Видади Бабанлы - Когда молчит совесть
— Проходи, дочка, проходи, садись! — приговаривала мама Джаннат, гладя ее по волосам.
Пододвинув стул, она усадила Арзу и стала разглядывать.
— Красивая… — от всего сердца произнесла она. — Совсем такая, какой мечтала я видеть твою невесту. Дожить вам до старости, и пусть аллах никогда не отнимет вас друг у друга…
Джаннат вдруг засуетилась, словно потеряла что-то, и быстро подошла к большому сундуку, который служил ей постелью. Подняв тяжелую крышку, она долго рылась там и наконец, вернувшись, сказала:
— Дай-ка мне твой пальчик, дочка!
Арзу растерянно взглянула на Вугара. Он спросил:
— Что это, мама?
— Материнское благословение!
Взяв Арзу за правую руку, она надела ей на палец обручальное кольцо, которое когда-то давно купила для своего старшего сына.
— Будь счастлива, детка! — И она поцеловала ее в лоб.
Глава девятая
На следующий день у проходной завода Вугар едва не столкнулся с Баширом Бадирбейли.
— Эй, осторожней! — раздраженно воскликнул Бадирбейли. — Чуть не сбил меня с ног!
Настроение Вугара мгновенно испортилось. Мало того, что с утра попался навстречу этот человек, которого он терпеть не мог, приходится еще выслушивать его упреки. Ненависть молнией сверкнула в глазах Вугара, но он сдержался и отступил:
— Прошу прощения!
Башир перешагнул порог и очутился лицом к лицу с Вугаром и с презрением покосился на него:
— Пах! Он, видите ли, просит! Мне нечего тебе подать! Странное дело, лезет на меня — и я же еще должен быть почтителен к нему!
Стараясь соблюдать внешнее спокойствие, Вугар снова извинился:
— Простите, профессор, я не видел вас.
— Где тебе видеть! — брюзжал Бадирбейли. — От радости ног под собой не чуешь, в облаках паришь!
Вугар ничего не ответил, считая неприличным препираться с человеком, который по возрасту годится ему в отцы. Молча повернулся и хотел продолжать свой путь, но Башир не унимался:
— Не иначе как про тебя поговорку сложили: еще усы не выросли, а он уже почтения требует… От зазнайства ходить разучился, готов человека растоптать…
— Напрасно прибедняетесь, профессор! Вас растоптать? Это мне не под силу… Да и кто решится на такое?
Бадирбейли не уловил иронии.
— В том-то и беда, что ты забыл свое место, решил, что тебе все дозволено…
— Слабенький аспирант, у которого еще усы не выросли, топчет вас, крупнейшего ученого?! Кто в это поверит?
— Нашлись покровители, хилого силачом захотели сделать!… Тайные игры затеяли?…
Убедившись, что раздражение Башира Бадирбейли вызвано не случайным столкновением в проходной, а делами на заводе, Вугар насмешливо ответил:
— Зря вы так думаете, профессор. Играми дети развлекаются…
— Я знаю, что говорю! Игры, гнусные игры! Хотите обмануть общественность, государство!
— Это ваше право так думать, профессор. У большинства мнение иное…
— Какое именно?
— А такое, что с точки зрения научно-технологической работа совершенна и промышленное ее значение — огромно!
— Кто же это высказывал подобные мысли?!
— Члены заводской комиссии, инженеры и техники, люди объективные и доброжелательные.
— Знаем мы этих объективных людей! — Рот Бадирбейли насмешливо искривился. — Все подстроено! Это делишки твоего Сохраба Мургузовича, детка. Иди к нему и скажи от моего имени, что его штучки не пройдут! А тебе лично заявляю: не жить в мире нашим звездам! В свое время не пожелал слушать меня, не посчитался с моими аргументами — теперь не жди пощады.
— Я не собираюсь заводить дружбу ни с вашей звездой, ни с чьей-нибудь другой…
— Много на себя берешь, Шамсизаде, — побледнел от злобы Бадирбейли. Летал бы пониже! Слишком уж ты уверен в себе!
— Уверенность порождается нравственной силой и твердой убежденностью в своей правоте, профессор.
У Бадирбейли задергалась нижняя челюсть, маленькие глазки сузились и стали совсем крошечными. Вугар ждал, что сейчас он разразится грубой бранью — это было свойственно ему, — но Бадирбейли неожиданно расхохотался:
— Одной убежденностью не проживешь, ничего не добьешься, детка! Пора бы знать! Однажды ты уже был за это крепко наказан.
— Не убежденность подвела меня, Башир Османович, а другое… И вы хорошо знаете, что именно…
— Гордец ты, Шамсизаде! Ничему тебя жизнь не научила, с твоим характером голову в целости до могилы не донесешь!
— О могиле не мне, а вам следовало бы задуматься, профессор.
Бадирбейли вдруг согнулся, съежился. «Горькая штука — старость! подумал он. — А этот сопляк еще смеет надо мной издеваться».
— Скажи-ка лучше, — грубо спросил он, — какая сила заносит тебя так высоко? На кого опираешься?
— На себя! И на непобедимую силу правды.
Бадирбейли как-то странно вздохнул, и в словах его послышалось притворное сочувствие, сожаление:
— Правдой не наешься и не напьешься, детка, не может она дать силу.
— А это от человека зависит, профессор. Один правдой и голод и жажду свою утолит, а другой растопчет ее…
— Что ты хочешь сказать?!…
— Мне кажется, комментарии излишни.
— Это невежливо!
— Вините себя, профессор, это ваши уроки, вежливости я научился у вас.
— Хулиган! Нахал! — взбесился Бадирбейли. Он весь трясся, нижняя челюсть дергалась. Видно было, что он ищет ругательства посильнее. От такого человека всего можно было ожидать, и Вугар, махнув рукой, спокойно пошел прочь.
* * *Директор завода, держась за сердце, бледный, медленно ходил по кабинету. На приветствие Вугара он ответил чуть заметным кивком.
— Что с вами, товарищ Мохсумов? — заботливо спросил Вугар. — Сердце болит?
Потирая левую сторону груди, Мохсумов медленным, неровным шагом приблизился к нему.
— Сердце само по себе не болит, — с тоской и сожалением ответил он. Если заболело, значит, ему причинили боль…
Вугар уже догадался, что змеиный язык Башира успел ужалить директора. Чтобы подтвердить правильность своих предположений, он спросил:
— Какая же тому была причина?
— Трудно ли причину найти? — Мохсумов вернулся за стол, отпил два-три глотка чаю, давно стынущего на дне стакана, и, вздохнув, продолжал: — Те, кто намеренно идут на это, из ничего создают нервозную, напряженную обстановку.
— Но зачем, с какой целью?
— Цель простая — довести человека до инфаркта.
— А польза-то от этого какая?
— Очень большая! Скандалами, интригами они создают видимость деятельности и таким образом оказываются в центре внимания.
— И общественность закрывает на это глаза, да?
— А что делать? Одни здоровье берегут, другие считают ниже своего достоинства связываться с такими людьми.
— Короче: не тронь меня, не трону тебя, так получается? — иронически заметил Вугар. — Но это беспринципность! Равнодушие — главный враг нашего общественного развития.
— Равнодушие не только враг дальнейшего развития нашего общества, но и палач человеческого достоинства, паралич духа, нравственности.
— Да, — грустно согласился Вугар. — Жаль, что подчас авторитетные люди, которых мы называем маяками нашего общества, понимают это, но, к сожалению, закрывают глаза и тем самым способствуют распространению различных пороков… Парадокс какой-то!
— Ну, не все же такие!
— Взять хотя бы вас, вчера вы были другим человеком…
Мохсумов вдруг выпрямился, голос его, в котором до этого звучали жалобные нотки, стал серьезным:
— При чем тут, собственно, я? Почему вы приводите в пример меня?
Мохсумов нахмурился, лицо его потемнело.
— Потому что вчера вы давали мне обещания, говорили о деле, а сегодня держитесь за сердце, жалуетесь. Я чувствую, что намерения ваши изменились. Видно, вас здорово запугали…
— Меня? — удивился Мохсумов. — Кто же, по-вашему, может меня запугать?
— А тот, кто только что ушел отсюда…
— Кого вы имеете в виду?
— Бадирбейли.
— Где вы его встретили?
— У проходной. — Вугар испытующе посмотрел на Мохсумова. — Зачем он приходил сюда?
— Чтобы раскрыть наши, как он изволил выразиться, «контрабандистские» дела и возвестить о них всему свету.
— Контрабандистские?! Что он имел в виду?
— Вашу работу… — Мохсумов сделал паузу. — Мы, видите ли, тайно вам помогая, контрабандой занимаемся.
Вугар побледнел. Мохсумов стал его утешать:
— Да не расстраивайтесь вы, — будете так на каждый инцидент реагировать, никакого здоровья не хватит. Не дотянув до моего возраста, начнете за сердце хвататься.
Вугар махнул рукой:
— И так настроение ни к черту, этот бурдюк с ядом и меня успел ужалить.
