Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)
Трясемся в будке. Куда – непонятно. Однако по частым поворотам чую, что на дорогу еще не выбрались, по городу крутимся. Потом тормознулись и подсадили мужика, но без вещей. Я думал, он кого-то встречать едет, оказалось – хозяин машины проветриться захотел, Юру проводить. Русские проводы короткими не бывают. Доехали до первого ручейка и остановились перекусить. Мужик закуску достал. Юра на меня смотрит: знал, что всегда прихватываю в дорогу аварийную бутылочку. Пришлось доставать. Водки не жалко, но пить на жаре, чуть ли не с утра… И главное, не откажешься. Юра два года как закодировался, а мужику напарник нужен. Московская дамочка раздвижной стаканчик протянула, он плеснул ей, но все равно потребовал, чтобы я выпил, при этом снова повторил:
– Не могу без компании, помирать буду, но пока второй человек не найдется – не могу.
– Так я вам составлю компанию, – пискнула кандидатка.
Мужик посмотрел на нее через плечо, промычал что-то непонятное и опять свое:
– Мне, перед тем как выпить, обязательно стукнуться надо, – и, не замечая протянутого стаканчика, двинул кружку к моей.
Бывают женщины, перед которыми последние вахлаки рыцарями становятся. А эта – увы. Я, конечно, извинился за причиненную неловкость, хотя не моя это забота, если рядом кавалер. Но Юра молчит. Делает вид, что все нормально.
Дамочка просит не беспокоиться, ей, видите ли, даже интересно такое обхождение, сибирский колорит хочется прочувствовать. А мужик, не обращая на нее внимания, травит, как ездили на водовозке добывать тарбаганов из нор, и матерится заливистее пожилого пастуха. Когда водки осталось на пару глотков, а история про тарбаганов еще не кончилась, он подозвал шофера и велел гнать за новой бутылкой. Мы отговаривать. Он и слушать не хочет. Никуда, мол, не денется ваш поезд, один пропустите, другой придет. Мы – к шоферу, трезвый вроде человек, а как попугай перепуганный: куда начальник прикажет, туда и поедем. Начальник откомандировал в магазин. Сидим в чистом поле, слушаем лекцию о пользе тарбаганьего мяса. По дороге автобус пропылил, тот, на который у меня билет в кармане. Посмотрел ему вслед – и сиротливенько на душе стало. Ждем-пождем, а машины нет. А мясо тарбагана, кстати, действительно очень полезное. И мужик рассказывать умел, только время выбрал не самое подходящее. Гонец угодил на обеденный перерыв в магазинах. Степь широкая. Солнце яркое. Застряли между небом и землей. Зато – по блату, на персональном грузовике.
Но обошлось. Шофер вернулся. До Нерчинска доехали.
Приходим на вокзал. К кассе не пробьешься. Глухая защита и с фронта, и с флангов, и с тыла. Оцепленье в три ряда, а возле амбразуры боевой отряд женщин с детьми. Мне пришлось становиться в очередь, Юра двинулся прощупывать обходные пути, а дама побежала в город искать книжный магазин. В те годы был самый разгар книжного психоза. Даже тот, кто читать не умел, хапал все подряд. Неподъемного чемодана и увесистой связки, вероятно, было недостаточно, отправилась за новой порцией, а мне наказала смотреть за вещами. Стою, караулю барахло и очередь караулю. В зале духота, в голове пары неохлажденной водки, сплю не закрывая глаз. Однако доверенный багаж держу под контролем и положенные полшага в десять минут делаю. А попутчики на помощь не торопятся. Сначала я не очень волновался за них, но когда все-таки приблизился к кассе и узнал, что билеты только в общие вагоны, появилась потребность посовещаться. А совещаться не с кем. Очередь сзади подталкивает. Нервничают люди, и понять их нетрудно. Пришлось брать ответственность. Только взял, и сразу же появилась москвичка со стопкой книг, перевязанных бечевкой. Но, должен отдать справедливость, к известию о местах в общем вагоне отнеслась мужественно и с пониманием. Толкаться в зале сил больше не было, водочные пары на верхнем пределе взрываемости. Выбрались на улицу. Счастливая книголюбка взахлеб рассказывает мне, какой неиспорченный народ в Сибири, какие редкие книги за гроши отдают букинистам. И в самый разгар ее восторга между нами возникает взмыленный Юра.
– Где вы прячетесь? – кричит. – Поезд уходит! – Хватает ее чемодан и ковыляет по направлению к перрону.
Мы трусцой за ним, хотя и не понимаем, куда торопимся, потому что до поезда еще долго. Он на ходу объясняет:
– В почтово-багажном поедем.
Я про билеты талдычу.
– Все правильно, – успокаивает, – билеты вам для авансового отчета пригодятся, а поедем в почтово-багажном, в отдельном купе, как белые люди.
По блату – за двойную плату.
Только сели – и сразу тронулись, будто специально нас поджидали. Купе отдельное, чистенькое. Расположились. Голубки мои сразу ворковать. Я человек понятливый – люди утром расстанутся и, может, никогда не встретятся, – вышел из купе якобы покурить. Пейзаж за окном вроде бы и приличный, но глазам не до него, закрываются бедные мои глазоньки, ждут не дождутся, когда избавят их от природных красот. А в купе словно забыли про меня. Я уже и в соседние двери подергался, надеясь приткнуться на свободное место – все заперты, и к проводнику постучался – не ответил. Пришлось на откиднушке плацкартствовать.
Юра собрался перекурить только через два часа. Увидел меня, вытаращился, словно привидение встретил, и удивленно так спрашивает:
– А чего ты здесь делаешь?
– Дремлю, – говорю.
– А почему не в купе? – Наивненьким притворяется, потом руки к сердцу прижал. – Да что ты о нас подумал! Как ты мог! Как тебе не стыдно! Да я, да она…
Ну чем на такую наивность отвечать? Ладно, замяли. Заполз на свою верхнюю полку. Пока ноги вытягивал, уснул.
С боку на бок перевернуться не успел, а уже будят. Мне показалось, что и не спал вовсе. Глянул в окно, а там серенький, чуть живой рассвет. Какого дьявола, кричу, нашли время для шуток! Никак не врублюсь, что уже приехали, по моим соображениям, должны были прибыть чуть ли не к полудню. Самая короткая дорога у спящего. Я и билеты с таким расчетом брал. Но блат спутал все расписания и расчеты. Везли нас без остановок и на повышенной скорости, как самый ценный груз. Или как скоропортящийся, от которого спешат побыстрее отделаться. Домчали по холодку и выбросили на перрон прозябать остатки ночи в вертикальном положении, потому что лежачие места в зале ожидания нас не ждали. Можно было подстелить газетку и устроиться на полу, но кандидату наук такое не предложишь. И оставлять ее в одиночестве как-то не по-мужски. Пришлось развлекать байками до открытия магазинов.
А Юра в это время спал себе под стук колес и с каждым новым сном приближался к гостеприимному Черемхову.
На самолете летел уже без блата и четко по расписанию.
Но битому неймется. Умный человек два раза об одну кочку не спотыкается, но кому-то, чтобы поумнеть, и трех раз недостаточно. Года не прошло, и я снова влип с его блатом. Прислали повестку из военкомата, а мне в этот день товарища надо было встретить на вокзале. Ну я и пожаловался на судьбу. А Юра: не боись, мол, у меня там свои люди. Пошли вместе. И очередишка-то небольшая была. Успевал. Но у него же – блат. Взял мои документы и прямым ходом к начальству. Через пять минут возвращается. Грудь – колесом, улыбка шире физиономии:
– Я же говорил, что все улажу. Сейчас вызовут.
И растянулось это «сейчас» на четыре часа. Плюнуть бы да сбежать, но документы забрали. И тех, что раньше пришли, уже отпустили, и тех, что позже…
Меня пригласили самым последним, и смурной капитан объяснил, что с ним такие финты не проходят, за некоторых красавчиков даже генералы хлопотали, и все равно – осечка. Суровый капитан, но справедливый, в красавчики меня зачислил. Оставалось только поблагодарить: сначала капитана, а потом – Юру.
Эка разворчался. Чего доброго, подумаете, что в святые рядиться начал. Куда там! Черного кобеля не отмоешь добела. Но обидно страдать за чужие грехи, когда своих полно.
Дядька
Когда у нас в России любили начальников? Да никогда. А за что, собственно? Когда от них людям польза была? Работать не умеют, зато жаловаться на свою судьбу – великие мастера. Но если эта шапка Мономаха настолько тяжела, чего же они так грызутся за нее? И уж к слову, на Руси издавна принято было, заходя в дом, снимать шапку, и не важно, Мономахова она или еще чья…
Но правила без исключения, сами понимаете… Толик Березин своего начальника любил. Других, как и положено, терпеть не мог, а своего обожал. Потому что Михалыч имел золотую голову. Кто – о футболе, кто – о бабах, а Толик – о своем шефе, о том, что лучшего специалиста по дизелям и турбинам не только в Сибири, но и во всем Союзе не существует, разве что в Питере один самородок приближается к нему по величине, но до Михалыча пока еще недотягивает. И попробуй возрази, чуть ли не в драку лез. Да и спорить с ним особого желания не возникало, потому что сам Михалыч ни начальника, ни профессора из себя не корчил, даже во хмелю. А то бывают скромники: трезвый – ниже травы, а стакан пропустит – и сразу же из всех дыр, подбородок в соплях, а туда же, в гении. Пьяный Михалыч говорил еще меньше, чем трезвый. Предпочитал слушать. И больше всего любил анекдоты, даже над самыми бородатыми хохотал. Толик ему специально людей приводил. Иной загулявший шеф требует в номер девицу, другой – гитариста, Михалыч – анекдотчика. А поддавал он частенько, мужик в работе безотказный, и – соответственная благодарность. Это сейчас требуют дензнаки, а тогда была единственная валюта – в стеклянной упаковке.
