Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть
пой разбушевался и, не прекращая привычного своего занятия, надавал тычков всем, кто попался, а потом, выпростав ногу из‑под простыни, гениальным пинком отправил на улицу кассетный магнитофон, японскую диковинку, которую мы привезли, само собой, с Канарских островов, а на этом кассетнике… Я вам еще не говорила? Ой, простите, ясно, ну и голова у меня, конечно, тема такая серьезная, ну и конечно, в такую скорбь мы впали из‑за него, из‑за бедняжки… Так вот, поскольку случай такой серьезный, а священники — товар дорогостоящий, мы ему без устали прокручивали на этой тенерифской штуковине все молитвы, с органной музыкой в промежутках, ну конечно, детка, можешь говорить, что хочешь, но профилактика не помешает, при таких обстоятельствах поди угадай, какую дорожку выберет его душа, а так, все‑таки… верно?.. Так вот, как я тебе говорила, скандалище он поднял жуткий, а из‑за чего — из‑за пустяка: биржевая таблица ему не понравилась, только и всего. Потом, чтобы успокоиться, потребовал, чтобы ему дали флан[129]. Мы не хотели, но тут моя свекровь, сущая тряпка: «Бедняжечка, ну пронесет его сразу же, и что! Давай, Росендита, милочка, шевелись, принеси папочке фланчик на тарелочке, сладенький, мя- конький, золотистенький, как он любит, мой бедненький Гильермито, такой хворенький, голубчик…» Да, душечка, такая у меня свекровушка ласковенькая, а ты как думала… Вот так‑то и пишется история. Свекор не остается в долгу — отвечает ей в том же духе: «Но ты, Пили, голу- бонька, какого хреночка ты так разговариваешь, можно подумать, что…» Позволь, детка, не повторять. В общем… Слушай, милая, как мы могли его съесть сами, этот флан, или хотя бы увидеть вновь… Придет же в голову… узреть- то мы его узрели, как говорила бабушка, но запах был уже другой. Да уж, тянулось все это, мы знахарей стали искать, один живет в Морон‑де — ла — Фронтера, вот именно, где сверхзнаменитый петух[130]… В общем, делали, что могли. А старик то и дело грозится, что встанет и будет делать все то же прямо на нас. Да, смейся, тебе хорошо. Врачишка из страхового медобслуживания сказал — он в комнату войти уже не решался, ясное дело, от двери по запаху определял, как развиваются события и те де и те пе, — так вот, on такой выдал прогноз: мол, дед скоро начнет испражняться через рог, по нечистоты будут уже другой консистенции, то есть не такие жидкие. Но, само собой, дал маху. Врач предполагает, а хрыч располагает. Ничего похожего. По — прежнему в доме река разливанная, как говорил мой муж. Зато послушали бы вы больного: он, мол, этому эскулапу устроит геморрой на морде, неужели этот коновал думает, что он, дожив до таких лег, не знает, что для чего, для чего харя, для чего задница, и так его и растак… Целый град ругательств, детка. Привратница услышала брань и из ненависти по политическим причинам раззвонила всем встречным — поперечным, так что ореол святости и благопристойности, окружавший папеньку, растаял, словно и не было. Прямо как кусочек сахара. Я сегодня пришла на банкет, потому что уже не в силах была сладить с воспоминаниями, такими горестными, такими мерзостными, ой, детка, надеюсь, ты меня понимаешь. Девочка, дерьмо, дерьмо и дерьмо, всех оттенков и всегда на что‑то похоже, то на лекарства, которые давались накануне, то на сироп, то на мед, то на стену дома напротив, недавно оштукатуренную и со светящейся рекламой… Три месяца подряд, это ж надо… Правда, столько дерьма и даже на дерьмо не похоже, вернее, мы старались, чтобы не было похоже, особенно когда являлись посетители, столько важных сеньоров и сановников при полном параде, столько богомольных дам с четками в руках, и все молятся с постными рылами, просят у господа, чтобы облегчил ему переход в лучший мир, и все толкуют о том, в какой святости он испускает дух, и ла — ла — ла, и тыры — пыры. Может, вам покажется, что картина несколько гротескна, пе буду спорить, но очень тяжело переживать такое, сама подумай, все‑таки родная кровь, верно? Ясное дело, мы его оплакивали. Когда пришел судебный врач выправить свидетельство о смерти… Вы знали, что судебный врач тоже должен принимать участие в этой мороке? Учтите, я‑то была в полном неведении, и ужасно меня расстроил его приход, потому что, в конце концов, судебный врач — это когда преступления и все такое, вспоротые животы, убитые мужья, верно ведь, но чтобы в роскошном доме моего свекра, это же почти памятник национального значения… Так вот, явился он, сел покойнику на пузо и надавил несколько раз, причем изо всей силы; а когда увидел, что больше ничего не выходит, то есть дерьмо не выходит ни оттуда, ни отсюда, сказал, закурив сигарету, хотя, по — моему, к усопшему требуется более серьезное отношение, разве нет?.. Так вот, он сказал: «Кранты. Мертв. Бедняга, теперь он уже ничего не может сделать». И ушел, насвистывая. Вы думаете, он сказал это с двойным смыслом? Слушай, дорогая, мне неприятно, что ты так это воспринимаешь, со всеми нами может случиться нечто подобное, так что… Прямо не верится, неужели у тебя дома никогда не было такого кандидата в покойники, из тех, что отдают концы, отдают и все никак не отдадут, а тебя измотают хуже некуда?.. Слушай, киса, скажи, отчего умер твой свекор, поглядим, не прикрасишь ли ты факты, потому что старики, все до единого, уж это точно…
— Мой свекор попал под трамвай на Пасео — дель — Прадо[131]. Умер мгновенно и очень чистой смертью, деточка, а ты что думала…
— Вот и попалась! На Пасео — дель — Прадо нет трамваев.
— Линию убрали на другой день в знак траура. В моей семье тоже были важные люди, милая, я думала, ты знаешь…
— Дорогая, кто же спорит…
— Ладно, в конце концов, избавились вы от этого сокровища. Ну и свекор у тебя был, чудо… А запах выветрился?
— Ой, Кончита, не пугай меня, ради всего святого… Ты заметила что‑нибудь? Клянусь тебе…
— Детка, не размахивай ты платком, ради бога, ои так надушен — голова кружится. Духи в таком количестве — нечто смертоносное.
* * *Я работы не боюсь, Николас, чего нет, того нет. Сейчас сижу на таком месте, красотища, обалдеть, обалдеть — вот честно. И не стоило мне особых трудов, что ты. Самое дерьмовое было — тесты, сам знаешь, американское помешательство, а шеф — тоже хорош красавец, грабастает за милую душу из нашего кармана, так вот, он верит в тесты, как в Евангелие. И не так уж трудно выдержать, нужно только некоторое нахальство и чуток смекалки, но главное — держаться начеку, потому что можно завалиться из- за пустяка, так что не зевай, приятель, или, иными слова ми, гляди в оба и не моргай, как говорится, потому что если спасуешь, то попадешь пальцем в небо, а вопросики не из простых. Уж поверь мне, не из простых. Меня опрашивал один хмырь, надушенный и чуток тугоухий, что было мне очень кстати… Его глухота, приятель, давала мне время немного поразмыслить над ответом, хотя не думай, этот дядя задал темп, на раскачку времени не хватало, ты что. Поглядишь на него — сущий козел с унылой рожей, не умеет смеяться, парень, где там, ну и харя, мать его, ну и харя, то и дело поглядывает на меня поверх очков и требует искренности, еще раз искренности и только искренности. Для вашего же блага, говорит, а сам чешется и чешется, иногда прямо с яростью, видно, весь завшивел, мог бы не показывать виду, я считаю, или расстегнуть ширинку и сунуть туда ватный тампон, смоченный инсектицидом, из тех, что рекламируют по телику, вши от него дохнут все подряд, а еще лучше — свернул бы свои тесты трубочкой, поджег бы и этим факелом всех их спалил бы, как ты считаешь, парень? В общем, поди знай, какое имеют отношение к моему благу, как он выражался, эти вопросы, до того заковыристые, сначала основные, из сферы моральной, материальной, практической, лудической… Да, приятель, да, лудический — это означает что‑то такое… Связанное с игрой, дядя. Помнишь, латинская грамматика Барригона, в школе мы проходили, там еще был образец второго склонения, ludus ludi, мужского рода, «игра» значит? Так вот, это что‑то такое, что не имеет в жизни важного значения, что служит для развлечения, яснее ясного, парень… Ну и это словечко латинское тебе ни к чему, ты ухватись покрепче за вопросы практического и прагматического характера… Нет, нет… Никакого отношения к торчащей челюсти это не имеет. То, про что ты говоришь, по — моему, называется прогнатизмом, совсем другое слово, чего ты, не путай меня, парень. Про что ты говоришь, это уродство такое элегантное, а может, помешательство… Эта штука у многих королей была, учти, прогнатизм или как там. Потом… Ну да, дружище, тебе задают уймищу вопросов, и устно, и письменно, спятить можно, парень, не вру. Про то, когда именно ты возненавидел своего отца, и сильно ли, и разделяла ли эту ненависть твоя мать и какие‑нибудь еще родичи. Я этому зануде на все вопросы говорил «да», а он по — быстрому записывал ответы и был рад — радешенек, что ты терпеть не мог своего папашу, сразу видно, дяденька — один из этих современных ниспро вергателей семейных устоев. Служащий с прогрессивными взглядиками. Еще спрашивал про то, кого ты любил больше и почему. Про то, хотелось ли тебе когда‑нибудь укусить отца и переспать с матерью. Про то, когда ты перестал заниматься мастурбацией, и кончил ты с этим делом или нет, и когда, это самое, в первый раз и те де, и те пе… Ну, задаются такие вопросы, это конечно, в словах поаккуратней, чем те, которыми мы пользуемся в лаборатории, когда заводим разговорчик на данную тему, но разницы особой нет, занятие говорит само за себя, а когда так вот, сугубо официально, да еще спрашивает дядя, при виде которого вообще всякая охота пропадает… Нет, знаешь, наш шеф и его вера в тесты, ох уж этот шеф… Шефу жизнь не в жизнь, если он не сунет носа в тесты подчиненных, чувствуется, что его влечет исследовательская работа. Еще этот тип спросил меня, не хотелось ли мне убить мою первую девушку и не водил ли я ее на пустырь с этим здравым намерением. Представляешь, что за дурни, как будто, если хочешь кого‑то укокошить, нужно тащить человека на пустырь — достаточно устроить на работу в одно из дерьмовых заведений, которыми ведает наш шеф… Ах да, он меня еще спросил, не мечтал ли я когда‑нибудь, чтобы мне памятник поставили в Ретиро[132] и какую статую я предпочел бы, может конную. Можешь сам судить, что за удовольствие эти тесты, ну, я помялся немного, потому что он сказал «и на пьедестале», мне в рожу ему въехать захотелось, я такого слова слыхом не слыхал и понятия не имею, что там оно означает. Еще спросил, сколько мне времени понадобилось, чтобы усвоить что‑то насчет Ньютона, по — моему, бред какой‑то, но я выдал по ситуации понимающую улыбочку — мол, все это нам давно известно. Тут этот дядя задрал башку воинственно и спросил, ненавижу ли я все еще Соединенные Штаты и генерала Франко; ну я сразу сделал очень серьезное лицо и сказал на всякий пожарный случай, что никогда не питал ненависти к двум столь выдающимся колоссам современности, еще чего не хватало. Типчик вроде утихомирился, стал чесаться поспокойнее, а обращаться со мной полюбезнее, хотя мне еще много всякого предстояло, не думай. Всю плешь мне проел, долдонил насчет этого самого «первого раза». Вроде бы кто‑то что‑то ему наплел, все долдо-
