Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков
Быстрым, изящно точным движением, совершенно не вязавшимся с его дородностью, Круг вставил в четвертой строке запятую. Затем (чмок) он вновь навинтил наконечник пера, защелкнул зажимную скобу (чмок) и отдал документ остолбеневшему президенту.
«Подпишите это», – сказал президент смешным автоматическим голосом.
«За исключением юридических бумаг, – ответил Круг, – да и то не всех, я никогда не подписывал и никогда не подпишу ничего, что не было составлено мною самим».
Д-р Азуреус обозрел зал, его руки медленно поднялись. Почему-то никто не смотрел в его сторону, кроме математика Гедрона, костлявого человека с так называемыми британскими усами и трубкой в руке. Д-р Александер находился в соседней комнате и отвечал на звонки. Кошка спала в душной комнате дочки президента, которой снилось, что она никак не может отыскать определенную баночку яблочного желе, которая, как она знала, была кораблем, виденным ею однажды в Бервоке, и моряк наклонялся и сплевывал за борт, глядя, как его слюна падает, падает, падает в яблочное желе трагического моря, поскольку ее сон отливал золотисто-желтым, так как она не погасила лампы, намереваясь бодрствовать до тех пор, пока гости ее старого отца не уйдут.
«К тому же, – сказал Круг, – все метафоры полукровки, тогда как предложение о готовности добавить в программу те предметы, которые необходимы для содействия политической сознательности, и сделать все от нас зависящее грамматически настолько беспомощно, что его не спасет даже моя запятая. А теперь я хочу вернуться домой».
«Prakhtata meta! – вскричал бедный д-р Азуреус, обращаясь к гробовой тишине собрания. – Prakhta tuen vadust, mohen kern! Profsar Krug malarma ne donje… Prakhtata!»
Д-р Александер, слегка похожий на исчезающего моряка, появился вновь и подал знак, затем позвал президента, который, все еще сжимая неподписанную бумагу, с причитаньями бросился к своему верному помощнику.
«Брось, дружище, не глупи. Подпиши эту треклятую бумажку, – сказал Гедрон, склонившись над Кругом и положив кулак с трубкой ему на плечо. – Какое, чорт возьми, это имеет значение? Поставь свой коммерчески ценный росчерк. Ну же! Никто не тронет наших кругов – но у нас должно быть место, чтобы их рисовать».
«Не в грязи, сударь, не в грязи», – сказал Круг, впервые за вечер улыбнувшись.
«Ох, не будь напыщенным педантом, – сказал Гедрон. – Почему ты хочешь, чтобы я чувствовал себя так неловко? Я подписал – и мои боги не шелохнулись».
Круг, не глядя на него, поднял руку и коснулся твидового рукава Гедрона.
«Все в порядке, – сказал он. – Мне плевать на твою мораль, пока ты рисуешь круги и показываешь фокусы моему сыну».
На один опасный миг он снова ощутил горячую черную волну горя, и комната почти расплылась… но д-р Азуреус уже спешил обратно.
«Мой бедный друг, – сказал президент с большим смаком. – Вы герой, что пришли сюда. Почему же вы мне не сказали? Теперь я все понимаю! Разумеется, вы не могли уделить должного внимания – ваше решение и подпись могут быть отложены, – и я уверен, что нам всем глубоко совестно за то, что мы потревожили вас в такой момент».
«Продолжайте говорить, – сказал Круг, – продолжайте. Ваши слова для меня загадка, но пусть это вас не останавливает».
С ужасным чувством, что он сбит с толку какой-то дикой дезинформацией, Азуреус уставился на него, затем пробормотал:
«Надеюсь… я не… я хочу сказать, я надеюсь, что я… я имею в виду, разве вы… разве в вашей семье не случилось горе?»
«Если и случилось, то это не ваше дело, – сказал Круг. – Я хочу домой, – добавил он, внезапно грянув тем ужасным голосом, который раздавался подобно удару грома, когда он подходил к кульминации лекции. – Этот человек, – как там его зовут – он отвезет меня обратно?»
Д-р Александер издалека кивнул д-ру Азуреусу.
Нищего сменили. Двое солдат, скорчившись, сидели на подножке автомобиля, предположительно охраняя его. Круг, стремясь избежать разговора с д-ром Александером, проворно забрался на заднее сиденье. Однако, к его большому неудовольствию, д-р Александер, вместо того чтобы сесть на место водителя, присоединился к нему. Когда один из солдат взялся за руль, а другой удобно выставил локоть, машина всхрапнула, прочистила горло и заурчала по темным улицам.
«Быть может, вы хотели бы…» – сказал д-р Александер и, пошарив на полу, попытался натянуть плед так, чтобы накрыть им собственные ноги и ноги своего компаньона. Круг заворчал и пинком сбросил плед. Д-р Александер натянул его, поерзал, подоткнул его под одного себя и затем откинулся, томно вложив руку в стенную петлю со своей стороны автомобиля. Случайный уличный луч нашел и куда-то задевал его опал.
«Должен признаться, я восхищался вами, профессор. Бесспорно, вы были единственным настоящим мужчиной среди этих несчастных дрожащих окаменелостей. Догадываюсь, что вы нечасто видитесь со своими коллегами, не так ли? О, вы, должно быть, чувствовали себя не в своей тарелке —»
«Опять ошибаетесь, – сказал Круг, нарушая обет хранить молчание. – Я уважаю своих коллег так же, как и себя. Я уважаю их за две вещи: за то, что они способны находить истинное блаженство в специальных знаниях, и за то, что они не склонны к физическому убийству».
Д-р Александер принял сказанное за одну из тех темных острот, которые, как ему говорили, Адам Круг нередко позволял себе, и осторожно рассмеялся.
Круг взглянул на него сквозь бегущую тьму и навсегда отвернулся.
«И вы знаете, – продолжал молодой биодинамик, – у меня странное ощущение, что, как бы там ни было, а многочисленные овцы ценятся меньше одинокого волка. Любопытно, что будет дальше. Любопытно, к примеру, знать, что бы вы сделали, если бы наше капризное правительство с очевидной непоследовательностью пренебрегло овцами, но предложило бы волку должность с такими замечательными условиями, о каких можно только мечтать. Конечно, это всего лишь мимолетная мысль, и вы можете посмеяться над парадоксом (оратор коротко продемонстрировал, как это делается), но эта и другие перспективы, – возможно, совершенно иного рода – невольно приходят на ум. Знаете, когда я был студентом и жил на чердаке, моя квартирная хозяйка, жена бакалейщика снизу, твердила, что я в конце концов сожгу дом, – так много свечей я изводил каждую ночь, корпя над страницами вашей во всех отношениях замечательной —»
«Заткнитесь-ка, ладно?» – сказал Круг, внезапно проявив странную черту вульгарности и даже жестокости, ибо ничто в невинной и благонамеренной, пусть и не слишком умной болтовне молодого ученого (который, совершенно очевидно, превратился в болтуна вследствие застенчивости, свойственной взвинченным и, возможно, недоедающим молодым людям, жертвам капитализма, коммунизма и онанизма, когда они оказываются в обществе действительно значительных людей, к примеру, таких, о
