Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен

Его дети были очень привязаны к бабушке. Особенно Анат. Матери своей она боялась, но тут проявила неожиданную силу и взрослость. Глядя, как они ухаживают за тещей, Молхо испытывал гордость за своих детей. Он спросил, приходил ли Габи. «О да!» — воскликнула Анат. Мальчик сидел здесь часами и готов был сидеть еще, но медсестры чуть не силой отправили его домой. Молхо повернулся к медсестре. «Я немного разбираюсь в этих вещах, — сказал он ей с горькой улыбкой, указывая на кровать больной. — Я не новичок». — «Да, я знаю», — мягко ответила она, и Молхо, почувствовал, что ему приятно, что его история здесь известна. Он спросил, какой пульс у больной, посмотрел ее рентгеновские снимки и температурную кривую, выяснил, какие лекарства ей прописали, и поглядел на приборы, к которым она была подключена.

Дочь осторожно смочила бабушкины губы влажной палочкой с ватой, и, глядя на знакомую ему с прошлой осени палочку, Молхо почувствовал тоску и даже какую-то обиду — к умирающей матери она боялась приблизиться, а сейчас ухаживает за бабушкой с такой преданностью, будто это ее мать. «Почему бы тебе не пойти домой? — спросил он, обняв ее за плечи. — Идите оба домой, а я останусь с ней. Может быть, она все-таки проснется и узнает меня, и мы сможем поговорить. Идите, уже поздно. У меня над вами преимущество в целый час, я ведь все еще живу по европейскому времени. Если мне что-нибудь понадобится, я вам позвоню. Только оставьте мне немного денег на такси и захватите мой чемодан и сумку, там шоколад для вас. Потом я вам все расскажу».

Он обследовал маленький ночной столик возле кровати — там не было ни транзистора, ни магнитофона, ни наушников, и он немного рассердился на детей, которые не додумались дать бабушке под конец послушать музыку, как слушала их мать. Могли бы подумать об этом! Но оказалось, что не только подумали, но даже предложили ей наушники, но она сама почему-то решительно отказалась.

«Ну, значит, на этот раз обойдется без музыки, — подумал Молхо. — Почему я вообще решил, будто музыка облегчает страдания? Может быть, она, напротив, только усиливает их». Он попрощался с детьми, сходил в туалет сполоснуть лицо и, вернувшись, позвонил матери в Иерусалим, разбудил ее и сообщил, что вернулся и сидит у постели тещи. «Я думаю, она уже не выкарабкается», — мрачным шепотом сказал он матери, и та отреагировала на это очень испуганно, как будто была уверена, что смерть, так энергично взявшаяся за семью его сына в Хайфе, обязательно продолжит это дело в Иерусалиме. «Не буди ее! — взмолилась она неожиданно. — Не утомляй ее напрасно». Он положил трубку, но не сразу вошел в комнату больной, а сначала прошелся по другим палатам этого этажа, который всегда так интересовал его раньше, — посмотреть, кто тут еще лежит. А вдруг он узнает еще что-нибудь новое о смерти! В одной комнате лежали два старика, подключенные к трубкам и приборам, в другой — моложавая женщина, возле которой сидела частная медсестра, читая ей журнал, в третьей находился мужчина его возраста, который то и дело постанывал во сне.

Он вернулся в комнату тещи. Там было душно, и он открыл окно. Ночь была прохладной и ясной, небо искрилось мириадами звезд, которые казались совсем близкими, невидимое море лежало где-то в бархатной темноте. «Не умеем мы ценить наш замечательный климат, — подумал Молхо. — А ведь он так глубоко человечен!» Кто-то легко коснулся его плеча — это медсестра пришла сменить капельницу и принесла ему кофе. Он опустился в кресло, с интересом следя за ее манипуляциями. Да, на этот раз смерть распоряжалась другими армиями, и сам он уже повысился в звании в ее частях — уже не работал на нее, как простой исполнительный рядовой, а следил, как инспектор, за точным исполнением ее приказов. Внезапно старуха открыла глаза и посмотрела прямо на него. Он вздрогнул и ответил ей горькой, смиренной улыбкой, но ее взгляд тут же погас, как будто она лишь на мгновение пришла в себя и теперь снова утратила сознание. «Подожду еще немного, — подумал он. — Пусть проснется сама». Но в его душу уже закралось странное подозрение, что она нарочно избегает разговора. Может быть, она подсознательно хотела, чтобы ему не удалось переправить Нину на Восток, и тогда ему пришлось бы жениться на этой крольчихе. Жена часто обвиняла Молхо и его мать в том, что ими руководят подсознательные побуждения, и ему всегда приходилось в таких случаях напрягать воображение в попытке понять, что происходит в подсознании его жены, чтобы не терпеть поражений в таких стычках; но после ее смерти он забросил эти занятия, и его подсознательное погрузилось во тьму.

В середине ночи его разбудил негромкий смех: это две молодые медсестры — судя по отглаженным халатам и чепчикам, стажерки — пришли заступить на ночное дежурство. Тещу передали им вместе с отчетом о ее состоянии за последние восемь часов, присовокупив к этому отчету и самого Молхо: «Это ее зять, он только что прилетел из Берлина». — «Специально?» — удивленно спросила одна из молодых медсестер. «Нет, — сказал Молхо. — Я просто вернулся домой». — «Может быть, вы устали? — поинтересовалась она. — Мы можем постелить вам в комнате для гостей». Молхо отказался. Он живет неподалеку. А кроме того, он хотел бы быть здесь, чтобы уловить момент, когда она придет в сознание, и поговорить с ней. «И вообще, — сказал он с легкой улыбкой, — у меня есть еще в запасе час европейского времени». Медсестры взяли у него пустую чашку, пригасили свет в комнате и закрыли за собой дверь, и ему вдруг почему-то стало приятно от того, что они остались только втроем — он, его теща и смерть. Из-за стены до него доносились приглушенные звуки разговора новых медсестер. Они говорили громче и вообще были куда шумнее, чем прежняя, но зато казались и куда симпатичней, особенно одна, темненькая, с пышными формами, чистой кожей и сверкающими черными глазами, явно восточного происхождения, хотя он не мог понять, какого именно. «Насколько красивее стали девушки в последние годы, — подумал он. — Настоящая революция».

Проснувшись снова и посмотрев на кровать, чтобы убедиться, что теща все еще жива, он подумал: «Если к ней действительно приближается смерть, то очень легкая. Настоящая смерть праведницы. Дай Бог и мне такую». Часы показывали два, и он чувствовал себя усталым и разбитым от долгого сидения. Он поднялся и вышел в коридор. На дежурстве осталась только одна сестра, черненькая. Она сидела у стола, и ее белая точеная шея склонилась над открытой книгой. Стоящий рядом транзистор пел что-то по-арабски. Молхо прошел мимо нее бесшумной тенью, по пути заглянув в книгу, — к его удивлению, она тоже была по-арабски. «Странно, как я сразу не распознал, что она арабка? — подумал он. — Я ведь обычно их хорошо различаю. Интересно, вторая медсестра тоже арабка?» Он заглянул в комнату двух стариков и заметил, что у одного из них игла капельницы вышла из вены. Он нервно, дрожащими пальцами, вставил иглу обратно и разгневанно направился к медсестре. Она спросила, намерен ли он ночевать здесь, и он сказал, что побудет еще немного. «Тогда почему бы вам не прилечь? — сказала медсестра. — Если она проснется, я вас разбужу». — «Нет, — сказал он, поколебавшись. — Я еще не устал». И попросил у нее еще чашку кофе и подушку под голову. Она казалась заинтригованной, наверно, он ей импонировал — немногословный вдовец и преданный зять. Получив кофе, подушку и одеяло, он устроился в кресле, укрылся и стал смотреть на тещу, которая тяжело, прерывисто дышала, то приоткрывая глаза, то тут же снова их закрывая, как будто и впрямь отказываясь его узнавать. Он вдруг вскочил и позвал сестер. «Передвиньте ее кровать! — раздраженно потребовал он. — Ей не хватает воздуха там в углу. Поверните ее лицом к солнцу. Ну же! Эта кровать на колесиках, ее легко двигать!» Они с удивлением переглянулись, не зная, что делать, но он так решительно требовал передвинуть кровать, что они в конце концов взялись за дело. Он стоял в углу, слегка опьянев от усталости, и следил за их движениями, вспоминая жену в ее огромных наушниках, устремлявшуюся в свой последний бой в той большой медицинской кровати, точно молоденькая армейская связистка в боевой машине. И вот теперь ее мать тоже движется в такой же кровати на свою передовую, навстречу солнцу, которое вот-вот должно появиться в этом окне. Да, именно в этом, он хорошо знал расположение окон в доме престарелых.