ради прохлады прижавшись кружившимся черепом к стеклу поворотной форточки.

Кажись, наквасился.

Достал тут тебе выпить, чтоб протрезвел. Эй, Коря.

Саттри застонал и отогнал одной рукой.

В дверях «Западного постоялого двора» их остановила качающаяся голова. Саттри висел между друзьями.

Не тащите его сюда.

Кэллахэн пропихнулся мимо них в дверь.

Я не знал, что это ты, Рыжий. Вы его только внесите и положите вон в ту кабинку.

Компания музыкантов играла на скрипке и гитаре какую-то сельскую кадриль, а весь пятак занял какой-то гуляка и принялся вальсировать на нем, как медведь ярмарочного ряженого. Одна подметка у него рассталась с рантом, и потому его шорканье сопровождалось шлепками немного не в такт. В дерзком пируэте, пустоглазый, лицо ощеренно, он перенакренился, и его повело вбок, и он рухнул посреди столика питухов. Те рябчиками порхнули из-под пролившихся бутылок и кружек, вытирая себе передки. Один схватил пьянчугу за ворот, но увидел, как Кэллахэн ему улыбается, и засомневался, и отпустил его.

Саттри, разбуженный сутолокой, поднял взгляд. Друзья его пили возле бара. Он восстал из кабинки и дошатался до середины пятака, шало озираясь.

Куда намылился, Сат?

Он обернулся. Посмотреть, кто это говорит. Сочащиеся стены в пятнах от тараканов закружились мимо жалкой каруселью. Два вора за столиком наблюдали за ним, как кошаки.

Джейбон подхватил его одной подмышкой. Куда собрался, Коря?

Тошнит. Тошнит тошно.

Они поковыляли к умывальникам – сараю позади здания и порожнему, не считая унитаза. Матовая лампочка, вся закопченная, похожая на баклажан, ввинченный в потолок. Путаница ржавеющих труб и кабелей.

Стены тут заклеили старыми сигаретными вывесками и выброшенным картоном, по которому, как по фитилю, ссаки поднимались от пола темными языками пятен, словно пламя. Саттри постоял, заглядывая в раковину. С фаянса свисала борода сухого черного говна, а ком измазанных бумажек подымался и опускался там с чем-то вроде непристойного дыханья. Джейбон поддерживал его за пояс и лоб. Ноздри ему забивало жаркими сгустками желчи.

Поводи его.

Пошли, Сат.

Он посмотрел. Они шли к тускло освещенной халупе. Где-то под ним бродили его ноги. Нахуй, сказал он.

У старины Сата все в норме.

Я мудло, сообщил он стене. Повернулся, ища лицо. Я мудло, Джейбон. Мимо прошла фотография семейства черных в чем-то вроде церемонных облачений. Он поднял руку и погладил пожелтелые пасмы обоев.

Он входил в комнату. Величавее некуда. Тревожиться не о чем. Сквозь дым за ним наблюдали темные лица. Надо кивнуть каждому. Выглядеть достоверным.

Он слышал, как голоса подымаются громче. Высокое кудахтанье – это Бочонок хохочет.

На, Сат.

Он глянул вниз. В руке белое виски в банке от повидла. Поднял и отхлебнул.

Нравится мне, ко всем чертям, старина Саттри, сказал Джон Клэнси.

Он сидел на комковатом подлокотнике мягкого кресла. Что-то обсуждалось. Взглянуть на него нагнулась доска-негритянка. Он слишком пьяный, сказала она.

Саттри поднял стакан в немом согласии, но она уже пропала.

Кто-то встал с кресла. Должно быть, он на них опирался, потому что сейчас же провалился в глубины, которые те освободили,