Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья - Эрнст Теодор Амадей Гофман

⠀⠀ ⠀⠀

Э. Т. А. Гофман

Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Э. Т. А. Гофман

(1776–1822)

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

У берлинского советника юстиции Эрнста-Теодора-Амадея Гофмана был великолепный кот тигровой масти, по имени Мур.

Возвращаясь с судебного заседания или поздно ночью из кабачка, где советник проводил все вечера в компании актеров и литераторов, он всегда заставал кота Мура среди книг своей библиотеки или в ящике письменного стола, куда прятал свой дневник и рукописи (кот умел открывать ящик лапкой). Советник уверял друзей, что Мур чрезвычайно интересуется литературой и тайком от хозяина пишет книгу. Вскоре появилась и книга «Рассуждения кота Мура». В день выхода в свет второго тома Мур скоропостижно скончался. Гофман был очень расстроен и разослал всем приятелям траурные извещения о смерти кота.

Никому из знающих Гофмана в голову не пришло смеяться над этим. В причудах этого странного человека чувствовалось что-то большее, чем шутка.

«Все, что на самом деле случается, — это и есть самое невероятное, — говорил Гофман. — Нет ничего поразительней и безумней, нежели действительная жизнь».

В Гофмане жило два человека. Один был советник юстиции, умный, трудолюбивый и честный чиновник, которому только чувство юмора мешало сделаться обывателем.

Другой был «странствующий энтузиаст», художник в самом широком смысле слова — поэт, музыкант, живописец, сумасброд с огненным воображением.

Им было трудно ужиться рядом. Однако они прожили вместе до последнего дня.

Еще в молодости, когда Гофман служил в Варшаве, люди, нуждавшиеся в юридических советах господина советника юстиции, часто напрасно ожидали его в канцелярии суда. Наскучившись ждать, они отправлялись на поиски и находили советника Гофмана в концертном зале местной филармонии.

Стоя высоко на качающихся лесах, среди горшков с красками, в серой блузе декоратора и с кистью в руках, советник юстиции с удивительным искусством расписывал стены. Когда зал был отделан, любители музыки на первом же концерте с изумлением увидели советника Гофмана в парадном фраке, с дирижерской палочкой в руках, на капельмейстерском месте — перед оркестром, исполнявшим великолепные произведения Моцарта, Бетховена и Глюка.

Но все эти разнообразные занятия не давали Гофману ни настоящего удовлетворения, ни славы. Только к сорока годам он стал писателем, и это было его истинным призванием.

Гофман-юрист, Гофман-живописец и Гофман-музыкант стали постоянными сотрудниками Гофмана-писателя. Советник юстиции — опытный следователь — водил его по всем закоулкам человеческой души, открывал ему все тайны человеческого сознания, объяснял необъяснимые на общий взгляд поступки, показывал незаметные простому глазу черты. Карикатурист рисовал ему на память смешные и страшные, уродливые и забавные портреты клиентов господина советника. Музыкант наполнял его книги музыкой и придавал рассказам и повестям непобедимое очарование музыкального звучания.

Двойственность, постоянно мучившая Гофмана в жизни, необычайно ярко отразилась в его литературных произведениях. Мир оказался удвоенным в его книгах, на каждой странице звучали, перебивая друг друга, два голоса. При этом невозможно было решить, где кончается действительность и где начинается фантастика в этом вихре видений. Настоящая жизнь выглядит у Гофмана насквозь фантастичной, а самые необыкновенные фантазии кажутся вполне реальными.

В середине XIX века не было в Европе почти ни одного крупного писателя, который не поддался бы очарованию Гофмана. Пушкин был от него в восторге; Гоголь, Тургенев, Бальзак, Стендаль, Дикенс, Гейне и Достоевский испытали на себе его влияние.

Собрание сочинений Гофмана — его автобиография. Почти во всех своих фантастических историях он рассказывает о себе, о постоянной тяжбе советника юстиции с художником. Нетрудно узнать почтенного советника и в самодовольном и важном бочаре Мартине, у которого в подмастерьях три художника — учатся у него, спорят с ним, восстают против него и все-таки мирятся с ним.

⠀⠀ ⠀⠀

Вера Смирнова

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья

⠀⠀ ⠀⠀

Наверно, любезный читатель, сердце твое наполняется полной предчувствий меланхолией, когда тебе случается итти по местам, где чудесные памятники старинного немецкого искусства, словно красноречивые свидетели, говорят о блеске, о благочестивом усердии, о правдивости прекрасного прошлого. Не кажется ли тебе, что ты вошел в покинутый дом? Еще лежит на столе раскрытая священная книга, которую читал отец семейства; еще висит на стене богатая пестрая ткань, над которой трудилась хозяйка; в опрятных шкапах разместились драгоценные подарки, полученные в торжественные дни, создания искусного ремесла. Кажется, вот сейчас войдет кто-нибудь из живущих в доме и окажет тебе радушный прием. Но напрасно будешь ты ждать появления тех, кого умчало вечно движущееся колесо времени, — так отдайся же во власть сладостного сна, который воскрешает перед тобой старинных мастеров, чьи речи, обращенные к тебе, полны благочестия и мощи, и пусть проникнется их духом все твое существо. И только тогда начнешь ты понимать глубокий смысл их творений, ибо ты превратишься в их современника и тебе станет понятно время, которое могло создать мастера и его творение. Но — увы! — не случается ли, что в ту самую минуту, когда ты уже хотел заключить в нежные объятия прелестное видение, оно уносится на ярких утренних облаках, страшась шумной дневной суеты, а ты, с глазами, полными жгучих слез, смотришь вслед тускнеющему лучу? Так внезапно пробуждает тебя от прекрасного сна грубое прикосновение бушующей кругом жизни, и ничего не остается тебе, кроме глубокого страстного томления, которое сладостным трепетом наполняет твою грудь.

Тот, кто пишет для тебя, любезный читатель, эти страницы, испытывал подобные чувства всякий раз, как путь его лежал через славный город Нюренберг. Любуясь то чудесным колодцем на рыночной площади, то гробницей святого Себальда или церковью святого Лаврентия, то созерцая в ратуше[1] глубокомысленные мастерские произведения Альбрехта Дюрера[2], он всецело отдавался сладостным мечтам, переносившим его в величавое прошлое старого имперского города. Он вспоминал простодушные стихи патера Розенблюта:

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ О Нюренберг, чести колыбель,

⠀⠀ ⠀⠀ Твоя стрела угодила в цель.

⠀⠀ ⠀⠀ Ее сама премудрость послала,

⠀⠀ ⠀⠀ Истина в тебе воссияла.[3]

⠀⠀ ⠀⠀

Четко возникали в его уме и как-то легко и радостно запечатлевались в нем картины той трудолюбивой поры,