Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль
Госпожа Гранде задумалась и находилась в явном замешательстве: ее смущал не сам ответ, а форма, в которую ей предстояло его облечь. Господину Левену, не сомневавшемуся в результате, на минуту пришла в голову хитрая мысль отложить все на завтра, так как утро вечера мудренее. Но ему было лень приходить сюда еще раз, и это побудило его стремиться к тому, чтобы разрешить вопрос сейчас же. С совершенно фамильярным видом и понизив голос на полтона (это был низкий голос господина де Талейрана), он добавил:
– Эти случаи, дорогой друг, создающие или уничтожающие фамильные состояния, представляются нам один раз в жизни, но представляются так, что не всегда ими удобно воспользоваться. Дорога в храм Фортуны, раскрывающаяся перед вами, одна из наименее тернистых, какие я только видел. Но хватит ли у вас характера? Ибо, в конце концов, для вас дело сводится к вопросу: «Могу ли я отнестись с доверием к господину Левену, которого я знаю уже пятнадцать лет?» Чтобы ответить на него хладнокровно и разумно, спросите себя: «Что я думала о господине Левене и о доверии, которого он заслуживает, две недели назад, прежде чем зашла речь о министерстве и о политической сделке между ним и мною?»
– Я питала к нему полное доверие, – с облегчением ответила госпожа Гранде, казалось обрадовавшись возможности воздать должное господину Левену и тем самым выйти из состояния тягостной нерешительности, – полное доверие.
Господин Левен произнес тоном, каким говорят, когда соглашаются с неизбежным:
– Мне придется самое позднее через два дня представить господина Гранде генералу.
– Меньше месяца назад господин Гранде обедал у генерала, – обиженно заметила госпожа Гранде.
«Я пошел по ложному пути с этой тщеславной женщиной; я считал ее менее глупой».
– Разумеется, я не могу претендовать на то, что познакомлю генерала с особой господина Гранде. Все, кто в Париже занят крупными делами, знают господина Гранде, его способности финансиста, его роскошный образ жизни, его особняк, но главным образом он известен благодаря самой блестящей женщине Парижа, которой он имел честь дать свое имя. Сам король с большим уважением относится к нему, его мужество известно и так далее. Все, что я мог бы сказать генералу, свелось бы к двум-трем словам: «Вот вам господин Гранде, превосходный финансист, отлично знакомый с законами денежного обращения; ваше сиятельство могло бы сделать его министром внутренних дел, способным противостоять министру финансов. Я стану поддерживать господина Гранде всеми силами моего слабого голоса».
Вот что я называю представить, – пояснил господин Левен все так же живо. – Если в течение трех дней я этого не скажу, мне придется заявить, чтобы спасти свое собственное положение: «Обсудив все, я возьму себе в помощники своего сына, если только вы захотите дать ему звание помощника государственного секретаря, и приму министерский портфель».
Неужели вы думаете, что, представив господина Гранде генералу, я способен шепнуть ему на ушко: «Не придавайте никакой веры тому, что я сейчас вам говорил в присутствии Гранде; министром хочу быть я»?
– Речь идет отнюдь не о вашей добросовестности, и вы бьете мимо цели. Вы требуете от меня необычной вещи. Вы циник, – добавила госпожа Гранде, желая смягчить этим тон своей речи. – Ваши всем известные взгляды на то, в чем заключается достоинство нашего пола, не позволяют вам оценить в должной мере всю громадность моей жертвы. Что скажет госпожа Левен? Как скрыть от нее эту тайну?
– Есть тысяча способов, – например, сослаться на то, что это началось уже давно.
– Признаюсь вам, что я сейчас не в состоянии продолжать разговор. Я просила бы вас отложить решение на завтра.
– Согласен. Но буду ли я завтра баловнем судьбы? Если вам не улыбается мой план, мне придется устроить дело иначе, – например, отвлечь моего сына, ради которого я стараюсь, перспективой блестящего брака. Имейте в виду, что мне терять времени нельзя. Отсутствие ответа завтра будет для меня равносильно отрицательному ответу, и вторично к этому вопросу я возвращаться не могу.
У госпожи Гранде мелькнула мысль посоветоваться с мужем.
Глава шестьдесят вторая
– Господин Левен – горячо любящий отец. Главное, что заставило его вмешаться во все это дело, – это интерес, который господин Люсьен Левен проявляет к мадемуазель Раймонде из Оперы.
– Честное слово, каков отец, таков и сын.
– Мне тоже пришло это в голову, – смеясь, заметила госпожа Гранде. – Вам надо заняться этим субъектом, – прибавила она серьезнее, – иначе вы потеряете голос господина Левена.
– Голос замечательный, что и говорить.
– Я знаю, что вы обладаете остроумием, но пока этот тоненький голосок заставляет слушать себя, пока его сарказмы будут пользоваться популярностью в палате, все уверены, что он в состоянии свергнуть любое министерство и никто не решится образовать новое без его участия.
– Забавно! Банкир, родом наполовину голландец, известный своими похождениями в Опере и не пожелавший стать капитаном национальной гвардии! – прибавил господин Гранде трагическим тоном, так как источником его честолюбия были июльские дни. – Вдобавок, – еще мрачнее присовокупил он (он пользовался большим расположением королевы), – более всего прославившийся своими гнусными издевательствами надо всем, что общество должно уважать, и т. д., и т. д.
Господин Гранде был далеко не умный, туповатый, хотя и довольно начитанный человек, который каждый вечер целый час трудился до седьмого пота, чтобы, как он выражался, быть в курсе нашей литературы. Впрочем он не мог бы отличить страницы Вольтера от страницы господина Вьенне[131]. Можно представить себе, с какой ненавистью он относился к остряку, пользовавшемуся успехом без всяких усилий со своей стороны. Это задевало его сильнее всего.
Госпожа Гранде знала, что она ничего не добьется от мужа, пока он не исчерпает всех своих красивых, заранее заготовленных фраз, которые, как он полагал, должны быть высказаны им при первом же удобном случае. Беда была в том, что одна фраза влекла за собой вторую: господин Гранде привык плыть по течению, рассчитывая в конце концов оказаться остроумным, и он был бы прав, если бы вместо Парижа жил в Лионе или в Бурже.
Когда госпожа Гранде своим молчанием подтвердила свое согласие с мужем в том, что касалось всех слабостей господина Левена, – а на эту богатую тему ушло добрых двадцать минут, – она сказала:
– Вы теперь вступили на путь высокого честолюбия. Помните ли вы фразу, сказанную канцлером Оксеншерной[132] своему сыну?
– Крылатые слова великих людей – моя настольная книга. Эта фраза вполне применима к данному случаю: «Сын мой, вы
