Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
Миссис Олмейер зажгла кокосовую лампу, подняла красную занавеску и, прикрыв свет ладонью, вгляделась в мужа.
Олмейер съежился в кресле, одна рука свисала вниз, другая закрывала нижнюю часть лица, словно защищаясь от невидимого врага. Раскинув ноги, он забылся тяжелым сном, не подозревая о том, с каким презрением мерят его сейчас злые глаза. У его ног, в осколках битой посуды, валялся перевернутый стол. Сходство со сценой отчаянной потасовки усугубляли разбросанные по веранде стулья, лежащие на полу, точно беспомощно повалившиеся там и сям пьяные. Только большое кресло-качалка Нины непоколебимо стояло на высоких полозьях, темное и неподвижное, возвышаясь над униженной мебелью гордо и спокойно, будто в ожидании своей привычной ноши.
Бросив на спящего последний ехидный взгляд, миссис Олмейер ушла за занавеску в свою комнату. Парочка летучих мышей, воодушевленных темнотой и безмятежностью обстановки, ныряла в воздухе над головой Олмейера, и долгое время ничто не нарушало глубокой тишины дома, кроме тяжелого дыхания спящего да тихого позвякивания серебра в руках его готовой бежать жены. В растущем свете луны, уже поднявшейся над ночным туманом, все вещи на веранде обрели четкие тени и стали похожими на обведенные темной краской. И разбросанные предметы, и карикатурный силуэт спящего Олмейера отразились на посеревшей побелке стены в гротескно увеличенном виде, раздувшись до гигантских размеров. Разочарованные мыши улетели в поисках более укромных мест, на смену им выскочила ящерица. Короткими опасливыми перебежками она добралась до привлекшей ее белой скатерти и застыла так неподвижно, что ее можно было бы принять за мертвую, если бы не мелодичное попискивание, которым она обменивалась с менее смелыми сородичами, что прятались между досками во дворе. Вдруг в коридоре скрипнули половицы, ящерка исчезла, Олмейер тревожно встрепенулся и завздыхал.
Медленно и тяжело он начал возвращаться в реальность, алкогольное отупение сменилось беспокойным сном. Голова моталась от плеча к плечу, во сне на него тяжелой мантией опустились небеса и распростерли вокруг свои усеянные звездами складки. Звезды над головой, звезды вокруг, а от тех, что сияли под ногами, доносился шепот, полный всхлипов и угроз, и печальные лица летали среди искр света, наполнявшего пространство. Куда же ему скрыться от жалобных стонов и пристальных, тоскливых взглядов этих лиц, которые смыкались вокруг него все ближе и ближе, пока он, со всхлипом втягивая воздух, не забился под невероятной тяжестью миров, обрушившихся на его ноющие плечи. Бежать! Но как? Если он сделает хотя бы шаг, то рухнет в никуда и погибнет вместе с мирами, которые держатся только лишь на нем одном. А о чем причитают голоса? Требуют шевелиться? Зачем? Чтобы все разрушить? Быть того не может! Абсурдность их требований не вызывала в нем ничего, кроме злости. Он изо всех сил напрягал мускулы, удерживая всю вселенную. В нечеловеческом труде пролетали века: в кружении галактик, в унылом причитании плачущих голосов, призывающих его бросить все, пока не стало слишком поздно – пока мистическая сила, возложившая на его плечи столь непомерный груз, не разрушила его окончательно. С ужасом чувствовал он настойчивую руку, трясущую его за плечо, в то время как хор голосов все громче и громче призывал его бежать – бежать немедленно, пока у него есть еще время. Олмейер чувствовал, как скользит, теряет равновесие, как что-то тяжелое тянет его за ноги вниз, вниз, куда он и рухнул с тихим вскриком, – из тоски гибнущих миров в мутную явь, все еще находясь под властью сновидений.
– А? Что? – сонно забормотал Олмейер, не открывая глаз. У него не хватало дерзости поднять веки, голова по-прежнему была тяжелой, в ушах зудел какой-то требовательный шепот. – Я что, не сплю? А откуда тогда голоса? – недовольно и не слишком внятно допытывался он сам у себя. – Приснится же такая жуть… Пожалуй, слишком много выпил. Да кто меня трясет? Нет, я точно еще сплю, надо открыть глаза и прогнать этот кошмар. Видимо, только наполовину проснулся.
Олмейер с усилием попытался стряхнуть с себя сонный ступор и совсем близко увидел лицо, смотревшее на него горящими глазами. Он испуганно зажмурился и сел очень прямо, дрожа все телом. Это еще что за явление? Наверняка причуды его фантазии. Минувший день здорово помотал ему нервы – а вечером еще и попойка. Оно наверняка исчезнет, если он осмелится взглянуть еще раз. Надо собрать силы. Итак. Вперед.
Олмейер открыл глаза. Женская фигура, стоявшая в стылом свете луны на дальнем конце веранды, умоляющим жестом тянула к нему руки, а все пространство между ними было заполнено плывущими к нему словами. Они обрушивались на него смутными болезненными фразами, смысл которых ускользал от всех попыток его сознания хоть что-то осмыслить. Что это за женщина? Отчего говорит с ним по-малайски? Убежал? Кто убежал? Почему слишком поздно? Поздно для чего? Что значат эти слова любви и ненависти, и как они связаны с постоянно повторяющимися именами: Нина и Дэйн, Дэйн и Нина? Дэйн погиб, а Нина спит у себя в комнате, не ведая о жутких событиях, которые творятся с отцом прямо сейчас. Неужели теперь его будут терзать вечно, спит он или бодрствует, день на улице или ночь? Что вообще происходит?
Последний вопрос он проорал вслух. Призрачная фигура вздрогнула и, взвизгнув, откачнулась в сторону двери. Разозленный нелепостью новой загадки, Олмейер кинулся к видению, которое ускользнуло от его рук и тяжело ударилось в стену. Быстро, как молния, он развернулся и начал яростно преследовать незваную гостью, с визгом ускользавшую от него, что лишь подогревало пламя его злобы. Через опрокинутые стулья, вокруг перевернутого стола – и вот наконец он зажал ее в угол за креслом Нины. Они метались то влево, то вправо, между ними бешено качалось кресло, гостья отвечала визгом на каждое новое движение, а Олмейер рычал невразумительные угрозы сквозь плотно стиснутые зубы. Ох уж это пронзительное верещание, от которого у него перехватывает дух и раскалывается голова! Оно сейчас добьет его! Его надо как-нибудь заткнуть! Безумное желание любым способом заглушить визг заставило Олмейера броситься на незнакомку поверх кресла, сграбастать ее и повалиться вместе с ней в облаке пыли на щелястый пол. Последний писк затих прямо под ним, превратившись в сдавленное бульканье, и он смог наконец насладиться благословенной тишиной.
И только тогда посмотрел в лицо подмятой им противнице. Да это просто девушка! И –
