Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— И они тебя бросили? — вырвалось у меня.
— Да нет. Сначала подружки подошли ко мне, но тут же быстро убежали. А я ушла в сад собирать игрушки. Мне пришлось несколько раз ходить из сада в дом. Я не только в руке носила игрушки. Кое-что брала даже в зубы. Наверное, я смешно выглядела с куклой в зубах?
— Нет, — уверенно и грустно ответила я.
— Я знаю, что дети редко думают о других. Но именно сегодня мне пришло в голову, что человек со своими бедами никому не нужен. Каждый думает только о себе, — закончила девочка печально.
— Не надо так говорить! Хороших людей много. Ты очень похожа на меня. Бабушка Мавра один раз сказала мне: «Тяжело тебе будет с таким добрым сердцем. Всю жизнь раненая будешь ходить».
— У тебя есть бабушка?
— Не родная. Но дороже ее тогда никого не было. А теперь у меня есть дед Яша.
Потом мы долго сидели молча. Наши взгляды были устремлены на ярко-красный шар, медленно сползающий в малиновую топь.
ПРАЗДНИК
Сегодня на нашей улице впервые открывается двухэтажный ЦУМ. Со всего города съехались люди и нетерпеливо толпились у входа. Громко играла музыка. Было солнечно, шумно, празднично.
Прозвенел звонок. Толпа хлынула в широко распахнутые двери. Мы с Валей подождали немного, а когда поток людей уменьшился, тоже вошли. Денег, конечно, у нас не было. Поглазеть захотелось. Девушки-продавцы очень вежливые. Один дядя заторопился порадовать дочку удачной обновой и не стал ждать, пока завернут и обвяжут шпагатом покупку. Но кассир окликнула его и объяснила, что на выходе может остановить милиционер. Неупакованный товар вызывает подозрение. Мужчина сразу вернулся к прилавку.
Вдруг за стеклом оконной витрины со стороны улицы я увидела Витю с нашего двора. Прижавшись лбом к стеклу, он плакал и не сводил глаз с огромного резинового надувного зайца. Смотрел так, будто в этот момент не надо ему было в жизни ничего, кроме этой игрушки. Голоса я не слышала, только видела, как сотрясались тощенькие плечи. Слезы текли по грязному лицу, капали с кончика курносого носа, с подбородка. Он вытирал их подолом мятой рубашки и, захлебываясь рыданиями, раскрытым ртом хватал воздух.
У меня полились слезы. Валя, ничего не заметив, потащила меня в другой отдел магазина. Я не сопротивлялась.
ГЕНЕРАЛ
Серое утро. Серые толпы народа у школы номер шесть. Тихо переговариваются женщины у гроба, раздавая указания. Зазвучал духовой оркестр. Печальная музыка вызвала у меня слезы. Почему я плачу? Я же не любила Виктора Николаевича. Он был плохим отцом, плохим учителем. И все же, был человек, — и нет его. Жалко.
Незаметно для себя опять оказалась у гроба. Лариса, старшая дочь (моя подруга), отрешенно брела, понурив голову, цепляясь ободранными ботинками за каждый выступ дороги. Ее брат Юра вел маму под руку. Он старался выглядеть взрослым мужчиной, маминой опорой. Как-никак — десять лет. Пятилетний Коленька висел на другой руке матери и прятал голову в ее широкой юбке. Их мама не плакала. Ее худенькое личико сделалось еще меньше. Глаза белесые, неподвижные. Она всегда ходила боком. Ноги ставила неуверенно, будто примерялась, чтобы не оступиться на острых камнях. Сегодня она шла, подняв голову поверх идущих впереди людей, смотрела вдаль с неопределенным, ничего не значащим выражением лица и, казалось, ни о чем не думала, никого не замечала, ни о чем не жалела. За семьей семенили старенькие женщины, одетые во все черное. Они тихо бормотали и крестились. На небольшом расстоянии от них двигалась основная масса людей.
Мое внимание привлек огромного роста мужчина в красивой серой шинели с золотыми погонами и высокой серой каракулевой шапке. Его лицо, с крупными резкими чертами, было деловым, спокойно-величавым, будто он находился не на похоронах, а на собрании.
— Кто это? — шепотом спросила я.
— Отец Катерины, генерал, — так же тихо ответила идущая рядом со мной женщина.
Я подошла ближе. Генерал говорил рокочущим, с перекатами басом, а женщины слушали: кто с любопытством, кто с подобострастием, заглядывая ему в рот. Сначала он ругал Виктора Николаевича, перемежая критику словами: «Конечно, нехорошо об усопшем говорить плохо». Потом взялся за дочь. Он с пафосом рассказывал о том, как она в восемнадцать лет пришла к нему со слезами и покаялась, что полюбила, а потом поняла, что он плохой человек и теперь не хочет выходить замуж, хотя беременна.
— Она на коленях умоляла меня помочь ей воспитать будущего ребенка, — возвысив голос, продолжал генерал. — Но я ей сказал: «Под забором заимела ребенка, под забором и расти его! Ты опозорила меня и мою семью! Как я своим коллегам в глаза буду смотреть? Что обо мне скажут, если каждый день будут видеть внебрачного ребенка? Иди к отцу ребенка. И выгнал. За поступки надо отвечать! Я проклял ее».
От этих слов в моей голове, будто что-то отключилось или включилось. Кровь прилила к лицу. В висках застучало. Расталкивая женщин, я подскочила к генералу и закричала:
— Вы бросили родную дочку в самую трудную минуту! Она обратилась за помощью, к единственному, любимому, а вы прогнали ее! Вы — богатый, а ваши внуки, как я слышала, голодные убегали босиком по снегу к соседям, когда отец пьяным приходил домой. Вы в сто раз хуже Виктора Николаевича! Вы хуже зверя!
Меня трясло. Я не говорила, а выкрикивала отдельные слова. Генерал опомнился и заорал зычным голосом:
— Убрать эту дрянь! Чье это?
— Не кричите на меня. Вы плохой... ненавижу вас...
Я уже не могла говорить. Две женщины вытащили меня из толпы и положили возле какого-то дома на лавочку. Одна из них гладила меня по спине и бормотала:
— Доброе сердечко, всех-то тебе жалко.
Под ее шуршащий голос я тяжело задремала и уже не чувствовала, как во сне рыдания встряхивали мое тело.
НА ОБЪЕКТАХ
Сегодня дед взял меня с собой на проверку пищевых объектов. Идем к трамвайной остановке. Впереди нас — парень в потертой фуфайке и лаптях.
— Смотри! — восхитился дед. — В лаптях, а в руках ведет новый, видно только из магазина, велосипед! Запомни мои слова: «Пройдет немного времени, и наш мужик в кирзовых сапогах сядет за руль собственного автомобиля!»
Сначала мы приехали на рынок. Наметанный глаз деда сразу замечал все недостатки.
— Почему сток воды засорен? — распекал он шустрого толстяка с железной бляшкой на левом кармане серого халата. — Ты хочешь, чтобы горожане и наши кормильцы из сел по отходам ходили? Посмотри, любезный, куда хозяйке сумку ставить? В лужу? Завтра проверю исполнение. Смотри у меня!
— Где мясо должно лежать? За лотком некого послать? — упрекал дед продавщицу.
— Да я же газетку постелила, — оправдывалась краснощекая, бойкая женщина.
— Ты мне улыбки не дари, красавица. Еще раз увижу несоблюдение правил, штрафовать не стану, с рынка выгоню, раз добрых слов не понимаешь.
Хозяйка засуетилась, кликнула мальчишку моего возраста. Тот, в кирзовых сапогах, в старом, длинном, по щиколотку пиджаке, в дырявом картузе, вмиг подскочил к матери и тут же прожогом (быстро, напрямик) помчался к раздаточной инвентаря.
— Где ветошь для рук, где марля на тушке? Руки о фартук не вытирай! Деньги не клади на весы, там же мясо сырое лежало! Не слюни пальцы, хозяюшка, когда деньги считаешь, — начиная сердиться, выговаривал мой дед торговке.
— Теперь понимаешь, почему тебя не пускаю на улицу в не глаженом платье и с грязными руками? С детства привычка к аккуратности прививается. Каждый день делаю замечания, но только угрозы заставляют продавцов подчиняться, — со вздохом сказал мне дед.
Медленно идем по рядам. Отовсюду слышу:
— Здравствуйте, Яков Иванович, доброго вам здоровья!
— Папа, вы их ругаете, а они с вами приветливы. Почему?
— Я же за дело ругаю, власти не превышаю и взяток не беру.
— Продуктами, что ли?
— Ни деньгами, ни продуктами. Поэтому сплю спокойно и уважение от людей имею, — объяснил мне дед.
