Гай Давенпорт - Кардиффская команда
- Всегда держись хорошей стороны консьержек, сказал Марк уже в квартире.
- Я Сэму постоянно твержу, ответил Уолт, заталкивая Марка в спальню, что да, "Робинзон Крузо" - книга, лучше которой книги быть почти не может, но "Дон Кихот" все-таки лучше. Мы когда-то, давно еще, считали самой лучшей книгой на свете "Таинственный остров". А Сэм говорит, что "Дон Кихот" не идет по прямой, а "Робинзон Крузо" - идет. Не смей двигаться: стой вот тут.
- Прежде чем ты приступишь к вещам, позволяемым только друзьями да очень дружелюбными братьями, обогати-ка банную салфетку горячей водой с мылом, принеси пузырек спирта для растирания, йода и бинт - и моток пластыря. И захвати мази с антисептиком для своей щеки.
- Сэма бы сюда. Он обожает играть в больницу. Мыло и вода. Ну ты и выкинул крендель своим коленом. Начисто содрал.
- Ууф! Помочи пальцы спиртом. Давай, я сам.
- Нет, я. Йодом жечь будет как не знаю что. Надо ножницы для бинта. Ножницы, ножницы. А может, Сэм и прав насчет "Робинзона Крузо", знаешь? Можно себя представить Робинзоном, особенно в дождливый день или где-нибудь в деревне, а Дон Кихотом - фигушки. Подержи пластырь, пока отрежу. А консьержке знаешь что нравится - как у тебя шорты спереди выпирают.
- Воображать себя Робинзоном Крузо - значит, вести себя как Дон Кихот, разве не так? Теперь иди умойся и щеку мазью намажь.
- Ладно, только не шевелись. Стой вот тут, как Калист Дельма на своем памятнике. Я физиономией тоже крендель выписал.
- Мы оба улучшим экологию этой квартиры, если примем душ.
- Когда я тебя раздену. Нагибайся - вот и фуфайка слезла. Живот подтяни - шорты сползают. Задери ногу - один длинный носок, воняет в большом пальце.
Другую ногу. Теперь выверни суспензорий и скатывай вниз.
- А ты уже рылом туда, вынюхиваешь.
- Не насмехайся над умственно отсталым.
- Отсталый! Уолт, да ты же просто гений какой-то. Какой именно - Бог знает. А я тебя раздену?
- Придется ли тебе, в смысле?
- Друзья есть друзья.
- Как-то раз днем мы с Сэмом одевали и раздевали друг друга где-то с час, наверное. Пенни сказала, что в лечебнице для душевнобольных держат более талантливых. Ты раздуваешься и увеличиваешься.
- Когда Кокто(73) был моложе тебя, он впервые в жизни увидел обнаженного мальчика в деревне, на ферме, и моментально грохнулся в обморок.
- Симпатичный наверное мальчишка был, а? Ни братьев тебе, ни раздевалок, ни бассейнов?
- Тогда - нет. Воображаю себе неотесанного парнишку с копной непослушных волос, красные локти и коленки, по-собачьи загребающего в утином пруду. Пример классической паники, встречи с Паном, когда сердце в пятки уходит.
- Когда я впервые увидал тебя, друг Марк, у меня возникло очень смешное и странное ощущение - ревность и презрение к тому же. Сэм сказал, что ты симпатичный, а у нас с Сэмом как бы разум один на двоих, как ты знаешь. У тебя не прическа была, а ужас, глаза - из одних ресниц, и дурацкая ухмылка впридачу.
И на тебе была ночнушка Пенни.
- Ты на свою мать похож - такой же любящий. Руки подыми, снимем заскорузлую фуфайку, всю в траве.
- Сразу грохнулся в обморок. Вероятно до усрачки перепугал деревенского мальчишку. Носки оставь на потом.
- Если уж говорить, у когочто торчит.
- Мы же в душ вместе пойдем, правильно?
- Вот твоя улыбка кокленского курсанта, как Пенни выражается. Не глаза, а щелочки, подбородок выпячен, рот скривился. На менее симпатичном личике это выглядело бы самодовольной ухмылкой. Сэм может тебя в точности изобразить.
Взъерошенные волосы тоже роль играют. На литографии Вийяра(74) на Коклене(75) к тому же рыжеватый парик с каскадами кудрей.
- А от меня бы Кокто в обморок грохнулся?
- Намертво.
- Ты тоже. Воду отрегулируй - пополам горячая и холодная. Мыло масляной тряпкой воняет, политурой, лизолом, парафином. А у тебя пластырь отклеится?
- Написано - водостойкий. Пластырь с волос никогда не сходит. Иначе было бы слишком просто. Сэм взревнует к твоей ободранной щеке.
- Это Сайрил взревнует. Сэм станет Би и будет смотреть в потолок, как Пенни.
37
Марк, придя в себя после сна словно с картины Дельво(76), - сна о знакомых каменных улицах и балканских домах, где он никогда не бывал, о людях нагих и одетых, которых узнавал в изменчивых чертах, приятного сна с красивыми мимолетными образами, сел в постели, потянулся и зевнул. Эйфории сна не удержать, как тумана в мешке не утаить, и тем не менее струйки его не отлипали от души, пока он писал, умывался и ставил воду для кофе. На нем была одна вчерашняя рубашка, незастегнутая.
И кому надо звонить в дверь в такую рань?
Сайрилу.
- Я сказал, что мы выходим в восемь изучать названия деревьев в Венсаннском Лесу.
- Понятно, ответил Марк, названия деревьев. Заходи, пострел. Ты завтракал?
- Я сказал, что мы все позавтракаем в бистро.
- Кофе уже капает. Булочки с джемом, нормально? Плавать я не пойду. Или могу тебя с собой взять.
- Я не умею плавать. Меня никто не учил. А можно я тоже позавтракаю, как ты, в одной рубашке? Мне все равно в уолтову одежду переодеваться, так я могу на полпути остановиться.
Марк, все еще осиянный своим сном и лениво поигрывающий обнаженным отростком, поставил на стол еще одну чашку и нашел булочки и джем в шкафчике.
- Мне кажется, я понимаю, каково тебе, друг Сайрил. Я в рубашке потому, что недавно проснулся, и мне нравится свободно болтаться - из чистого удовольствия.
- Мне тоже, ответил Сайрил, хотя мне еще не доводилось так делать.
- Так сделай.
- Мне никто, на самом деле, никогда так не нравился, как Сэм с Уолтом, и ты.
- И ты сам. Ты должен себе нравиться.
- Я себе нравлюсь.
- Сайрил, ты разумный мальчик, мозги у тебя на месте. Лакан(77), психиатр, утверждает, что у людей твоего возраста и младше есть глубоко личная эротичность, а с нею к тебе приходит глубинный ужас от того, что она исчезнет, что ты всю ее израсходуешь. В действительности, когда подрастешь, она станет чем-то другим, гораздо лучше и эротичнее. Я, как тебе известно, - любовник Пенни, и спорить готов, ты еще даже помыслить не можешь о Пенни как об эротичной женщине.
- Могу, как бы. Ты эротичный, и если ты Пенни нравишься, значит, она тоже эротичная.
- Мы бы вообще с тобой не разговаривали, если б не лакунарность моего собственного взросления - не то, чтобы я уже совсем повзрослел.
- Лакунарность?
- Упущенный опыт. Но, в конце концов, мы все взрослеем по-своему - или же находим сами себя.
- Да.
- Сначала масло, вот так, потом джем, чтоб было за что укусить. А дома тебе разве булочки на завтрак не дают?
- Мы едим манную кашу со сливками и ломтиками банана, или яйца всмятку в стаканчике с тоненьким тостом. Мне джем с булочками намного больше нравится. От них в горле щекотно. А что Сэм с Уолтом едят на завтрак?
- Если они у Пенни, то круассаны с горячим шоколадом и апельсиновый сок, подвергают деконструкции Le Figaro(78), чепуху друг другу мелют. У Пенни на столе - один из ее блокнотов, поскольку ночью идеи в ее голове что-то делали. Я не знаю точно, чем они занимаются, когда меня там нет. Все вместе они очень остроумные, вся троица. Что происходит у Дэйзи, я не знаю. Я постоянно слышу непонятные шутки про Кристофера. И Дэйзи встает к мольберту очень рано.
- И они друг на друга не орут?
- Не думаю. Ссорятся, в смысле?
- Ну, злятся, обзываются.
- Не могу себе этого представить. Все они для этого слишком добродушны и честны. Есть, разумеется, трения, никто не ангел, но когда неприятности, авария, как ее Пенни называет, они устраивают что-то вроде разбора ДТП. Набрасывают векторы столкновения, оценивают ущерб. За этим следуют извинения и объятия. Уолт обычно обвиняется в том, что вел себя как немец или как американец.
Справедливость, дружелюбие и bon ton(79) восстанавливаются. Пенни особенно ополчается на себялюбие. Или на ущемление чьих-нибудь прав.
- Ты хочет сказать, что они могут говорить, что считают неправильным?
- Думаю, да. Когда я познакомился с Пенни, меня привели как домашнего жеребца, любовника, и мне давались поблажки, будто я невыдрессированный щенок. А потом началось подспудное образование. Я был в шоке, думаю. И до сих пор - самую малость.
- Да.
- Ты что имеешь в виду - да?
- То, что я слушаю. Сэм говорит, что хуже нет, чем не слушать.
ВИСЕНТЕ УИДОБРО(80): РОБЕРУ ДЕЛОНЭ (1918)
О Тур Эффель небесная гитара твоей верхушки телеграф беспроводной слова сбирает будто пчел розовый куст
по Сене ночью не плывет ни горн ни телескоп но Тур Эффель словесный улей
или чернильница наполненная медом и на заре паук стальною нитью в тумане утреннем сплетает паутину
а мой малыш взбирается на башню словно певец разучивает гамму до ре ми фа соль ля си до
и вот мы в вышине на воздухах поет в антенне птица встречь Европы электрическому ветру
что шляпы далеко под нами прочь сдувает летать-то они могут да не запоют Жаклин О дочерь Франции
