Житейские воззрения кота Мурра / Lebens-Ansichten des Katers Murr - Эрнст Теодор Амадей Гофман
Раздел четвертый
Благотворные последствия высшего образования – Месяцы полной возмужалости
(М. прод.). Трогательная речь Гинцмана, заупокойная трапеза, нежная Мина, вновь обретенная Мисмис, танцы – все это пробудило в груди моей диссонанс самых разнородных чувств, так что, в конце концов, я, как говорится, не мог найти себе места, не знал ни покоя, ни отдыха, и, обретаясь в безутешной тревоге, даже пожелал лежать в подвале, покоясь в могиле, наподобие друга Муция. Состояние, понятно, было ужасное. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы во мне не жил дух высокой поэзии, подаривший меня прекрасными стихами, которые я не преминул занести на бумагу. Божественный характер поэзии главным образом и проявляется именно в том, что стихотворное сочинительство вызывает в душе особое чувство внутреннего довольства, – даже в том случае, когда подыскивание рифм заставляет пролить не одну каплю пота; подобное чувство довольства преодолевает все земные горести и нередко способствует даже забвению голода и зубной боли. Если у стихотворца жестокий рок отнял мать, отца или супругу, конечно, при каждой такой потере он должен быть вне себя; но, создав в мысли чудные элегические стихи, воспевающие утрату дорогого существа, он не будет более отчаиваться и пожелает еще раз жениться, чтобы не отказаться от надежды иметь новый предлог к такому трагическому вдохновению.
Вот стихи, сильно и правдиво изображающие мое душевное состояние, равно как и переход от страдания к радости:
Кто бродит в глубине подвала?
Кто возмутил его покой?
Чья песнь печально прозвучала,
Кто там зовет меня с тоской?
Там друг лежит во тьме могилы,
В тиши блуждает дух его,
Ко мне взывает он, унылый,
Ждет утешенья моего.
Но нет! Спокойный, чуждый муки,
Он спит в могиле вечным сном!
К супругу мчатся эти звуки,
Поют о счастии былом!
И вот я здесь, любить готовый;
Но чьи-то когти мне грозят,
И чей-то вижу я суровый,
И гневный, и ревнивый взгляд!
О, что за чувство грудь мне сжало?
Куда мне скрыться от жены?
Передо мной она предстала,
И взоры ей поражены!
Она идет, идет украдкой,
Все ближе чары красоты;
В подвале льется запах сладкий,
В душе – светло, в уме – мечты!
Возврат любви… Утрата друга…
В груди восторг… Упрек судьбе…
Сомнений яд… О, дочь… Супруга…
О сердце! Гибнешь ты в борьбе!..
Но это злое наважденье!
Поминки, танцы – все обман!
Как муж, чуждайся увлеченья, —
И ты излечишься от ран!
О, прочь, обманчивые тени!
Стремлений высших полон я!
О кошка, чадо заблуждений,
Полна ошибок жизнь твоя!
Ни слова, опустите очи,
О Мина, Мисмис! Лживый род!
Ты – яд, ведущий к смертной ночи!
Бегу… Отмщенья Муций ждет!
О, друг мой! Каждое жаркое —
Напоминанье мне о нем!
В нем было сердце не людское!
Клянусь таким же быть котом!
Пусть песья хитрость поразила
Тебя, мой благородный брат, —
Но месть близка, и ждет могила
Того, кто кровь пролить был рад!
Сейчас я полон был мученья,
Меня томил душевный гнет,
Но мне навеял утешенье
Моей фантазии полет!
Мне лучше, мне отрадней стало,
И аппетит я ощутил:
Ведь мне, как Муцию, пристало
И петь, и есть по мере сил!
Искусство! Высших сфер созданье!
Приют от скорби и тоски!
Звучите, сладкие рыданья,
Звените, нежные стишки!
Я слышу тихий женский лепет,
Он перейдет из рода в род:
Поэт, ты будишь в сердце трепет!
Нежнейший Мурр! Нежнейший кот!..
Стихотворство оказало на меня самое благотворное действие; не ограничившись этим поэтическим созданием, я написал целый ряд новых стихотворений – все с одинаковой легкостью и с одинаковым успехом. Охотно бы сообщил их тотчас же благосклонному читателю, но я намерен издать отдельную книжку, где будут помещены все эти стихотворные произведения наряду с некоторыми остроумными афоризмами и экспромтами, которые созданы мною в минуты досуга и до того остроумны, что я чуть не умер со смеху над ними, книга будет носить общее заглавие: «Творения, порожденные мною в часы вдохновения». К чести своей могу сказать, что даже в месяцы юности, когда еще не отшумела буря страсти, светлый разум, тонкое чувство меры всегда брали в душе моей перевес над чувственным опьянением. Таким образом, мне удалось вполне погасить внезапно вспыхнувшую любовь к прекрасной Мине. При спокойном рассмотрении я увидел, что в моем положении такая страсть несколько смешна: сверх того, я узнал, что Мина, несмотря на всю свою видимую скромность и робость, – довольно своенравная капризница, способная в известных случаях выцарапать глаза каждому юноше-коту, хотя бы самому благовоспитанному. Во избежание подобных неприятностей я всячески уклонялся от каких-либо встреч с Миной. Еще более опасаясь странных притязаний Мисмис и ее наклонности к преувеличениям, я не желал видеть ни ту ни другую, сидел в своей одинокой комнате и не делал посещений ни в подвал, ни на чердак, ни на крышу. По-видимому, это нравилось мейстеру: с полного его соизволения я садился на письменный стол и штудировал или, расположившись на кресле за его спиной, вытягивал шею, подсовывал ее под руку мейстера и заглядывал именно в ту книгу, которую он читал. Таким образом мы проштудировали с мейстером несколько прекрасных книжек, как, например, Агре De prodigiosis naturae et artis operibus, Talismanes et Amuleta dictis, «Мир чудес» Беккера, «Памятную книжку» Франциска Петрарки. Такое чтение необычайно развлекло меня и дало моему гению новое направление.
Однажды мейстер ушел из дому, солнце блистало дружески-приветливо, сквозь окно обворожительно вливались вешние благоухания; забыв свои намерения не оставлять комнату, я отправился на крышу совершить прогулку. Но едва я пришел туда, как тотчас же заметил вдову Муция, показавшуюся из-за дымовой трубы. В страхе я остался неподвижным, как прикованный к месту, уже предвкушая все упреки, все порицания. Напрасно! Немедленно вслед за ней показался юный Гинцман и обратился к прекрасной вдове, называя ее нежными именами. Остановившись на минуту, они сказали друг другу несколько теплых слов, обменялись несомненными знаками сердечной нежности и потом быстро проследовали мимо, не
