Василий Белов - Год великого перелома
Меерсон освободил место за хозяйским столом. Степан Иванович подал председателю контрольной комиссии свои бумаги. Турло мельком просмотрел их:
— Товарищ Лузин, на ближайшем заседании мы заслушаем ваше заявление! Но не ранее как на следующей неделе. Где вы работаете?
— Работал! — Лузин сдерживал раздражение. — Я работал в системе Северолеса… Меня перебросили в потребкооперацию…
— Хорошо, на следующей неделе мы досконально изучим ваше дело.
Меерсон, перейдя на другое место, разглядывал скучный заоконный пейзаж. Низкорослый Турло суетливо двигался между столами и стульями, нервно играл метелками пышных черных усов и намеренно не глядел в лицо собеседника. Впрочем, если б он и посмотрел в лицо посетителя, то ничего бы путного не получилось, поскольку по заглазному выражению четвертого члена бюро бывшего моряка Иоффе, левый глаз у Турло глядел на зюйд-вест, а правый на норд-ост. (Такие шутки у членов Крайбюро считались верхом остроумия, и тон задавал сам Бергавинов.)
Степан Иванович попрощался и вышел из кабинета, как говорится, в полной прострации. (В лучшие времена он произносил это словечко без буквы «т».) Поездка явно затягивалась. Приходилось думать, у кого бы занять денег. Да и в успехе дела появилось первое неосознанное сомнение. Что делать дальше? Ответ на этот вопрос был отодвинут на неопределенное время странной и весьма неожиданной встречей.
Едва закрыв за собой дверь, Лузин нос в нос столкнулся с Прозоровым. Оба опешили. Волей-неволей пришлось здороваться.
— Владимир Сергеевич, вы ли это? — встряхнулся Лузин. — Да еще в таком коридоре…
— Все дороги, Степан Иванович, ведут в Рим! — рассмеялся Прозоров. — Глория виктис! Слава побежденным. Того и гляди, стану марксистом…
Они обменялись краткими фразами о здоровье.
— Не выйти ли нам на свежий воздух? — предложил Степан Иванович.
— С большим удовольствием. Но меня вызвали туда же, куда и вас. Подождите где-нибудь хотя бы минут пятнадцать…
Степан Иванович, изрядно заинтересованный, сказал, что подождет в скверике на скамейке. «Вызвали. Туда же, куда и вас… — Лузина покоробила эта фраза. — Во-первых, меня не вызвали, я приехал сюда сам. Во-вторых…»
Ревнивое чувство не успело облечься в слова. Прозоров уже выходил из крайкомовского подъезда. Светлый заморского покроя костюм. Отнюдь не пролетарский блеск на штиблетах… Высокий лоб Прозоров осушает белым как снег платком. «Ничего себе административно-высланный», — подумалось Лузину.
— Попросили зайти позднее. Что-то там не готово насчет моей высокой персоны, — сказал Владимир Сергеевич.
Они вышли на проспект Павлина Виноградова. Утренний воздух Архангельска был свеж, дыхание Двины напоминало весеннюю вологодскую пору.
X
— Так где же она, ваша хваленая пролетарская солидарность? — возмутился Прозоров, когда узнал про кабинетные хождения и партийные передряги Степана Ивановича.
Лузин развел руками.
— Я не понимаю… — продолжал Прозоров. — Есть в этом что-то дьявольское… Вы, коммунисты, преследуете друг друга. Точнее, сами себя.
Лузин возразил:
— Владимир Сергеевич, вы по-прежнему ошибаетесь… Идет классовая борьба.
В словах Лузина не было прежней твердости, прежней беспрекословности. Прозоров заметил это и вспомнил разговор во флигеле в присутствии отца Иринея. Хотелось узнать про Ольховицу, спросить что-нибудь про Шибаниху, но собеседник не был там не меньше самого Прозорова. Земляки остановились вблизи руин Троицкого собора. Работа по возведению на соборном фундаменте городского драмтеатра шла полным ходом, а ледокол «Седов» стоял на Двине, готовый к походу. Двинское дыхание доносило от Красной пристани звуки духового оркестра. Лузину тоже вспомнился спор во флигеле:
— Владимир Сергеевич, а ведь вы считали справедливой экспроприацию фабрик. Помните?
Лузин покраснел.
— Ваше мнение изменилось? — допекал собеседник.
— Да! — твердо сказал Прозоров. — Мое мнение несколько изменилось. Июльский ветряной вздох донес от пристани крики «ура». Прозоров предложил сходить на проводы ледокола.
— Степан Иванович. Скажите мне вот что… Разрушение собора… Оно что, тоже имеет отношение к борьбе классов?
— Конечно! — отозвался Степан Иванович.
— Какое же отношение и при чем здесь Маркс? Просветите меня, как соединить несоединимое? Или вы подобно Ленину считаете православную веру народным опиумом?
— Безусловно! — Лузин разгорячился как на собрании. — И не только православную, но и прочую. Иудейскую, например. Мы преследуем всех одинаково, потому что дурман есть дурман.
— Раввинов и синагог за полярным кругом раз, два и обчелся. А православные храмы со времен Александра Невского стоят по всему северу. Нельзя же сравнивать преследования единичные с массовыми! Но даже не в этом дело…
— Вы что, и верить начали? — Лузин хохотнул. — В Отца, Сына и духа святаго?..
Степан Иванович нарочно произнес последнее слово издевательски. Но Прозоров оставался серьезным:
— Нет, в Троицу я еще не могу почему-то поверить. А в двоицу, то есть в отца-вседержателя и в духа святого, я, Степан Иванович, верил и раньше.
— Так вы тоже вроде оппортуниста или сектанта, — вновь подкузьмил собеседник.
— Выходит так… Но я всерьез предупреждаю. Вам опасно общаться со мною в обоих смыслах: и в церковном, и в гражданском.
— Ерунда! — Лузин вдруг разозлился, но Прозоров спокойно сказал: — Именно по этой причине я не приглашаю вас на ночлег…
— Спасибо, я устроился в гостинице. А у вас что, появилась мания преследования?
Прозоров ответил горькой улыбкой. Они приближались к пристани. Ледокол «Седов», готовый к отплытию, стоял у стенки, небольшая толпа провожающих одобряла приветствия отважным полярникам аплодисментами. Торжественный митинг с плакатами и духовым оркестром вела член бюро Крайкома Наталья Когинова. Рядом с нею на деревянных подмостках несколько начальников. Профессор Самойлович из Ленинграда был в военной фуражке и в кожанке, профессор Визе в шляпе и в галстуке. Оба носили очки и усы. Шмидт возвышался рядом с капитаном Ворониным. Ветерок, пролетавший с двинского плёса, шевелил широкую черную бороду начальника экспедиции. Эта борода еще с прошлого лета была известна каждому архангельскому мальчишке.
Толпа провожающих прослушала краткие речи. Профессора поднялись на борт. Грянул оркестр, послышались недружные крики «ура», ледокол прогудел и отвалил от причальной стенки.
Густой, с печальной старческой хрипотцой голос «Седова» еще звучал над Пурнаволоком, когда Лузин и Прозоров уходили от Красной пристани.
— Опять Шмидт стремится ближе к Северному полюсу! Как вы думаете, что ему надо за полярным-то кругом? Ведь моржи и медведи… — Прозоров оглянулся. — Моржи и медведи, насколько мне известно, в кооперации не участвуют…
Лузина начинал бесить Прозоровский тон, и он сухо заметил:
— Экспедиция организована с научными целями.
— А каким и чьим целям служит наука? Вон Бергавинов взахлеб докладывает, что идут химические опыты и научные исследования для превращения в сахар древесных опилок. Идея хоть и утопична, но зато понятна миллионам обворованных Шмидтом кооператоров. А какова идея у Визе, Шмидта и Самойловича? Тоже впрочем очень простая идея! Все трое сознательно или бессознательно выполняют поручения европейских банкиров. Нужна срочная колонизация Русского Севера? Пожалуйста! И газеты тотчас подхватывают гнусную мысль о якобы перенаселенной России… Ну, а денежки на полярные экспедиции можно спокойно взять хотя бы и с тех же кооперативных счетов. Помяните мое слово, следом за ледоколами пойдут целые караваны. Грабеж лесных ресурсов уже начался, на очереди пушнина и недра.
Лузин возмущённо молчал.
Взволнованный Прозоров оглянулся и заговорил спокойнее:
— Уверяю вас, дорогой Степан Иванович, разница между большевиком Шмидтом и банкиром Ротшильдом чисто внешняя. Оба делают одно дело. Вы, кажется, знали Шумилова? Бывшего секретаря Губкома?
— Да, Шумилова я очень хорошо знаю. А при чем здесь Шумилов?
— А при том, что разницы между нынешним вологодским секретарем и тогдашним никакой нет, не правда ли? Я говорю о их мировоззрении.
— Да, я с этим соглашусь.
— Разницы нет, а газеты вопят, что разница есть. Один, мол, правый, а другой правильный. И что примечательно, вы верите этой дьявольской диалектике! И не один вы, а все.
— Кроме вас?
— Напрасно иронизируете! Мнимую разницу вы замечаете, а сходство большевика и банкира игнорируете. Для России…
Тут Лузин резко оборвал Прозорова:
— И все это вы говорите всерьез?
— Разумеется. Потому и прошу: держитесь от меня как можно дальше…
