Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
— Помилуй аллах, — проговорил Боби и, заметив старшего надзирателя, бросился наутек. Зажав в кулаке свисток, надзиратель глядел на него волком.
— Сколько раз тебе говорил: не трепись с бабами! — рявкнул он, когда Боби подбежал ближе.
Боби расплылся в улыбке, заегозил, как нашкодивший кот.
— Говорил, отец ты наш, говорил! Разве я тебя ослушаюсь? Эти шлюхи сами ко мне пристали, еле ноги унес. Может, кофею выпьешь? Я сварю. И сигареты есть, «Золотой Рог».
— Где разжился?
Боби решил, что будет лучше, если он не назовет имени Капитана.
— Ешь изюм, господин старший, а про виноградник не спрашивай!
Он перемахнул через несколько ступеней, влетел в контору, открыл дверь в крохотную заднюю комнатку. Боби обитал здесь не один. В этой сырой конуре вместе с ним жили заключенные, исполнявшие писарскую и другую работу для конторы. Быстро сварил кофе, отнес в дежурку старшему надзирателю. Выложил пачку «Золотого Рога».
— Если нет других приказаний, я пойду!
— Ступай!
Боби вернулся к себе в каморку, уселся на деревянный сундук, в котором прятал чай, кофе, сигареты, сахар, и задумался. Как облапошить этого придурка Капитана и выманить у него деньги? Вчера да и позавчера Боби долго толковал ему о том, какие послания передают бабам вместе с бельем другие заключенные. У него аж глаза заблестели. Но он так и не решился попросить Боби о такой услуге. Застенчив, дурак, ясное дело. Даже пропуска не попросит, чтоб отправиться в город к зубному или в больницу. Не хочет говорить об этом со мной, стесняется, а напрасно.
Боби встал с сундука, вышел во двор и направился к мужскому корпусу.
У дверей дежурил надзиратель-татарин. Они с самого начала невзлюбили друг друга. Вернее, надзиратель не выносил Боби за то, что тот не считался с рядовыми охранниками, поскольку служил у старшего.
— Куда идешь? Чего тебе надо?
— Открывай!
— Куда идешь, говорю?
— Открой! Иду в корпус. Старший приказал.
Приказ старшего заставил надзирателя подчиниться, не то он показал бы ему, где раки зимуют. Но ничего, еще настанет день, когда он рассчитается с ним. Выругавшись, надзиратель отпер дверь, проговорил Боби в спину:
— Ну погоди, попадешься ты мне…
Боби слышал, но не обратил внимания на угрозу. За ним стояли старший и сам начальник тюрьмы. Что мог ему сделать этот татарин?!
В дверях семьдесят второй его ждал Капитан. Он нетерпеливо схватил Боби за руку, желая поскорее услышать, как приняла его заказ красотка Фатьма. Но Боби не торопился, заметив, что Скала, Куриный и прочая братия навострили уши. А он этих голодранцев терпеть не мог.
— Ну что? Чего зенки выкатили?
— Да так, ничего. Хотели спросить, может, чаю выпьешь?
— Разве об этом спрашивают? — пристыдил их Капитан. — Заваривайте!
Капитан отвел Боби в свой угол, усадил на постель.
— Я говорил о тебе с Фатьмой…
Глаза у Капитана округлились.
— Обо мне? Что она сказала?
Боби бил без промаха:
— Рассказал ей твою историю! Она была поражена!
— Сказал, что я был капитаном?
— А как же, Капитан!
— Сказал, что плавал не на пароходике через Босфор, а в Марсель, в Германию, в Россию?
— Все рассказал. На других заключенных не похож, говорю. Бельишко его как следует выстирай, выгладь, он не обидит.
— А она что?
— Для такого молодца, говорит, белье стирать — большая честь!
Хеттская статуя ожила. Капитан встал, снова сел и рявкнул на всю камеру:
— А ну поскорей заваривайте чай, да покрепче!
Скала шепнул на ухо Куриному:
— Договорились они о чем-то. Но о чем?
Куриный насыпал чай для заварки, кивнул:
— И мне так кажется. А о чем, кто их знает…
— Такое меня зло берет на Боби!
— И меня тоже!
К ним подсели Измирец и Бетон:
— Послушай, Скала, что-то нечисто у Боби с Капитаном, ей-богу!
— Вот и мы говорим.
— Забрал он Капитана в руки.
— Это точно!
— Лишь бы все это на нас не отыгралось…
— Чего вы там шепчетесь? Разойдись! — приказал Капитан.
— Оставь их в покое! — сказал Боби. — У нас свои дела. До сего дня я один носил белье к этой бабе от Сёлезли, Сулейман-бея и других. Обо всех ей рассказывал, но она ни о ком так не расспрашивала, как о тебе. А если я ей скажу: Капитан, мол, сохнет по тебе, написала бы ему письмо…
— И написала бы?
— Почти уверен.
— Ах, если б написала!..
— Что я буду за это иметь?
— Все отдам! Глаза мои возьми, сердце!
— Ладно, понадобятся — возьму. А пока пусть глаза да сердце тебе послужат. Рассчитаемся лучше монетой. Согласен?
Капитан вытащил из черных саржевых шаровар пачку денег, положил перед Боби.
— Бери сколько хочешь!
Боби деликатно взял две десятки.
— Одна — мне, другая — Фатьме!
Услышав имя Фатьмы, Капитан вскинулся:
— Ни в жизнь! Ей — пятьдесят! На, передай!
— Молодец! Сразу видно, человек ты обходительный.
Боби сунул деньги в карман. Выпил чай и был таков.
Ночью, когда тюрьма погрузилась в сон, Боби взялся за перо.
«Возлюбленный мой падишах!
Ночью ты — в моих снах, днем — в моих мечтах. Я тебя так люблю! Прослышав о твоей славе, изнемогаю от страсти. Душу свою готова отдать за такого джигита. Если ты меня любишь, то не оставишь без милости своей. Прикладываю к глазам и целую твою рубашку. Да соединит нас однажды аллах! Аминь».
Он сложил записку. Вместо печати с четырех сторон прожег сигаретой четыре дырки и сунул в карман. Завтра надушит и вместе с чистым, выстиранным бельем передаст Капитану.
Он лег. Во сне ему привиделся публичный дом. Каждую субботу под предлогом посещения больницы он получал у начальника пропуск и отправлялся в город, в публичный дом, где проводил время с Неджлой. Она была его землячкой, из Мустафа-паши. Он познакомился с ней в публичном доме.
Утром, проснувшись, Боби сладко потянулся:
— Ох!
— Тпру! — рявкнул на него заядлый курильщик опиума Коротышка Али. Боби расплылся в улыбке:
— Во сне с бабой спать еще приятней…
— Ах, вот оно что!
Бывший староста Рамазан схватил чайник:
— Вставай, парень! Марш в баню!
Боби выскочил из постели, натянул штаны.
— Сейчас иду…
Совершать омовение было не в его обычаях. Он, как правило, ждал месяц, а то и два, чтоб разом смыть все грехи вместе с грязью.
В дальней камере кто-то низким голосом затянул песню «Тюремный источник».
XВ семьдесят второй камере раздавался храп. Бог знает какие сны снились детям папаши Адама.
Капитан, как обычно в это время, припал к окну, обхватив руками решетку. Он думал о Фатьме. Значит, она расспрашивала Боби о нем и теперь знает, что он был капитаном, и не на какой-нибудь галоше, что перевозит пассажиров через Босфор, а на большом корабле, ходил в Пирей, в Неаполь, в Марсель, в Гамбург, в Россию.
Теперь она знает, что он за человек! Знает, что в тюрьму он попал, отомстив за кровь отца, убитого, когда он сам еще был грудным младенцем. Знает и, должно быть, говорит другим женщинам: «Мой милый — капитан! Да, капитан! И не на пароходике, что ходят через Босфор, а на большом корабле. До того как попасть в тюрьму, он объездил все порты мира. Бил бокалы и опрокидывал столы в портовых кабаках. Мой Капитан, кроме меня, никого не любил. А ведь ему стоило только захотеть, и его полюбила бы любая. Но он не хотел. Ждал меня. Аллах заронил ему в сердце любовь ко мне раньше, чем я родилась».
Он курил сигарету за сигаретой. То, о чем он мечтал годами, свершилось. И яркая луна в чистом апрельском небе, и крытое черепицей здание в глубине двора, и купы деревьев вдали, колыхавшиеся, как море под ветром, и рельсы железнодорожного полотна, поблескивавшие двумя серебряными нитями, и крыши, и стены домов — все заставляло радостно биться его сердце. Фатьма, Красотка Фатьма предпочла его всем этим толстосумам — Сёлезли, Сулейман-бею, Бошняку Али, Неджиб-аге и прочим. И правильно сделала: ведь никто из них не попал сюда за кровную месть! Одни сидели за кражу, другие — за убийство, третьи обагрили свои руки кровью в драке за землю, из-за женщин…
Сумел ли Боби ей все это растолковать? Если нет, то и Фатьма не сможет как надо рассказать обо всем товаркам, не сможет похвалиться перед ними своим возлюбленным.
Об этом он прежде всего и спросил Боби, когда тот на следующий день после обеда явился с чистым бельем в руках. Боби, однако, был не простак.
— И не стыдно тебе, Капитан?! Я ей рассказал про тебя лучше, чем ты сам. Потому и не утерпела. Если так, говорит, напишу ему письмо.
Капитан припал к его рукам:
— Написала?
Боби выдернул руки:
— Не торопись! Не блох ведь ловим?! Сначала вели подать чай, а уж потом…
— Чай? Все чаи мира! Эй, Скала! Завари чаю, неси сюда. Аллах велик и щедр, заваривай на всех!
