Финеас Финн - Энтони Троллоп
– Безумная! – воскликнула она. – Сумасшедшая! Идиотка! Неужели я не могу растоптать это чувство и покончить с ним навсегда? Отчего ему не жениться на ней? В конце концов, он лучше Освальда… Ах, это ты? – Пока она стояла так, дверь в комнату открылась, и вошел ее муж.
– Да, это я. Ты чем-то огорчена?
– Огорчениям нет числа!
– Что случилось, Лора?
– Ты не можешь мне помочь.
– Если тебя что-то мучит, расскажи мне и позволь позаботиться о тебе.
– Вздор! – покачала она головой.
– Лора, это нелюбезно, не говоря уже о том, что не подобает жене.
– Полагаю, ты прав – и в том и в другом. Прости, я не сдержалась.
– Тебе следует избегать таких слов в мой адрес.
– Бывают моменты, Роберт, когда даже замужней женщине приходится быть самой собой, а не женой своего мужа. Поверь мне, хотя едва ли ты поймешь.
– Понять я, конечно, не в силах.
– Ты не можешь подчинить женщину, как собаку, Роберт. Собака принадлежит тебе душой и телом. Жена – только телом, душой же – лишь настолько, насколько согласится сама.
– Полагаю, это значит, что у тебя есть от меня секреты.
– У меня есть заботы, касающиеся моих отца и брата, о них ты не знаешь. Надежды моего брата погублены.
– Кто их погубил?
– Я не стану говорить об этом. Не скажу тебе больше ничего о нем или папаˊ. Хочу только, чтобы ты понял: есть то, что останется моей тайной, и об этом я буду плакать, если меня одолеет слабость. Я не желаю обращаться к тебе с тем, в чем не получу твоего сочувствия, – с этими словами она ушла, оставив мистера Кеннеди посреди комнаты.
Он был опечален произошедшим, но не настолько, чтобы это выбило его из колеи больше чем на день.
Глава 40
Мадам Макс Гослер
День за днем, положение за положением законопроект обсуждался в комитете, и мало кто сражался на стороне правительства так стойко, как депутат от Лафтона. Все обрушившиеся на него беды: ссора с лордом Чилтерном, любовь к Вайолет Эффингем, молчание его сердечной подруги леди Лоры, которая после рассказа о дуэли не писала ему и едва удостаивала разговором при встрече в свете, – не могли, однако же, отвлечь Финеаса от того, что он считал своим призванием. Теперь, выступая в палате общин, он удивлялся нерешительности, которая так долго его мучила, порой с недоумением вспоминая, как чувствовал себя тогда: туман перед глазами, головокружение, бешеный стук сердца в груди. Зал заседаний наконец стал для него обычным помещением, а депутаты – обычными людьми. Он старался избегать пространных рассуждений, всегда высказываясь очень лаконично, ибо верил, что политика и здравый смысл требуют краткости. Но речи давались ему легко, он мог бы говорить бесконечно. Скоро наш герой приобрел репутацию человека весьма дельного. Каким образом? Никто не мог сказать. Финеас обладал твердыми убеждениями, но умел и подчиняться. Он произнес неплохую речь после одной-двух неудач, и всей партии, всем его знакомцам эти неудачи были известны, а единственную хорошую речь многие не сочли особенно выдающейся. Но наш герой был человеком приятным: не склонным к спорам, не отличавшимся чрезмерной самоуверенностью – во всяком случае, не большей, чем необходима для мужчины. Природа была к нему очень благосклонна, одарив свойством располагать к себе как наружностью, так и нравом, и это свойство способствовало его популярности.
Полагаю, о дуэли к тому времени слышали многие. Финеас чувствовал это, но считал, что ни лорд Брентфорд, ни Вайолет Эффингем о ней не знают. И был прав: до этих двоих пока не дошли никакие слухи, ибо молва, разлетающаяся легко и быстро, зачастую достигает тех, кому была бы интереснее всего, в последнюю очередь. Некие смутные разговоры о дуэли не миновали даже мистера Кеннеди, и он спросил об этом жену.
– Кто вам сказал? – спросила она резко.
– Бонтин. И он вполне уверен.
– Мистер Бонтин вечно знает больше всех о том, что его не касается.
– Значит, это неправда?
Леди Лора помолчала, а потом солгала:
– Разумеется, неправда. Было бы весьма неловко расспрашивать кого-либо из них двоих, но, сколько я могу судить, такое совершенно невозможно.
Мистер Кеннеди, услышав это, более не сомневался, что поединка не было: словам жены он доверял абсолютно и считал, что про дуэль брата ей, без сомнения, стало бы известно. Будучи человеком неразговорчивым, он больше не расспрашивал об этом ни в палате общин, ни в клубах.
Сперва Финеас сильно тревожился, когда к его секрету выказывали интерес, но постепенно привык и, поскольку распространившиеся слухи, казалось, ему не вредили, а любопытство было не слишком назойливым, стал вовсе равнодушен. В газете «Глас народа» появилась еще одна статья, в которой лорда Ч. и мистера Ф. именовали типичными представителями высшего «снобщества» (выразительное словцо было с очевидным удовольствием выдумано нарочно для этого случая), которых нынче в изобилии плодил прогнивший лондонский свет. Печально известный молодой лорд, повздорив с собутыльником, которому ранее сам же доверил представлять свой «карманный» округ в палате общин, дерется с ним на дуэли, преступает законы, скандализирует публику – и при этом никто не наказывает виновных! Все мы помним истории о дуэлянтах прошлого столетия – лорде Мохуне и мистере Бесте [30], говорилось в статье, но чтобы сейчас, в 186— году… и так далее и тому подобное. Любой читатель может без труда подставить выражения праведного негодования и призывы к борьбе с упадком нравов в свете и парламенте. Но Финеас к этому времени уже почти выучился находить удовольствие в подобных пассажах.
Я убежден, что дуэль нисколько не повредила репутации Финеаса в обществе, иначе он едва ли оказался бы на полусветском, полуполитическом ужине у леди Гленкоры Паллизер. Его пригласили туда, хотя могли ограничиться приглашением на последующий прием в качестве одного из пятисот гостей, которые наводняли комнаты и лестницы после ужина. Быть одним из пятисот не значило ничего, но быть одним из шестнадцати – очень много, так много, что Финеас, не понимая пока преимуществ собственной привлекательности, не мог взять в толк, отчего ему оказали такую честь. Из восьми джентльменов за ужином не было никого, кто не заседал бы в парламенте, и все имели должности в правительстве, кроме Финеаса и близкого друга мистера Паллизера – Джона Грея, депутата от Силвербриджа. За столом оказалось четыре министра: герцог Сент-Банги, лорд Кантрип, мистер Грешем и сам хозяин. Присутствовали также Баррингтон Эрл и молодой лорд Фоун, помощник статс-секретаря. Однако настоящий
