Ева Луна. Истории Евы Луны - Исабель Альенде
Мария постепенно забывала прошлое. Ее единственным ярким воспоминанием был дикий страх перед поездами и сундуками. И если бы не настойчивость ее товарок-проституток, никто бы не узнал историю этой женщины. Она прожила жизнь в ожидании, что вот-вот приоткроется клеенчатая занавеска – и в комнату войдет греческий матрос или же кто-то другой, о ком она мечтала, и заключит ее в объятия, и вернет ей наслаждение, испытанное однажды на борту лайнера в открытом море. В каждом мужчине она искала эту утраченную иллюзию. Ее согревал свет воображаемой любви, бросавшей вызов тьме посредством страстных объятий, искры от которых гасли в воздухе. А когда женщина устала ждать понапрасну и почувствовала, что ее душа обрастает чешуей, она решила, что лучше будет уйти из этого мира. Тогда с присущей ей деликатностью и предусмотрительностью Мария выпила большую кружку горячего шоколада.
Из бездны забвения
Она молча поддалась его ласкам, и капли пота выступили на ее неподвижном теле, пахнувшем жженым сахаром. Казалось, она понимала, что один-единственный звук может растревожить воспоминания и все испортить. И тогда он уже не останется просто случайным любовником, повстречавшимся ей сегодня утром, еще одним мужчиной без прошлого, плененным ее пышными волосами, веснушчатой кожей и звяканьем цыганских браслетов на ее запястьях. Он не будет мужчиной, который заговорил с ней на улице и бесцельно пошел за ней, болтая про погоду, прохожих и уличное движение с немного преувеличенным панибратством, какое бывает у соотечественников, встретившихся в чужой стране. Он уже не будет человеком без печали, обиды, вины – чистым, как кусочек льда, – которому хотелось лишь провести день рядом с ней в прогулках по книжным магазинам и паркам, попивая кофе в честь их неожиданного знакомства, делясь ностальгическими воспоминаниями о тех временах, когда оба они росли в одном городе и даже в одном районе. «А помнишь, в четырнадцать лет: ботинки зимой мокрые от снега, парафиновые обогреватели, а летом абрикосы – там, в стране, куда въезд нам теперь запрещен». Наверное, ей было немного одиноко и хотелось просто любви без всяких вопросов, и поэтому ближе к вечеру, когда иссякли все предлоги продолжать прогулку, она взяла его за руку и привела к себе домой. Вместе с другими беженцами она снимала скромную квартирку в желтом здании в самом конце переулка, заставленного мусорными контейнерами. В ее узкой комнате на полу лежал матрас, покрытый полосатым одеялом. У стены стояло два ряда кирпичей, на которых лежали дощатые полки с книгами, на стенах – постеры, на стуле – одежда, в углу – чемодан. В этой комнате она без лишних слов сняла с себя одежду, как послушная девочка.
Он старался любить ее не спеша, изучая на ощупь выпуклости и впадины ее тела, разминая ее на простыне, как податливую глину, пока она не доверилась ему. И тут он безмолвно отступил. Она потянулась ему навстречу, стыдливо уткнулась лицом ему в грудь, а сама щупала, ласкала, похлопывала, облизывала его тело. Закрыв глаза, он хотел отдаться чувствам и позволил ей продолжать, но тут на него накатила тоска (или стыд?), и он ее отстранил. Они зажгли по сигарете, и сопричастность между ними исчезла. Куда-то ушло желание, что весь день притягивало их друг к другу как магнит. В постели лежали два беспомощных, беспамятных существа, плывшие в страшной пустоте невысказанных слов. Утром, когда они только познакомились, у них не было особых планов, они ни на что не претендовали. Обоим хотелось общения, немного удовольствия – и все. Но едва они остались наедине, на них напало отчаяние.
– Мы просто устали, – улыбнулась она, словно извиняясь за неловкую тишину.
Пытаясь выиграть время, он ладонями обнял лицо женщины и поцеловал ее веки. Они улеглись рядом, взявшись за руки, и заговорили о своей жизни в этой стране, где случайно пересеклись их пути. «Зеленый и щедрый край, но мы тут всегда будем чужаками». Он хотел одеться и попрощаться с женщиной до того, как настроение будет окончательно отравлено. Но женщина была так юна и уязвима, что он решил стать ей другом. Не любовником, а другом, чтобы вместе проводить часы досуга, без всяких требований и обязательств. Другом, чтобы не мучиться в одиночестве и вместе победить страх. Он не решился уйти и продолжал держать ее за руку. Теплое и мягкое чувство – сострадание к самому себе и к ней – зажгло огонь в его глазах. Ветер с улицы надул занавеску, как парус, и женщина встала, чтобы закрыть окно: она надеялась, что темнота вернет им желание объятий и близости. Но нет, мужчине был необходим квадрат уличного света, иначе он снова ощущал себя в узкой камере шириной меньше метра, без чувства времени, среди собственных экскрементов, на грани помешательства.
– Не надо задвигать занавеску, я хочу видеть тебя, – солгал он, не осмеливаясь признаться, что боится ночи, когда обостряется жажда, повязка на глазах сжимает голову, как терновый венец, и из всех углов наступают привидения. Он не мог рассказать об этом женщине, потому что, если скажешь одно, надо говорить и другое – то, о чем он никому никогда не говорил.
Она опять легла в кровать рядом с ним и ласково провела рукой по его телу, присматриваясь к темным пятнышкам на коже.
– Не беспокойся, это не заразно: это шрамы, – засмеялся он.
Женщина уловила в его голосе тревогу и насторожилась. И тут ему бы следовало сказать ей, что между ними не рождение новой любви и даже не мимолетная страсть, а просто передышка, краткий момент невинности и что скоро, когда она будет спать, он уйдет. Он должен был сказать, что у них не будет общих планов, телефонных звонков, прогулок за руку и любовных игр. Однако он не смог: слова как будто застряли у него в животе. Он понял, что идет ко дну. Надо зацепиться за реальность, приковать внимание к чему-нибудь. Вот одежда, разбросанная на стуле, вот стопка книг на полу, вот чилийский плакат на стене, за окном прохладная карибская ночь, с улицы доносится глухой шум. Он попытался сосредоточить внимание на теле женщины, лежавшей рядом с ним, думать только об этих сладко пахнущих волосах, разметавшихся по подушке. Мысленно он умолял ее помочь ему пережить эти секунды, а она села на углу кровати, скрестив ноги, как факир, и смотрела на него. Ее
