К востоку от Эдема - Джон Эрнст Стейнбек
Нет, родители затаились и помалкивали, как свойственно моему бедному народу. Наверное, можно жить и по-другому, да только нам это никак не удается. Всегда одно и то же: кнут, веревка и ружье. Ох, не стоило мне рассказывать…
– Почему же не стоило? – удивился Адам.
– Да все стоит перед глазами лицо отца, когда он рассказывал эту историю мне. Он заново переживал давнее горе, и раны снова начинали кровоточить. Отец прерывал рассказ, а потом, взяв себя в руки, продолжал, и слова его были суровыми и беспощадными, словно он стегал себя хлыстом.
Родители держались вместе, так как отец выдал жену за своего племянника. Шли месяцы. К счастью, живот у матери был небольшой, и она продолжала работать, несмотря на боль. Отец старался помочь, объясняя окружающим, что племянник слишком молод и кости у него еще хрупкие. Никаких планов на будущее у родителей не было. Они просто не знали, что делать.
В конце концов отец кое-что придумал. Они убегут на один из высокогорных лугов и там, у озера, построят шалаш, где можно принять роды. А когда мать благополучно разрешится от бремени, отец вернется и понесет полагающуюся кару, подпишет контракт еще на пять лет, чтобы расплатиться за преступление племянника. Как ни убог был план побега, другого выхода не виделось, и перед родителями забрезжила надежда. Теперь надо было выбрать подходящий момент и запастись едой.
– Мои родители… – продолжил Ли и умолк, улыбаясь дорогому его сердцу слову, – мои дорогие родители стали готовиться к побегу. Они откладывали часть дневной порции риса под тюфяк, а отец нашел кусок бечевки и соорудил из проволоки крючок, так как в горных озерах водится форель. Он перестал курить и собирал спички, которые выдавались рабочим. А мать подбирала каждый клочок ткани, любую тряпицу, вытаскивала по краям нитки и лучинкой вместо иглы сшивала лоскутки, чтобы сделать для меня пеленки. Как жаль, что я не знал своей матери.
– И мне тоже, – откликнулся Адам. – А ты рассказывал историю своих родителей Сэму Гамильтону?
– Нет, о чем сейчас сожалею. Он любил, когда прославляют человеческую душу. Будто сам одерживал победу, и это был для него настоящий праздник.
– Хоть бы они добрались до озера, – сказал Адам.
– Понимаю ваши чувства. Во время рассказа я говорил отцу: «Отведи туда мать. Пусть на этот раз несчастье не случится. Хоть один разок расскажи, как ты привел ее к озеру и построил из пихтовых веток шалаш». И тогда в отце пробуждался истинный китаец, и на мою просьбу он отвечал: «В правде больше красоты, даже если она наводит ужас. Сказители у городских ворот искажают картину жизни, чтобы она стала приятной для лентяев, глупцов и слабых духом. И такие рассказы только делают их еще немощнее, ничему не учат, ничего не исцеляют и не позволяют душе возвыситься».
– Досказывай уж, – сердито буркнул Адам.
Ли встал и, подойдя к окну, закончил рассказ, глядя на звезды, мерцающие на мартовском ветру:
– Скатившимся с пригорка булыжником отцу сломало ногу. Ему наложили лубок и дали легкую работу: выравнивать молотком согнутые гвозди. То ли из-за тревоги об отце, то ли от тяжкого труда, теперь уже все равно, у матери начались преждевременные роды. И когда об этом узнала наполовину обезумевшая толпа мужчин, они окончательно лишились рассудка. Один голод влечет за собой другую низменную нужду, и каждое последующее злодеяние затмевает собой предыдущее. Все издевательства и лишения, обрушившиеся на изголодавшихся мужчин, разгорелись в непреодолимую, безумную жажду преступления.
Отец услышал крик «Женщина!» и все сразу понял. Попытался бежать, кость на сломанной ноге хрустнула, и он пополз по каменистому склону к тому месту, где должно находиться дорожное полотно, где свершалось злодеяние.
Когда отец туда добрался, небо потемнело от скорби, и люди расползались в разные стороны, в надежде спрятаться и забыть, что они способны на такое. Отец нашел ее на груде сланца. Глаза уже ничего не видели, но губы еще шевелились, и мать объяснила, что надо делать. Отец вытащил меня из растерзанного тела, впиваясь в него ногтями. А днем она умерла на этой же куче.
Адам тяжело дышал, а Ли напевным голосом продолжил:
– Прежде чем возненавидеть этих людей, узнай вот что. Отец всегда так завершал свой рассказ: ни один ребенок не знал такой трепетной и нежной заботы, какая досталась мне. Весь лагерь стал мне матерью. Вот в этом и заключается красота, страшная, приводящая в ужас. А теперь спокойной ночи. Больше говорить нет сил.
3
Адам суетливо открывал ящики, обследовал полки и поднимал крышки на коробках и ящиках по всему дому. В конце концов пришлось снова звать Ли.
– Где тут чернила и перо?
– У вас их и нет, – заметил Ли. – За долгие годы вы не написали ни слова. Если желаете, можете взять мои.
Китаец пошел к себе в комнату и принес широкую бутылочку с чернилами, ручку с толстым пером, стопку бумаги и конверт, которые положил на стол.
– Как ты догадался, что я собираюсь писать письмо? – удивился Адам.
– Хотите написать брату, верно?
– Да.
– Тяжело придется после столь долгого перерыва, – предположил Ли.
И оказался прав. Адам со страдальческим видом грыз ручку, чесал ею затылок, потом
