Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Не надо. Пусть побудет один, а завтра я сам его найду, — ответил дядя Гоша и добавил: — Моя очередь рассказывать о детстве.
Еще вздрагивали сердечки, еще теснилась в груди Володина беда, но спокойная размеренная речь дяди Гоши уводила нас в другую эпоху, в другую — сложную, но интересную — жизнь бывшего батрака-голодранца, одиннадцатого сына в семье героя Первой мировой...
Потом дядя Гоша развел нас по квартирам. Мне не спалось. Из окна кухни я видела, как упершись лбом в перила крыльца, дядя Гоша курил одну папиросу за другой.
ВОЛОДЯ
На следующий день я нырнула в заросли акации и обнаружила на поломанной качалке Володю.
— Привет.
— Привет. А я про тебя думал. Ты очень отличаешься от наших девчонок. Вроде тихая, а на турнике такое выделываешь, что мне страшно за тебя. Когда ребята, желая попугать, неожиданно крикнули из-за угла, ты даже ухом не повела, и пошла дальше, будто ничего не произошло. У тебя железные нервы?
— Наоборот. Почему ты следишь за мной? — бросила я Володе недовольно.
И получила в ответ несколько смущенное признание:
— Сравниваю с собой. Ты можешь за себя постоять, а я не могу ударить. Но я не трус. Просто боюсь человеку сделать больно или обидеть.
— Ты обидчивый?
— Очень.
— Я тоже, но терплю и вида не показываю, что мне плохо. Не люблю, когда жалеют.
— Почему?
— Начинаю реветь от жалости к себе и от злости, что не могу сдержать слез.
— Объясни, зачем ты вчера врезала Адьке?
— Он маленького обижал. Герка не мог себя защитить.
Глаза Володи открыто выражали сомнение по поводу правильности моего поведения.
— Адька не со зла. Он бестолковый и ко всем пристает.
Я раздраженно возразила:
— Пусть понимает, к кому можно приставать, а к кому нельзя. Привыкнет обижать маленьких и вырастет из него гад.
— Ну, так уж и гад, — неуверенно с расстановкой произнес Володя. — Зачем ты стремишься всех разнять, всех защитить, хотя тебя не просят?
— Все должны помогать друг другу, — нашлась я быстро.
— Из-за своего беспокойного характера ты всегда будешь попадать в истории. Я отцу о тебе рассказал, так он знаешь, как мне ответил? «Не за всякого человека надо на амбразуру бросаться».
— Ты бы не защитил маленького?! — вспыхнула я.
— Я не про то. Некоторые могут использовать твою доброту, подставить тебя.
— Как это? — удивилась я.
— У тебя всегда на первом месте желание помочь другому, но ты еще не понимаешь, что бывает потом, когда родители начинают искать виновного.
— А ты понимаешь?
— Не всегда, — уклончиво ответил Володя и нахмурился.
«Наверное, тоже раньше понапрасну «копья ломал»? (Так шутила бабушка Дуня.)» — подумала я. Помолчали. Володя заговорил неуверенно и тихо, словно боялся озвучивать что-то очень личное, сердечное:
— Я не смог вчера закончить свою историю. Разволновался. Не понимаю, как случилось, что рассказал самое сокровенное?
— Теперь жалеешь?
— Нет. Мне стало легче.
— Расскажи все до конца, — попросила я мягко.
Володя благодарно улыбнулся. В его лице появилась печальная просветленность. Он опустил затуманенные воспоминаниями глаза и спокойно начал:
— Два года назад у меня снова появился братик. Но не было той радости, как в четыре года. Я во всем помогал маме, много времени проводил с Виталиком, чувствовал себя его защитником, радовался успехам. Но, когда ему пошел девятый месяц, я как будто заболел: ходил задумчивый, скованный, подходил к Виталику и подолгу смотрел на него бездумно, как в забытьи. Я совсем извелся страхом за его жизнь. В тот тяжкий день я не отходил от него ни на шаг, даже в школу не пошел с маминого разрешения. Когда приблизился роковой час, я держал маленькие ручки брата в своих руках. Стрелки часов застыли. Последние минуты длились целую вечность. Я был как натянутая струна. Мама стояла рядом. Беда прошла стороной. Виталик улыбался. Я вдруг уткнулся лицом в коленки братика и заплакал. После этого будто заново родился...
Мы сидели на качалке, окруженной зарослями желтой акации, и молчали. За кустами шуршали шины машин вперемешку с дробным цокотом кованых копыт лошадей. Переругивались из-за бельевых веревок соседки. Но все это было вне нас, в другом, взрослом мире...
Вечером записала в дневнике:1. Витек, у меня появились настоящие друзья — Валя и Володя. Я представляю себе, что они и твои друзья. 2. Сегодня дядя Гоша рассказал про Александра Матросова. Он, оказывается наш, детдомовский. У него была одна мама — Родина. И он отдал за нее жизнь.
НЕЗНАКОМКА
День остывал малиновым закатом.
Я задумчиво брожу по задворкам нашей улицы. Гляжу на горы строительного мусора, спотыкаюсь о куски старой мебели — ищу удобное место для уединения. Здесь нет суеты, которая в сотне метров отсюда превращает жизнь многих людей в набор из кубиков. Кому, какие достанутся, такая и жизнь будет... На кубиках написано: «Беги туда, делай то, купи это...» И вдруг они рассыпаются. Чем их скрепляют? Дед Панько говорил, что человеческий мир существует, пока есть любовь. Без нее он погибнет...
Внезапно яркая вспышка заставила меня вздрогнуть. Луч света попал на обломок никелированной спинки кровати, потом, медленно угасая, заскользил по ржавой панцирной сетке и исчез вовсе. Подняла голову. Небо у горизонта испещрено темными, почти черными, красно-оранжевыми и малиновыми мазками. Солнце протискивается между цветными слоями облаков, расцвечивая выше лежащее темно-голубое небо веером тонких лучей. Оно на мгновение набрасывает редкую золотистую вуаль на тускнеющий вечерний небосклон и пропадает. Я остановилась, ожидая очередную россыпь солнечных брызг. И тут увидела девочку. Она сидела в нескольких шагах от меня на поломанном кухонном столе, застеленном газетой. Худенькая, изящная, даже грациозная. Светлые волосы туго заплетены в косы. Полные яркие губы. «Наверное, ее тоже дразнят «губатая», — мелькнуло в голове.
Большие глаза девочки грустные, точнее сказать, печальные, мечтательные. В эту минуту выражение ее лица было таким, будто она думала о мировых проблемах. Я не решалась приблизиться. Вдруг подо мной затрещала полусгнившая доска. Девочка вздрогнула, но взгляд ее оставался туманным, рассеянным. Я подошла и спросила:
— Ты тоже любишь гулять одна?
Она молчала, как бы раздумывая, отвечать мне или нет.
— Я не хотела тебе мешать, — сказала я осторожно.
— А зачем подошла?
— Потянуло. Ты не любишь разговаривать?
— Не то настроение.
— Понимаю.
— Сомневаюсь. Ты знаешь, что такое одиночество?
— Знаю. Я детдомовская.
— Прости.
— Ничего. Ты, тоже?
— Нет. Просто сегодня мне очень грустно. Я впервые поняла, что человек по своей сути очень одинок.
Ее голос в вечерней тишине звучал особенно трагично.
— Человек одинок, когда ему плохо. Если ему хорошо, он не думает про это, — попыталась я разуверить незнакомку. — Я первый раз почувствовала, что такое одиночество, когда один раз зимним вечером всех детей завели в корпус, а я почему-то осталась во дворе одна. Было холодно, ветрено, темно. Мне стало вдруг бесконечно одиноко в этом огромном, неведомом мире. Я поняла, что никому, никому на земле не нужна! А страх появился позже, когда, кое-как взобравшись на высокое крыльцо, стала стучать в дверь, а ее долго не открывали. Мне тогда три года было. А что случилось с тобой сегодня?
— С четырех лет я дружу с девочками, которые живут в деревне на одной улице с моей бабушкой. Мы играем в нашем саду в дочки-матери. Я приношу из дома посуду, куколи разные тряпочки. А сегодня утром слепой дождь прогнал нас из сада. Все разбежались, бросив игрушки на траве. Когда немного подсохло, мы пошли играть на баллоне от колеса грузовика: на одну его сторону садилась одна девочка, а на другую одновременно прыгали трое. При этом та, одна девочка, взлетала вверх. Подошла моя очередь «летать». Но мое падение закончилось неудачно. Что-то случилось с моей рукой.
