Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген
— Вопросы к докладчику! — объявил председатель Давидюк. Своего отношения к выступлению он тоже ничем не выразил, может, только слегка поскучнел.
Тишина воцарилась мертвая. Легко председательствовать в такой обстановке.
— Нет вопросов? — удивился Давидюк. — А доклад, по–моему, был содержательный.
В задних рядах произошло движение, с грохотом упал стул. Это рванулась в бой Клавдия Серафимовна Стукалина, внеся тем самым первую поправку в сценарий Кремнева. Через Сухомятина он предупредил ее: она должна выступить последней, поставить точку, выразить под завязку глас народа. Не сдержалась воинственная поборница всеобщей справедливости, не сумела себя укротить, лезла по ногам, по головам, огрызалась. Когда она наконец вылетела на сцену, волосы ее были растрепаны, платье перекосилось. Попробовал ее урезонить Виктор Давидюк, сказав, что по списку следующий Мефодьев — куда там. Теперь только землетрясение могло ее остановить. Столкнувшись на ступеньках со спускающимся Сухомятиным, она и его обожгла ненавидящим жестким взглядом. Говорила Стукалина без бумажки:
— Тут предыдущий оратор интеллигентничал, манерничал, цирлихи–мирлихи разводил, — а я женщина простая, трудовая, манерами не обученная. Сколь я вытерпела — все знают, — широкий жест в зал. — И я натерпелась, и другие люди из–за одного–единственного человека, дорогого нашего заведующего Карнаухова. Кто он такой, товарищи, заведующий наш Николай Егорович? Начальник? Помощник в трудовой работе? Нет и нет. Он царек, работодатель и самодур! — По собранию потек встречный шум. Давидюк постучал карандашом: «Выбирайте выражения, Клавдия Серафимовна, вы не на…» — не договорил. — Выбирать выражения? А пусть их те выбирают, которые у него в рабстве, которые ему продались телом и душой из–за сытного куска и теплого местечка… Пусть выражения подбирает Иоганн Сабанеев, он под крылышком Карнаухова диссертацию отщелкал, не отходя от кассы! Пусть Генка Данилов выражения ищет, ему все дозволяется, неизвестно за какие заслуги. Жаль, он нынче в больнице либо симулирует и меня не слышит.
— Я слышу, — отозвался из прохода Афиноген. Он только что вошел и выискивал себе место. — Я здесь, Клавдия Серафимовна.
Стукалина сбилась на мгновение, но тут же взяла себя в руки.
— Вот, а говорили — операцию ему сделали. Нет, он себе операцию не станет делать, ему незачем. Это над нами здесь давно проделывают операцию… Я говорю сейчас от имени всех угнетенных и униженных тружеников отдела и поэтому не буду подбирать выражения… Вон сидит передо мной вечно заплаканная Инна Борисовна Самойлова. Не ее ли, чем–то ему неугодившую, каждый день топчет ногами и обзывает нецензурной бранью Карнаухов? Вон сгорбился выступавший передо мной Сухомятин Георгий Данилович. Кто не знает его талантов и научного размаха? А может он рот открыть, даже будучи заместителем? Нет, не может, потому что сейчас же рот ему заткнет грубая тираническая ладонь Карнаухова.
«Она, оказывается, глупее, чем я предполагал, — с брезгливостью отметил Кремнев. — Все может испортить, сумасшедшая баба». Сухомятин настойчиво подавал ему какие–то сигналы, но он не обращал внимания. В душу его вдруг впервые закралось сомнение… Стукалина продолжала вопить еще некоторое время, перечисляя множество придуманных и додуманных обид, а потом перескочила к никотиновой истории, обвинила Карнаухова в сознательном выведении из строя лучших работников отдела с помощью подсовывания им сигарет… на этом Давидюк лишил ее слова. Заканчивала свое выступление Стукалина в гвалте и шуме: сотрудники хохотали, хлопали, кто–то даже залихватски свистнул.
Не зря предложил Кремнев объявить председателем Давидюка. Возмущенный, терпеливо дождавшись, пока уберется со сцены Стукалина и утихнет шум, он поднялся и сказал, округляя каждое слово:
— У нас собрание, а не бой гладиаторов, товарищи! Тот, кто позволил себе свист, не имеет права здесь далее находиться. Пусть он встанет и покинет зал, — подождал, но никто не отозвался. — Стыдно, товарищи! Женщина, конечно, увлеклась, запуталась. Она не оратор, говорила, как умеет. И что–то, возможно, хотела сказать дельное. Почему же нам не попытаться понять — что? Откуда этот мальчишеский настрой? Мы здесь решаем вопрос наиважнейший, неужели позволим себе опуститься до уровня склоки? Может быть, товарищ свистом хотел помочь Карнаухову, думаю — он ему повредил… Кто следующий? Мефодьев Кирилл Евсеевич!
«Молодец!» — одобрил Кремнев, но тут же ясно увидел: затеянное собрание не имеет никакого смысла, и стиснул зубы от злой мысли, что совершил ошибку, достойную первоклассника, подумал: «Как же мне теперь выступать? Что им сказать? Как объяснить этот балаган? Никто не захочет понять».
— Что же вы, Кирилл Евсеевич? — поторопил председатель. Мефодьев ответил с места:
— Я отказываюсь от выступления.
— Почему?
— То, что здесь происходит, несерьезно и недостойно. Не считаю возможным принимать участие.
Давидюк растерялся.
— Я хочу принять участие, — крикнул звонко Афиноген, уже карабкаясь на ступеньки, со смехом оборачиваясь к собранию. Он узнавал многих и всем улыбался. Он радовался, что хочет принять участие, и всех призывал порадоваться вместе с ним.
— Тебя в списках нет, — попытался урезонить его Давидюк.
— Меня Стукалина делегировала от имени обездоленных и страдающих.
Афиноген задержался возле стола, все еще улыбаясь. Он больше не прислушивался ни к кому и не торопился. Он видел одного Карнаухова, багряной тучей нависшего над четвертым рядом, Карнаухова, который смотрел в стену и, кажется, был болен. Во всяком случае, правую руку он сунул под рубашку, массажировал сердце. Рядом с ним — Иоганн Сабанеев, талантливый человек, без натяжек, но себе на уме. А кто, интересно, не себе на уме? Потемки, потемки чужая–то душа, если не считать Наташиной.
Собрание присмирело, отхлопало, отсмеялось, утомилось — ожидало новой пищи для эмоций и размышлений. От Афиногена Данилова.
— Здесь сейчас проворачивается довольно мерзкое дельце, — заговорил он негромко, но внятно. — На наших глазах чернят человека, о котором говорить бы нужно только с восклицательными знаками. Но пожалуйста — науськанная кем–то женщина выливает на Карнаухова ушаты помоев, а мы посмеиваемся. Это и впрямь забавное зрелище. Особенно, если учесть сколько перепахал за свою жизнь Карнаухов и чем прославилась милейшая рукодельница Клавдия Серафимовна.
Давидюк постучал карандашом. «Безобразие!» — вынырнул издалека придушенный голос Стукалиной.
— Хорошо, хорошо, — поклонился Афиноген, державший себя на сцене почти как в бильярдной, — поговорим по повестке собрания. Отчет нашего отдела — так, кажется? Давайте, поговорим без личностей… Кто вообще толком понимает, что такое и чем занимается рассматриваемый отдел? Да у него и названия четкого нет. Вроде бы — отдел координации. Что и для кого он координирует? Неизвестно. Многие из нас имеют экономическое образование. Верно? Однако основная часть работы, которую мы выполняем, — все эти бесконечные справки, отчеты, сводки, — связана с экономикой постольку, поскольку, к примеру, любая цифра сама по себе связана с высшей математикой. Основная загрузка отдела — бухгалтерия в чистом виде. В каком–то смысле нас, конечно, можно назвать координаторами, так же как и бухгалтера, который подводит баланс в фонде заработной платы… Известно, что мы также отвечаем за техническую рекламу предприятия. Но кто же конкретно этим занят? А никто. То товарищ Сухомятин — жаль, я его выступления не слышал, уж он, наверное, поколотил себя в грудь, покаялся, понимает ведь, что отвечать все равно Карнаухову. То Мефодьев, глубоко уважаемый мной человек, встречавшийся с самим Дзержинским, то сама Клавдия Серафимовна Стукалина, которую из–за всякой ерунды норовят оторвать от любимого занятия — вязания свитеров и изящных мохеровых слюнявчиков. Отсюда и получается, что решаем мы вопросы рекламы не на уровне социальной психологии, как должно, а на уровне знаменитой борьбы с курением. Кстати, Клавдия Серафимовна, вам будет приятно узнать: у крыс, которым впрыскивали никотин, обнаружены склеротические бляшки в мозгу. Скоро, скоро поредеют ряды ваших недоброжелателей, настанет светлый денек….
Громкий председательский стук карандашом, смешки в зале, нечленораздельный вопль Стукалиной.
— Я тут, страдая на больничной койке, сделал некоторые выкладки. Вот, пожалуйста! В прошлом году семьдесят процентов наших предложений и заявок, подкрепленных «научными» расчетами, не были реализованы. Кто–нибудь обратил на это внимание? Может быть, это встревожило самого директора, и он забил в набат? У меня есть и еще некоторые цифры, отражающие картину наших мощных холостых усилий, я их передам для протокола.
Так мы жили не год, не два — постоянно. Наращивали скорости и получали премии. Почему же именно сегодня встал вопрос о том, что отдел «лихорадит»?
