Джон Голсуори - Конец главы
- Нет. Но у нас общая закваска и общий взгляд на вещи.
- Это распространяется только на англо-американцев?
- В любом случае все зависит от того, каков сам американец, - даже когда дело идет о людях голландского или скандинавского происхождения, как этот Халлорсен. Мы ведь и сами из той же породы, что они.
- А германо-американцев вы к ней не относите?
- Отношу, но лишь в некоторой степени. Вспомните, какой, формы голова у немцев. По существу они центрально - или восточноевропейцы.
- Вам бы лучше поговорить с моим дядей Эдриеном.
- Это такой высокий с козлиной бородкой? У него симпатичное лицо.
- Он чудесный, - подтвердила Динни. - Мы отбились от остальных, и роса уже падает.
- Еще минутку. То, что я сказал за обедом, сказано совершенно серьезно. Вы - мой идеал, и, надеюсь, мне разрешат следовать за ним?
Динни покраснела и сделала реверанс:
- Юный сэр, вы мне льстите. Спешу напомнить вам, что ваше благородное ремесло...
- Вы бываете когда-нибудь серьезной?
- Не часто - особенно когда падает роса.
Ален сжал ей руку:
- Ладно. В один прекрасный день станете... И причиной этому буду я.
Динни слегка ответила на его пожатие, высвободила руку и пошла дальше.
- Эта аллея - словно коридор. Вам по вкусу такое сравнение? Оно многим нравится.
- Прелестная родственница, я буду думать о вас день и ночь. Не утруждайте себя ответом, - сказал молодой Тесбери и распахнул перед ней балконную дверь.
Сесили Масхем сидела за роялем, рядом с ней стоял Майкл.
Динни подошла к нему:
- Я отправляюсь в гостиную Флер, Майкл. Не покажешь ли лорду Саксендену, где она находится. Буду ждать до двенадцати, потом пойду спать. А пока что подберу отрывки, которые надо ему прочесть.
- Все будет сделано, Динни. Доведу его до самого порога. Желаю успеха!
Достав дневник, Динни распахнула окно маленькой гостиной и уселась выбирать отрывки. Было уже половина одиннадцатого. Ни один звук не отвлекал девушку. Она выбрала шесть довольно длинных отрывков, которые, на ее взгляд, доказывали невыполнимость задачи, стоявшей перед ее братом. Затем закурила сигарету, высунулась из окна и стала ждать.
Вечер был такой же изумительный, как и раньше, но сейчас Динни воспринимала его гораздо острее. Вечное движение в вечном покое? Если бог существует, он, видимо, избегает непосредственного вмешательства в дела смертных. Да и зачем ему вмешиваться? Внял ли он крику зайца, подстреленного Саксенденом, и содрогнулся ли? Увидел ли бог, как пальцы Алена сжали ее руку? Улыбнулся ли он? Послал ли он ангела с хинином к Хьюберту, когда тот, сраженный лихорадкой, лежал в боливийских джунглях, слушая, как вопят болотные птицы? Если бы миллиарды лет тому назад вон та звезда погасла и повисла в космосе холодной черной массой, записал ли бы это бог на своей манжете? Внизу - мириады мириадов листьев и былинок, сплетающих ткань непроглядной мглы; вверху - мириады мириадов звезд, излучающих свет, который помогает глазам Динни ощущать тьму. И все это порождено бесконечным движением в бесконечном покое, все это - частица бога. Сама она, Динни; и дымок ее сигареты; и жасмин, до которого рукой подать и цвет которого неразличим; и работа ее мозга, заключающего, что этот цвет - не желтый; и собака, лающая так далеко, что звук кажется ниточкой - потяни за нее и схватишь рукой тишину, - все, все имеет свое далекое, беспредельное, всеобъемлющее, непостижимое назначение, все исходит от бога.
Динни вздрогнула и отошла от окна. Села в кресло, положила дневник на колени и оглядела комнату. Чувствуется вкус Флер. Здесь все преобразилось - тон ковра выбран удачно, свет мягко затенен и, не раздражая глаз, падает на платье цвета морской волны и покоящиеся на дневнике руки Динни. Долгий день утомил девушку. Она откинула голову и сонно уставилась на лепных купидонов, украшающих карниз, которым какая-то из предшествующих леди Монт распорядилась обвести комнату. Толстенькие забавные создания. Они скованы цепью из роз и обречены вечно разглядывать спину соседа, к которому так и не могут приблизиться. Пробегают розовые миги, пробегают... Веки Динни опустились, рот приоткрылся. Девушка спала. А свет, скользя по лицу, волосам и шее уснувшей, нескромно обнаруживал их небрежную прелесть, наводящую на мысль о тех подлинно английских итальянках, которых писал Боттичелли. Густая прядка подстриженных волос сбилась на лоб, на полуоткрытых губах мелькала улыбка; тень ресниц, чуть более темных, чем брови, трепетала на щеках, казавшихся прозрачными; в такт зыбким снам морщился и вздрагивал нос, словно посмеиваясь над тем, что он немножко вздернут. Казалось, довольно самого легкого прикосновения, чтобы сорвать запрокинутую головку с белого стебелька шеи...
Внезапно голова выпрямилась. Посередине комнаты, строго глядя на девушку немигающими голубыми глазами, стоял тот, кого называли Бантамский петух.
- Простите, - извинился он. - Вы славно вздремнули.
- Мне снились сладкие пирожки, - сказала Динни. - Очень любезно, что вы пришли, хотя сейчас уже, наверное, поздно.
- Семь склянок. Надеюсь, вы не долго? Не возражаете, если закурю трубку?
Пэр уселся на диван напротив Динни и стал набивать трубку. У него был вид человека, который ждет, что ему все выложат, а он возьмет и оставит свое мнение при себе. В эту минуту Динни особенно отчетливо поняла, как вершатся государственные дела. "Все ясно, - думала она. - Он оказывает услугу, не надеясь на плату. Работа Джин!" Никто - ни сама Динни, ни любая другая женщина не смогла бы определить, что испытывала сейчас девушка - то ли признательность к Тигрице за то, что та отвлекла внимание пэра на себя, то ли известную ревность по отношению к ней. Как бы то ни было, сердце Динни усиленно забилось, и она начала читать быстро и сухо. Прочла три отрывка, потом взглянула на Саксендена. Лицо его, - если не считать посасывающих трубку губ, - было похоже на раскрашенное деревянное изваяние. Глаза по-прежнему смотрели на Динни с любопытством, к которому теперь примешивалась легкая неприязнь, словно он думал: "Эта девица хочет, чтобы я расчувствовался. Слишком поздно".
Испытывая все возрастающую ненависть к взятой на себя задаче, Динни поспешила продолжить чтение. Четвертый отрывок был самым душераздирающим из всех, кроме последнего, - по крайней мере для самой Динни. Когда она кончила, голос ее слегка дрожал.
- Это уж он хватил! - сказал лорд Саксенден. - У мулов, знаете ли, никаких чувств не бывает. Просто бессловесная скотина.
Гнев Динни нарастал. Она больше не могла смотреть на Саксендена и стала читать дальше. Теперь, излагая этот мучительный рассказ, впервые произнесенный вслух, она дала себе волю. Она кончила, задыхаясь, вся дрожа, силясь, чтобы голос не изменил ей. Подбородок лорда Саксендена опирался на ладонь. Пэр спал.
Динни стояла, глядя на него так, как незадолго до того он сам смотрел на нее. Был момент, когда она чуть не выбила у него руку из-под головы. Ее спасло чувство юмора. Взирая на Саксендена, словно Венера с картины Боттичелли на Марса, девушка вырвала листок из блокнота, лежавшего на бюро Флер, написала: "Страшно сожалею, что утомила вас", - и с предельной осторожностью положила записку на колени пэру. Свернула дневник, подкралась к двери, открыла ее и оглянулась. До нее донеслись слабые звуки, которым суждено было вскоре перейти в храп. "Взываешь к его чувствам, а он спит, - подумала она. - Вот так же и войну выиграл".
Динни повернулась и увидела профессора Халлорсена.
XI
У Динни перехватило дыхание, когда она заметила, что глаза Халлорсена устремлены поверх ее головы на спящего пэра. Что он подумает о ней, видя, как она крадучись уходит в полночь из маленькой уединенной гостиной от влиятельного человека? Американец опять строго уставился на нее. И в ужасе от мысли, что сейчас он скажет: "Простите!" - и разбудит спящего, она прижала к себе дневник, поднесла палец к губам, шепнула: "Не будите бэби!" - и скользнула в темноту коридора.
У себя в комнате Динни досыта нахохоталась, затем уселась и попыталась разобраться в своих впечатлениях. Известно, какой репутацией пользуются титулованные особы в демократических странах. Халлорсен, видимо, предположил самое худшее. Но девушка полностью воздавала ему должное: что бы он ни подумал, дальше него это не пойдет. При всех своих недостатках он - человек крупный. Однако она уже представляла себе, как утром за завтраком он сурово скажет ей: "Восхищаюсь вами, мисс Черрел, вы превосходно выглядите". Динни подосадовала на себя за то, что так плохо ведет дела Хьюберта, и легла. Спала плохо, проснулась усталая и бледная и завтракала у себя наверху.
Когда в поместье бывают гости, дни удивительно похожи один на другой. Мужчины надевают все те же гольфы и пестрые галстуки, едят все те же завтраки, постукивают все по тому же барометру, курят все те же трубки и стреляют все тех же птиц. Собаки виляют все теми же хвостами, делают все ту же стойку в тех же неожиданных местах, заливаются тем же сдавленным лаем и гоняют тех же голубей на тех же лужайках. Дамы все так же завтракают в постели или за общим столом, сыплют те же соли в те же ванны, бродят по тому же парку, болтают о тех же знакомых с той же привычной недоброжелательностью, хотя каждая, разумеется, страшно их любит, сосредоточенно склоняются над теми же грядками с тем же неизменным пристрастием к портулаку, играют в тот же крокет или теннис с тем же писком, пишут те же письма, чтобы опровергнуть те же слухи или заказать ту же старинную мебель, расходятся в тех же мнениях и соглашаются с теми же расхождениями. Слуги все так же остаются невидимыми за исключением все тех же определенных моментов жизни. В доме стоит все тот же смешанный запах цветов, табака, книг и диванных подушек.
