Михаил Балбачан - Шахта
– Я и не беспокоюсь. А Нанидзе гоните в шею! Кстати, чем вашим людям самим бегать за бригадирами, оборудуйте радиоточку и дирижируйте всем прямо отсюда.
– Это, конечно, мысль. Но где взять аппаратуру?
– Наверняка что-нибудь найдется. Не все же сгорело. Где Григорьянц?
– Только что тут вертелся.
– Передайте ему, что это мое распоряжение. Он обеспечит.
– Хорошо, передам. Так мне сейчас на распредплощадку?
– Отправляйтесь. Сводку только дайте.
– Берите.
В темном переулке, по пути в штаб, Евгению Семеновичу повстречался бывший прораб Бочкин, счастливо избежавший КПЗ. Он во все горло распевал похабную песню и, похоже, даже не подозревал о печальных изменениях в своей биографии. С огромным трудом избежав слюнявых объятий, Слепко вошел в уже почти родной «кабинет», как обычно попросил, чтобы принесли крепкого чаю, и, прихлебывая горько-сладкий кипяток, занялся сравнением свежей сводки с развешанными по стенам графиками. Как ни странно, отставание немного сократилось. Влетел Григорьянц.
– Слушайте, Евгений Семеныч, я вам что, господь-бог?
– То есть ты отказываешься?
– Сгорела у них радиоточка, где я вам ночью дефицитную аппаратуру найду?
– А в клубе?
– В клубе мы с вами как раз находимся.
– Ах, да. И что же?
– Наклевывается одна мыслишка! Можно, я воспользуюсь телефоном? Только, извините, товарищ начальник, звонок будет конфиденциальный.
– Ладно, действуй. Я выйду ненадолго.
Ночь была безлунной, и он не стал спускаться с крыльца. Бледные звезды слабо мерцали в вышине. Где-то хрипло заорал первый петух. Через приоткрытое окно было слышно, как Григорьянц требовал соединить его с каким-то дежурным офицером, представляясь при этом начальником главка Бурцевым. Даже голос умудрился подделать очень похоже. Другое дело, что навряд ли товарищ Бурцев стал бы в три часа ночи лично названивать каким-то там дежурным офицерам. В девять утра взвод связистов уже развешивал по стройке тарелки громкоговорителей.
День предстоял жаркий. Евгений Семенович, чувствуя, что не сможет заснуть, решил для успокоения нервов прогуляться немного по поселку. Свернул в узкий, заросший крапивой проход, еще раз куда-то свернул, перебрался по ветхим мосткам через замусоренный овраг, двинулся дальше, с любопытством завзятого зеваки разглядывая такую, в общем знакомую жизнь захолустного горняцкого поселка. Миновав последнюю избу, по самые окошки вросшую в землю, он направился огородами по глубоко утоптанной болотистой тропке. Шум стройки остался далеко позади. Угрюмая тетка копалась в грядках исполинского укропа. В нос Евгению Семеновичу шибанул пряный аромат, навернулась слюна. «Борщеца бы сейчас похлебать. Вон свекла у них какая знатная. Но больно суровая бабища, у такой черствой корки не допросишься. А денег у меня… ни копья. Ладно, черт с ним, с борщом». По пути попалось немало здоровых мужиков, определенно шахтеров, праздно сидевших на завалинках с выражением глубокой мизантропии на щетинистых физиономиях. «Мы народ со всей области согнали, а эти, значит, „под свечкой” оказались? Хрен с ними! Бирюль начальник, пусть у него голова и болит». Из-под перекошенной калитки выползла маленькая мохнатая шавка, бочком подобралась к сапогу подозрительного пришельца и неуверенно зарычала. Слепко почесал моську за ухом. Та заулыбалась и завиляла пушистым хвостом.
– Дядька, не трожь нашу собаку! Не трожь, кому говорю! Счас батю покличу! – выкрикнул из-за забора пацаненок лет восьми с перемазанной чернилами конопатой рожицей.
– Да ладно, я только погладить хотел.
– Бабу свою гладь! Это наша собака!
– Ишь, грозный какой. Я ведь ничего плохого не делал.
– Знаю я тебя! Небось стибрить чего собираешься. Уже Барсика утащить хотел! – мальца поразила эта ужасная догадка, губы у него затряслись.
– Больно он нужен мне, Барсик твой, лучше скажи…
– Барсик! Барсик! Иди ко мне. Иди сюда, тебе говорю! Вот я сейчас тебя, неслух!
Но Барсик упорно делал вид, что не слышит, и продолжал обнюхивать сапоги Евгения Семеновича.
– Да успокойся ты. Ты знаешь, я кто? Я большой начальник. Вот хожу смотрю, как вы тут все живете.
– Врешь! Начальники такие не бывают.
– Бывают. Пока твой батька на печи лежит, мы ему, понимаешь, шахту восстанавливаем.
– А он говорит, что вы сами ее подожгли, а теперь поселок наш вконец разоряете!
– Кто это «мы»?
– Пришлые всякие! Ворюги! Я тебя, дядька, не боюся, у меня не заворуешь, у меня ружжо есть!
– И где ж оно?
– Счас принесу, ты пока тута постой, не уходи.
Мальчишка убежал. Евгений Семенович поспешил от греха подальше. Описав круг, он через вытоптанную рожь вышел к палаткам строителей, где с удовольствием порубал перловки. Каша была хорошая, наваристая, с мясом.
Через пару дней ни у кого почти не осталось истеричной неуверенности, давившей на психику в первое время. Десятикратно превышавшее лимит скопление народа в основном сплавилось в единый человеческий механизм. Все входило в колею, как это происходит всегда, даже в самых необычных обстоятельствах. Прошло всего пять дней, а обстоятельства эти никому уже не казались особенно необычными, не вызывали даже любопытства. Ну, восстанавливают шахту за неделю с лишком, делов-то! Люди, в самом буквальном смысле работавшие плечом к плечу, приспособились не пихаться локтями. Очереди на разминовке больше не было, хотя грузовики приходили в прежнем количестве. Зато радио не умолкало:
«Объявляю результаты на восемнадцать ноль-ноль сего числа. По-прежнему бригады плотников Иванова, Костина, Кузьменко, Лукашова, Матвеева, Прошкина и Яковенко идут с опережением графика. А бригада сварщиков Селиванова отстает от графика и сводит на нет достижения плотников. Товарищ Селиванов, пора бы уже подтянуться, вы тянете вниз всю стройку!» И сразу, без перехода: «Машина с кирпичом в пятый сектор, бригадир Петраков – полчаса вам на разгрузку. Машина с завода «Электротяжмаш» на склад номер четыре. Представителям завода обеспечить приемку. …Фельдшера на участок строительства эстакад, третий сектор. Кладовщице Ивановой немедленно вернуться на рабочее место!» Металлическому голосу, отдаленно похожему на человеческий, подчинялось теперь все в этом муравейнике. Нарушения, ошибки, отдельные моменты неразберихи, конечно же, случались, но по сравнению с первыми днями до того измельчали, что руководителю уровня Слепко не стоило тратить на них драгоценное время. Он теперь обходил стройку больше «для порядка». В одном месте компания пьяных плотников отплясывала русскую и распевала матерные частушки, в которых различным манером фигурировал упомянутый по радио Селиванов. Евгений Семенович хотел пресечь безобразие, но вовлекся в ненужную дискуссию, причем не вязавший лыка мужичок пробежал из конца в конец по железнодорожному рельсу, ни разу при этом не оступившись. Слепко такого не сумел бы никогда ни в пьяном, ни в трезвом виде. Пришлось ретироваться. Неподалеку молчаливо-сочувственная толпа окружала сидящего на земле плачущего Селиванова.
– Лучше бы меня ножиком пырнули, – причитал он, – обгадили, опозорили на старости лет. На всю ведь область! Какое они право имели? Чего я им сделал?
– Ничего, Селиванов, подтянетесь, и о вашей бригаде совсем по-другому заговорят, – попытался утешить его замначальника строительства, – ведь правда, товарищи? Чем плакать, взял бы лучше себя в руки, навалился и…
– Иди ты на …! – взревел Селиванов.
Евгений Семенович немного полюбовался, как огромная черная растворомешалка, жадно урча, переваривала цементную смесь и каждые три минуты вываливала на поддон свежую порцию раствора, мигом расхватываемую и уносимую. Из котлованов уже выпирали кирпичные стены. В том, что побольше, грохотали отбойные молотки. То ли ликвидировали все-таки остатки старого фундамента, то ли исправляли какие-то огрехи. Там работали заключенные. Смоляной дух от сосновых стружек и опилок, покрывавших землю, окончательно вытеснил липкую вонь пожарища. Десяток рыжих, бородатых коротышей, зацепив крюками бревно, с присвистом и уханьем бегом мчали его к копру. Торец фонтаном взметывал грунт, оставляя глубокую борозду. В том же направлении тянулось уже много подобных борозд. Один из зрителей объяснил, что это бригада «секиринцев», жителей знаменитой деревни Секирино, находившейся верстах в сорока. Вереница широкобедрых, коренастых женщин переносила силикатный кирпич. Каждая держала ручки сразу двух груженых носилок – спереди и позади себя. В свете прожекторов сахарно отливала свежеструганными бревнами решетчатая башня копра над главным стволом, совсем уже собранная. Над нею весело резвевалось красное полотнище. Стройка не только вписалась в график, но даже немного опережала его, хотя, по мнению Слепко, энтузиазм рабочих начал остывать. Вернувшись к себе, он позвонил на всякий случай в диспетчерскую.
