Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури
Примроуз говорит: да, это Атлантика, Западный океан, как он мне представлялся.
Он слышит какие-то звуки и видит странное движение в небесах и в стихиях.
Низкое одичалое небо, редкие проблески тусклого солнца; серое-серое море, волны высокие (grosse houle), но как бы растерянные, мечутся во все стороны. Иные накатывают друг на друга, как гребни прибоя на берег, ветер срывает фонтаны брызг с их изогнутых пенно-снежных верхушек. Иные волны сшибаются, вздымаясь зазубренными горами высоко над кораблем, их вершины ломаются, и вода льется вниз непрестанным потоком. Но самое странное, самое удивительное и прекрасное: иногда, очень редко, сквозь вершину волны пробивается свет, и тогда из-под марева водяной пыли проступает зеленоватое сияние, словно волна подсвечена изнутри зеленым пламенем.
Стоя на мостике, Шарль сообщает нам, что в час ночи сила ветра была 8 баллов, но сейчас он немного унялся[66]. Да, впереди сильный шторм, но он движется быстрее нас. Мы идем со скоростью 11 узлов.
Позже, ближе к закату, ветер усилился и продолжает крепчать; по радио сообщают, что штормовой фронт смещается к юго-западу. Радист и третий механик, вместе с нами на мостике, явно не рады таким сообщениям, угрюмо шепчутся между собой и предрекают «веселую» ночку.
На мостике выставили дополнительного наблюдателя.
Габриель указывает пальцем вниз, на задраенный люк, который непрестанно накрывает волнами (волны почти накрывают капитанский мостик), и говорит: «Там мука! Но чехлы водонепроницаемые». «Что он имеет в виду?» – не понимает Примроуз.
Командир поднимается на мостик, смотрит по сторонам:
«Почти не качает… не сильно качает. Крепкое судно, скажите!»
Да, говорим мы, отличное. Он доволен.
Le vent chant dans le cordage[67].
Позже. Сила ветра уже 9 баллов, и это явно еще не предел. Также ветер сменил направление и теперь дует с траверза, разносит брызги, как дым, по поверхности моря. Идем со скоростью 9 узлов.
На помощь Мартину приходит Рильке, посредством избранных писем, опубликованных в журнале «Кеньон ревью»: «Опыт общения с Роденом пробудил во мне робость по отношению ко всем изменениям, всем неудачам и срывам в работе, ибо эти неочевидные погрешности, как только ты их осознал, можно терпеть лишь до тех пор, пока у тебя получается выразить их с той же силой, с какой их дозволяет Бог. Я продолжаю работать, но упаси боже, чтобы мне пришлось (по крайней мере сейчас) постигать нечто еще более болезненное, нежели то, что мне было доверено в «Записках Мальте Лауридса Бригге». Иначе получится просто невразумительный вой, совершенно не стоящий затраченного труда…»
Сказать по правде, Мартин не читал ни одной строчки Рильке, и все это с его стороны – лишь иллюзия величия.
И еще: «С нами все должно быть по-другому, коренным образом по-другому, иначе все чудеса света будут растрачены понапрасну. Здесь я снова осознаю, как щедро мир осыпает меня дарами, но эти дары пропадают зазря. Что-то похожее переживала блаженная Анджела: «quand tous les sages du monde, – говорила она, – et tous les saints du paradis m’accablereraient de leurs consolations et de leurs promesses, et Dieu lui-même de ses dons, s’il ne me changeait pas moi-même, s’il ne commençait au fond de moi une nouvelle opération, au lieu de me faire du bien, les sages, les saints et Dieu exaspéraient au delà de toute expression mon désespoir, ma fureur, ma tristesse, ma douleur, et mon aveuglement!»[68] Это место (пишет Рильке) я год назад отчеркнул в книге, потому что испытывал те же самые чувства, понимал всей душой и ничего не мог с этим поделать, и с тех пор оно стало еще актуальнее…»
Frère JACQUES – Frère JACQUES —
Sonnez les MATINES! Sonnez les MATINES!
11 декабря. Шторм все сильнее. Бедные сальвадорцы и голландцы застряли в своих каютах на кормовой палубе: волны перехлестывают через борт: до salle-à-manger никак не добраться. Пытаюсь помочь, но, как выясняется, мог бы и не стараться. Всех одолела морская болезнь, да и поесть все равно невозможно – посуда валится со стола на пол, выпивать тоже почти невозможно, если вдруг будет охота промочить горло: приходится упираться спиной в стену, крепко сжимая в одной руке бутылку, в другой – стакан, и наливать буквально по чайной ложке и себе, и Примроуз. Делать записи тоже приходится стоя.
Шторм над Атлантикой
Мартину снилось, как он смотрел на безумные картины Босха, в Роттердаме. Наверное, я их где-то видел, сами картины или их репродукции, особенно пугающе жуткого «Святого Христофора». Сон о картинах предваряло видение гигантского кинотеатра, тоже, по-видимому, в Роттердаме, но лежащем в руинах, высокой причудливой башни, на вершине которой непрерывно звонили церковные колокола.
Потом заиграли шарманки, огромные, как торговые палатки, их ручки закрутились с энергией, какой ожидаешь от кочегара на пароходе, то есть от меня самого, выгребающего пепел из зольника и швыряющего его на лебедку… Я знал человека, который, вытряхивая золу за борт, сам полетел в воду вместе с ведром. Тот парень тоже чем-то смахивал на меня.
Затем внезапно святой Христофор несет на закорках младенца Иисуса и рыбину в правой руке, на берегу лает собака, там же старуха и петухи, нечто вроде гномьего домика на дереве, где гном развесил сушиться белье, кто-то сосредоточенно подвергает медведя казни через повешение, за рекой виднеются замок и город, древний Роттердам (доберемся ли мы дотуда?), хотя с виду вполне современный; какой-то голый мужик, наверняка бесноватый, пляшет на берегу подле сброшенной одежды, может быть, собирается искупаться – общее впечатление неизбывного ужаса, сатанинского смеха. Но почему Мартину снится эта картина? Возможно, сон был вещий…
Зверь
…Мерзость запустения на святом месте.
Однако из всех картин Босха вот наиболее важная для «La mordida»[69]: на переднем плане – детально прописанная фигура, к которой я вернусь позже, на заднем – дом с прохудившейся крышей, без стекол в окнах и т. д., создающий тревожное ощущение неизбывного зла и ужаса и в то же время – нищеты и разнузданного распутства: в дверном проеме мужчина и женщина ведут разговор, наверняка обсуждают нечто омерзительное и кошмарное, хотя сложно сказать, что наводит на эту мысль; справа от дома, где, если присмотреться, видны следы недавнего пожара, мужчина преклонных лет бодро справляет малую нужду; но вернемся к фигуре на переднем плане: это явно скиталец, пожитки у него в коробе за спиной, он сам изможден и оборван, одна
