Редьярд Киплинг - Сказки Старой Англии
- И что же ты увидел?
- Увидел ковавшего, он из железа изготовлял какой-то предмет. Закончив работу, взвесил его на ладони - все это время он стоял ко мне спиной - и бросил свое изделие, как бросают метательное кольцо, далеко в долину. Я видел, как железо блеснуло на солнце, но куда оно упало, не рассмотрел. Да это меня и не интересовало. Я ведь знал, что рано или поздно кто-нибудь его найдет.
- А откуда ты знал? - снова спросил Дан.
- Потому что узнал ковавшего, - спокойно ответил Пак.
- Наверно, это был Вейланд? - поинтересовалась Юна.
- Нет. С Вейландом я бы, конечно, поболтал часок-другой. Но это был не он. Поэтому, - Пак описал в воздухе некую странную дугу, - я лег и стал считать травинки у себя под носом, пока ветер не стих и ковавший не удалился - он и его Молот [*58]
- Так это был Top! - прошептала Юна, задержав дыхание.
- Кто же еще! Ведь это был день Тора. - Пак снова сделал рукой тот же знак. - Я не сказал сэру Хьюону и его супруге о том, что видел. Храни свои подозрения про себя, если уж ты такой подозрительный, и не беспокой ими других. И кроме того, я ведь мог и ошибиться насчет того предмета, который выковал кузнец. Может быть, он работал просто для своего удовольствия, хотя это было на него и не похоже, и выбросил всего лишь старый кусок ненужного железа. Ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому я держал язык за зубами и радовался ребенку... Он был чудесным малышом, и к тому же Жители Холмов так на него рассчитывали, что мне просто бы не поверили, расскажи я им тогда все, что увидел. А мальчик очень ко мне привык. Как только он начал ходить, мы с ним потихоньку облазали все здешние холмы. В папоротник и падать не больно!
Он чувствовал, когда наверху, на земле, начинался день, и начинал руками и ногами стучать, стучать, стучать, как кролик по барабану, и кричать: "Откой! Откой!", пока кто-нибудь, кто знал заклинание, не выпускал его из холмов наружу, и тогда он звал меня: "Лобин! Лобин!", пока я не приходил.
- Он просто прелесть! Как бы мне хотелось увидеть его! - сказала Юна.
- Да, он был хорошим мальчиком. Когда дело дошло до заучивания колдовских чар, заклинаний и тому подобного, он, бывало, сядет на холме где-нибудь в тени и давай бормотать запомнившиеся ему строчки, пробуя свои силы на каком-нибудь прохожем. Если же к нему подлетала птица или наклонялось дерево (они делали это из чистой любви, потому что все, абсолютно все на холмах любили его), он всегда кричал: "Робин! Гляди, смотри! Гляди, смотри, Робин!" - и тут же начинал бормотать те или иные заклинания, которым его только что обучили. Он их все время путал и говорил шиворот-навыворот, пока я набрался мужества и не объяснил ему, что он говорит чепуху и ею не сотворить даже самого маленького чуда. Когда же он выучил заклинания в правильном порядке и смог, как мы говорим, безошибочно ими жонглировать, он все больше стал обращать внимания на людей и на события, происходящие на земле. Люди всегда привлекали его особенно сильно, ведь сам он был простым смертным.
Когда он подрос, он смог спокойно ходить по земле среди людей и там, где было Холодное Железо, и там, где его не было. Поэтому я стал брать его с собой на ночные прогулки, где он мог бы спокойно смотреть на людей, а я мог бы следить, чтобы он не коснулся Холодного Железа. Это было совсем нетрудно, ведь на земле для мальчика было столько интересного и привлекательного, помимо этого железа. И все же он был сущее наказание!
Никогда не забуду, как я впервые отвел его к маленьким Линденам. Это вообще была его первая ночь, проведенная под какой-либо крышей. Запах ароматных свечей, мешающийся с запахом подвешенных свиных окороков, перина, которую как раз набивали перьями, теплая ночь с моросящим дождем - все эти впечатления разом обрушились на него, и он совсем потерял голову. Прежде чем я успел его остановить - а мы прятались в пекарне, он забросал все небо молниями, зарницами и громами, от которых люди с визгом и криком высыпали на улицу, а одна девочка перевернула улей, так что мальчишку всего изжалили пчелы (он-то и не подозревал, что ему может грозить такая напасть), и когда мы вернулись домой, лицо его напоминало распаренную картофелину.
Можете представить, как сэр Хьюон и леди Эсклермонд рассердились на меня, бедного Робина! Они говорили, что мальчика мне больше доверять ни в коем случае нельзя, что нельзя больше отпускать его гулять со мной по ночам, но на их приказания мальчик обращал так же мало внимания, как и на пчелиные укусы. Ночь за ночью, как только темнело, я шел на его свист, находил его среди покрытого росой папоротника, и мы отправлялись до утра бродить по земле, среди людей. Он задавал вопросы, я насколько мог отвечал на них. Вскоре мы попали в очередную историю. - Пак так захохотал, что ворота затрещали. - Однажды в Брайтлинге мы увидели мужчину, колотившего в саду свою жену палкой. Я только собирался перебросить его через его же собственную дубину, как наш пострел вдруг перескочил через забор и кинулся на драчуна. Женщина, естественно, взяла сторону мужа, и, пока тот колотил мальчика, она царапала моему бедняге лицо. И только когда я, пылая огнем, словно береговой маяк, проплясал по их капустным грядкам, они бросили свою жертву и убежали в дом. На мальчика было страшно смотреть. Его шитая золотом зеленая куртка была разорвана в клочья; мужчина изрядно отдубасил его, а женщина в кровь исцарапала лицо. Он выглядел настоящим бродягой.
"Послушай, Робин, - сказал мальчик, пока я пытался почистить его пучком сухой травы, - я что-то не совсем понимаю этих людей. Я бежал помочь бедной старухе, а она же сама и набросилась на меня!"
"А чего ты ожидал? - ответил я. - Это, кстати, был тот случай, когда ты мог бы воспользоваться своим умением колдовать, вместо того чтобы бросаться на человека в три раза крупнее тебя".
"Я не догадался, - сказал он. - Зато разок так двинул ему по башке, что это было не хуже любого колдовства".
"Посмотри лучше на свой нос, - посоветовал я, - и оботри с него кровь - да не рукавом! - пожалей хоть то, что уцелело. Вот возьми лист щавеля".
Я-то знал, что скажет леди Эсклермонд. А ему было все равно! Он был счастлив, как цыган, укравший лошадь, хотя его шитый золотом костюмчик, весь покрытый пятнами крови и зелени, спереди походил на костюм древнего человека, которого только что принесли в жертву.
Жители Холмов во всем, конечно же, обвинили меня.
По их представлению, сам мальчик ничего плохого сделать не мог.
"Вы же сами воспитываете его так, чтобы в будущем, когда вы его отпустите, он смог воздействовать на людей, - отвечал я. - Вот он уже и начал это делать. Что ж вы меня стыдите? Мне нечего стыдиться. Он человек и по своей природе тянется к себе подобным".
"Но мы не хотим, чтобы он начинал так, - сказала леди Эсклермонд. Мы ждем, что в будущем он будет совершать великие дела, а не шляться по ночам и не прыгать через заборы, как цыган".
"Я не виню тебя, Робин, - сказал сэр Хьюон, - но мне действительно кажется, что ты мог бы смотреть за малышом повнимательнее".
"Я все шестнадцать лет слежу за тем, чтобы мальчик не коснулся Холодного Железа, - возразил я. - Вы же знаете не хуже меня, что как только он прикоснется к железу, он раз и навсегда найдет свою судьбу, какую бы иную судьбу вы для него ни готовили. Вы мне кое-чем обязаны за такую службу".
Сэр Хьюон в прошлом был человеком, и поэтому был готов со мной согласиться, но леди Эсклермонд, покровительница матерей, переубедила его.
"Мы тебе очень благодарны, - сказал сэр Хьюон, - но считаем, что сейчас ты с мальчиком проводишь слишком много времени на своих холмах".
"Хоть вы меня и упрекнули, - ответил я, - я даю вам последнюю попытку передумать". Ведь я терпеть не мог, когда с меня требовали отчета в том, что я делаю на собственных холмах. Если бы я не любил мальчика так сильно, я не стал бы даже слушать их попреки.
"Нет-нет! - сказала леди Эсклермонд. - Когда он бывает со мной, с ним почему-то ничего подобного не происходит. Это целиком твоя вина".
"Раз вы так решили, - воскликнул я, - слушайте же меня!"
Пак дважды рассек ладонью воздух и продолжал: "Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, а также молотом аса Тора, клянусь перед всеми вами на моих холмах, что с этой вот секунды и до тех пор, когда мальчик найдет свою судьбу, какой бы она ни была, вы можете вычеркнуть меня из всех своих планов и расчетов".
После этого я исчез, - Пак щелкнул пальцами, - как исчезает пламя свечи, когда на нее дуешь, и хотя они кричали и звали меня, я больше не показался. Но, однако, я ведь не обещал оставить мальчика без присмотра. Я за ним следил внимательно, очень внимательно! Когда мальчик узнал, что они вынудили меня сделать, он высказал им все, что думает по этому поводу, но они стали так целовать и суетиться вокруг него, что в конце концов (я не виню его, ведь он был еще маленьким), он стал на все смотреть их глазами, называя себя злым и неблагодарным по отношению к ним. Потом они стали показывать ему новые представления, демонстрировать чудеса, лишь бы он перестал думать о земле и людях. Бедное человеческое сердце! Как он, бывало, кричал и звал меня, а я не мог ни ответить, ни даже дать ему знать, что я рядом!
