Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды
Его обычно называют "дорожный шок", но истинные причины его пока неизвестны. Я лично убеждён в том, что он сродни так называемой "добровольной смерти", на которую по давно укоренившимся поверьям способны африканцы. Жизнь становится невыносимой, и животное, конечно совершенно бессознательно, "предпочитает"
умереть. Я опасался, что именно такой дорожный шок мог привести Миджбила к гибели в этой коробке, которая поставила его в самое ужасное из выпадавших на его долю положений. А я не смогу даже ободрить его, дав хотя бы понюхать ему руку через вентиляционные отверстия. Мы выгрузились под проливным дождём, на бетонном поле образовались лужи и даже целые озёра. Мой тоненький полутропический костюм превратился в бесформенную промокшую тряпку ещё до того, как я и три других пассажира сели в автобус, который должен был провезти нас через весь Париж в аэропорт Орли для пересадки на Лондон. Всё это время я прижимал к себе этот громоздкий ящик, надеясь хоть как-то сократить неизбежный период отчаяния Миджа, когда нам придётся расстаться. Учитывая, что мне ещё нужно было следить за своим багажом, дальнейшее передвижение становилось почти невыносимым, и я сам был уже на грани добровольной смерти.
После часового ожидания в Орли, когда крики Миджа сменились зловещей тишиной, меня и моих трех спутников поспешно препроводили в самолёт. Миджа у меня отобрали, и он исчез в темноте багажного транспортёра.
Когда же вместо Лондона мы прибыли в Амстердам, представители авиакомпании стали выражать нам свои многословные извинения. Следующий рейс на Лондон был только через пятьдесят пять минут, и кажется, ни у кого не было ясного представления о том, что же случилось с багажом четырёх направлявшихся в Лондон пассажиров. Один любезный чиновник высказал предположение, что багаж всё ещё в Париже, поскольку он чётко адресован на Лондон, а не на Амстердам.
Я отправился в контору "Эр-Франс", и жалкие остатки моего самообладания полетели ко всем чертям. Промокший и всклокоченный, вряд ли я выглядел сколь-либо внушительно, но несмотря на всё это гнев мой парил высоко, как орёл на восходящем потоке воздуха. Я заявил, что везу в Лондон животное, которое стоит много тысяч фунтов стерлингов, если его немедленно не найдут и оно погибнет, я предъявлю компании иск и раструблю по всему миру о её некомпетентности. Чиновник оказался под перекрёстным огнём, поскольку рядом со мной какой-то бизнесмен-американец также грозил судебным иском. В самый разгар скандала подошёл другой служащий и спокойно сказал, что багаж уже находится на борту самолёта компании "БЕА", который должен взлететь через семь минут, и очень любезно предложил нам сесть в автобус.
Потихоньку мы стали отходить. Пробормотав: "Я, пожалуй, схожу посмотрю собственными глазами на багаж, прежде чем полечу куда-либо ещё. Я не позволю им делать из меня перемещённое лицо," - этот американец выразил чувства всех нас, беспризорников. Итак, мы пошли смотреть собственными глазами на багаж, и в углу я увидел ящик Миджа; из него не доносилось ни звука.
Мы прибыли в лондонский аэропорт рано утром. Из Амстердама я послал телеграмму в Лондон, и там меня уже ожидала заказная автомашина, но прежде чем я добрался до блаженного приюта своей квартиры, мне пришлось пережить ещё одну неприятность.
Никогда, за всё время моих путешествий, британская таможня не предлагала мне открыть хотя бы один чемодан и не требовала с меня чего-либо больше, чем декларацию о том, что я не везу подлежащих обложению пошлиной товаров. Никогда, кроме того раза. Я, разумеется, сам во всём виноват. Чрезвычайная усталость и нервное напряжение поездки лишили меня всякой дипломатичности. В силу каких бы то ни было причин я так устал, что едва держался на ногах, и на предложенную мне декларацию и вопрос:
- Вы читали это? - ответил чрезвычайно глупо: "Да, сотни раз."
- И вам нечего заявить?
- Нечего.
- Как долго вы были за границей?
- Около трёх месяцев.
- И за это время вы ничего не приобрели?
- Ничего, кроме того что в списке, который я вам дал. (В нём были те немногочисленные покупки, что я сделал в Ираке: две невыделанные шкурки выдры, кинжал болотного араба, три покрывала для подушек, сотканные в племени Бени-Лам, и одна живая выдра).
На несколько мгновений он пришёл в замешательство и отступил было, но лишь затем, чтобы удобнее нанести удар. Последовавший затем натиск оказался совершенно неожиданным.
- А откуда у вас эти часы?
Я готов был кусать себе локти. Двумя днями раньше, проделывая в ванне с Миджбилом водные процедуры, я забыл нажать на заводную головку своего Ролекс-Ойстера, и он, вполне естественно, остановился. Я поехал в Басру и за двенадцать шиллингов и шесть пенсов купил себе, с позволения сказать, часы, которые стучали как кастаньеты. За время путешествия они без какой-либо видимой причины останавливались дважды.
Я объяснил ему всё это, но доверие ко мне уже было утрачено. Я вынул из кармана свои собственные часы и добавил, что был бы весьма признателен, если бы он конфисковал первые тут же на месте.
- Дело не в конфискации, - сказал он. - Полагается штраф за необъявленные вещи.
А теперь позвольте мне посмотреть этот Ролекс.
Понадобилось ещё четверть часа на то, чтобы убедить его в том, что Ролекс не контрабанда. Затем он начал досматривать мой багаж. Он не оставил без внимания ни уголка, - сам Миджбил не смог бы проделать это лучше, - а когда кончил, ни один из чемоданов не закрывался. Затем он подошёл к последнему предмету в списке: одна живая выдра. Он молча раздумывал по этому поводу примерно в течение минуты. Затем: "Так у вас с собой живая выдра?" Я ответил, что очень сомневаюсь, что она ещё живая, но она была таковой в Париже.
- Если животное дохлое, то на невыделанную шкуру пошлины не будет, если же оно живое, то, разумеется, подлежит карантину.
Я специально выяснял этот вопрос ещё до отъезда из Ирака и теперь, наконец, почувствовал под собой твёрдую почву. Я заявил ему, что мне доподлинно известно, что карантину оно не подлежит, и, поскольку он уже досмотрел мой багаж, я хотел бы удалиться вместе с выдрой. Если же он попытается задержать меня, я предъявлю ему иск за гибель ценного животного.
Не представляю себе, сколько могло бы продолжаться это препирательство, но как раз в это время его сменил другой служащий, который был настолько же любезен, насколько холоден был первый, и настолько же обходителен, насколько тот равнодушен. Через три минуты коробку и весь мой багаж погрузили в ожидавшую машину, и мы оказались на последнем отрезке пути домой. Для меня же гораздо важнее было то, что из ящика доносилось слабое вопросительное щебетанье и шорох древесных стружек.
У Миджбила проявилось свойство, характерное, как мне кажется, для многих животных: вполне определённый, так сказать, шаг по пути к смерти от дорожного шока и достаточно мощное противодействие ему. Представляется, что многие животные способны впадать в глубокий сон, почти коматозное состояние, как добровольное действие, независимое от упадка сил. Это защитный механизм, который приходит в действие, когда изобретательность животного перед лицом испытаний не способна улучшить его положение. Я не раз отмечал это у животных, попадавших в западню: у полярной лисицы не более чем через час, после того, как она попала в капкан, у барсука в суррейском лесу, у обыкновенной домашней мыши, попавшей в мышеловку. И, конечно же, это- почти обычное явление у животных, которых содержат в слишком тесных помещениях, как, например, в зоопарках и зоомагазинах.
Я подмечал это явление у Миджа во время поездок в автомобиле, которые он люто ненавидел. После нескольких минут беснования он сворачивался в тугой клубок и полностью отключался от ненавистного ему окружающего мира.
В первый день по прибытии в Лондон он, думается, был как раз в таком отрешенном состоянии, в котором находился с того времени, как был заколочен его ящик перед прибытием в Париж. Можно предположить, что он пребывал в это время в знакомых ему местах на болотистом берегу Тигра или же в том беспросветном мире, где костный мозг берёт на себя функции органов дыхания, а подкорка впадает в состояние, граничащее с каталепсией.
К тому времени, как мы добрались до моей квартиры, он уже вполне пришёл в себя, и когда я расплатился с шофёром и за мной захлопнулась дверь, я почувствовал на мгновенье глубокое душевное удовлетворение, почти триумф, оттого что я всё-таки привёз живого детёныша выдры из Ирака в Лондон и что до Камусфеарны было всего лишь каких-нибудь шестьсот миль.
Я взломал крышку ящика, Мидж вскарабкался мне на руки и стал так яростно ласкаться, что мне даже стало неловко, поскольку ласки эти казались мне совершенно незаслуженными.
Глава 8
В то время я жил в однокомнатной квартире неподалёку от выставочного комплекса "Олимпия". Это была большая комната с антресолями, где можно было спать. На антресолях была дверь, выходившая на плоскую крышу гаража. Сзади же была кухонка, ванная и чулан. Всё это было миниатюрных размеров и больше походило на разделённый перегородками коридор. Хотя рядом не было никакого садика, для выдры в этом необычном помещении были определённые преимущества, так как крыша гаража компенсировала обычные трудности содержания ручного животного в лондонской квартире, а окошечко из чулана в ванную создавало условия, в которых её можно было в любое время ненадолго оставлять одну со всем для неё необходимым. Но я и не думал, что эти периоды окажутся столь непродолжительны, всего каких-нибудь четыре-пять часов. Я понял это лишь тогда, когда Мидж уже стал точкой, вокруг которой весьма эксцентрично кружилась моя жизнь. Выдры, взращенные человеком, требуют человеческого общения, много ласки и продолжительной совместной игры.
