Томас Вулф - Паутина и скала
Эстер рассказывала и другие истории подобного рода – о лю shy;дях, которые каждый вечер выигрывали или проигрывали целые состояния, и которых не волновали ни выигрыш, ни проигрыш; о женщинах и девушках, которые приходили в магазин мистера Розена и за пятнадцать минут тратили на одежду больше, чем большинство людей могло надеяться заработать за всю жизнь; о знаменитых куртизанках, приходивших с пожилыми любовника shy;ми и покупавших шиншилловые манто «прямо с вешалки», пла shy;тили наличными, доставая из кошельков пачки тысячедолларо-мых банкнот, «такие большие, – говорила миссис Джек, – что ими подавилась бы лошадь», и небрежно бросая шестьдесят бу shy;мажек на прилавок.
Рассказы эти вызывали в воображении картину мира богатст-на, поначалу баснословную, очаровательную в своей сказочнос shy;ти, но быстро приобретавшую зловещий оттенок, когда Джордж понимал ее социальное значение. Она сияла на лике ночи, будто отвратительная, порочная усмешка. То был мир, словно бы поме shy;шавшийся на своих излишествах, мир преступных привилегий, смеющийся с нечеловеческой надменностью в лицо большому городу, половина населения которого живет в убожестве и грязи, а две трети до того неуверены в завтрашнем дне, что вынуждены толкаться, рычать, браниться, обманывать, хитрить, оттеснять своих собратьев, будто собаки.
Непристойное подмигивание, так ясно видимое на лике но shy;чи, было невыносимо в своей чудовищной несправедливости. Это сознание душило Джорджа, превращало его кровь в яд хо shy;лодной ярости, вызывало убийственное желание разрушить, рас shy;топтать этот мир. Он поражался, как люди, трудящиеся изо дня в день, позволяют своему врагу сосать их кровь, как позволяют се shy;бе забыть о ненадежности своего существования, восторженно таращась на мираж «успеха», которого, как уверено большинст shy;во, они уже достигли. Подобно большинству тех несчастных со shy;зданий в Стране Слепых, считавших, что единственный среди них зрячий поражен раком мозга, они были уверены, что рай на shy;чинается не так уж высоко над их головой, что вскоре они взбе shy;рутся по десятифутовой лестнице и окажутся там. Тем временем эти слепые жили в грязи и целыми днями трудились, чтобы раз shy;добыть самые скудные средства к существованию, покорно гло shy;тали всякую мерзкую чушь, которую всевозможные политики твердили им об их «высоком жизненном уровне», который, как эти несчастные были торжественно убеждены, «вызывает зависть к ним у всего мира».
И все же они, хоть и были слепы, могли обонять. Однако на shy;столько потеряли голову, что наслаждались всепроникающей во shy;нью гнили. Эти слепые знали, что правительство гнилое, что поч shy;ти каждая ветвь власти от самых высоких должностей до послед shy;него констебля, патрулирующего участок, насквозь проникнута разложением, как гнилой медовый сот, корыстна и бесчестна. И все же самые незаметные в стране, мельчайшие пигмеи в глубинах метро могли уверять вас, что так и должно быть, так было всегда и будет до скончания времен. Слепые были мудры – мудростью, прославляемой на улицах города. Политики негодяи? Чиновники в руководстве города воры и взяточники? Слепые, протискиваясь в дверь метро, хотя места там хватило бы еще для одного слепого, могли сказать вам, что каждый «берет свое». А если кто-то сильно протестовал, это являлось знаком, что он «придира» – «Вы на его месте делали бы то же самое – навертка!».
Поэтому добродетель человека являлась просто-напросто иным названием завистливой злобы. И если человек был добро shy;детельным, уж не считал ли он, что больше не должно быть без shy;заботной жизни – курицы в кастрюле, двух машин в гараже или, если подняться на ступеньку-другую, шиншилловых манто от мистера Розена, рулеток для мистера Берджермена и множества других замечательных вещей, которые, как уверяли друг друга слепые, протискиваясь через турникеты, «вызывают зависть к ним у всего мира»?
Сознание, что Эстер является частью этого мира, обжигало Джорджа, словно огнем, он вновь и вновь ощущал ошеломляю shy;щую пытку сомнением, которое будет часто мучать, беспокоить его в последующие годы – загадкой ее цветущего лица. Как мог shy;ла она быть его частью? Это создание казалось ему исполненным здоровья и благоденствия, труда, надежды, утра и высокой чест shy;ности. И все же, вне всякого сомнения, она являлась частью это shy;го мидасовского мира ночи, подлого подмигивания, его преступ shy;ной продажности и бесчеловечных привилегий, непоколебимой надменности его усмешки.
И в этой ночи она могла цвести, словно цветок, у которого ночью, как и днем, бывает вид невинности и утра; могла жить в этой ночи, дышать, цвести в отвратительной заразности этого ноздуха, как цвела днем, быть ее частью, которая не теряет ни капли свежести и красоты – быть цветком, растущим на куче на shy;воза.
Джордж не мог постигнуть этого, и это приводило его в неис shy;товство, побуждало иногда напускаться на нее, злобно обвинять несправедливыми, жестокими словами – и в конце концов ос shy;тавляло его растерянным, разъяренным, ничуть не приблизив shy;шимся к истине.
А истина заключалась в том, что Эстер была женщиной, что путь ее, как и у каждого, был мучительным и очень непростым, что как и все в этом громадном медовом соте она попала в паутину и в конце концов была вынуждена пойти на эти уступки. Заключалась истина и в том, что лучшая часть Эстер была предана лучшей части жизни, но преданности ее, как и у всех, были смешаны, и в этой двойной пре shy;данности коренилось зло. С одной стороны было светское общество, долг, который оно налагает, ответственность, которой оно требует, обязательства, которые накладывает. А с другой стороны был мир труда, творчества, дружбы, надежд и подлинной сердечной веры. И эта сторона была более глубокой, истинной стороной миссис Джек.
Как труженица, как созидательница эта женщина была не shy;сравненной. Подлинной религией души Эстер, той, что спасала ее от деградации, опустошающей праздности, безумной чрезмер shy;ности самообожания, тщеславия, самовлюбленности, пустоты, которую познало большинство женщин ее класса, была религия труда. Она спасала Эстер, отнимала у самой себя, придавала ее жизни благородный облик, он существовал независимо от нее и был выше личного тщеславия. Не бывало слишком большого труда, непомерной траты времени, слишком напряженных и об shy;ременительных внимания и терпеливых усилий, если только бла shy;годаря им она могла добиться «хорошо сделанной работы».
А из всего, что было для нее самым ненавистным, на первом пла shy;не стояла дрянная работа. Для нее это было смертным грехом. Эстер могла не замечать недостатков и грехов личности, извинять ее сла shy;бость, терпеть ее пороки, с которыми она не может совладать. Но не могла и не хотела оправдывать дрянную работу, потому что оправда shy;ния этому не было. Плохо приготовленная еда, плохо прибранная комната, плохо сшитое платье, плохо нарисованная декорация озна shy;чали для нее нечто большее, чем спешка или небрежность, нечто большее, чем просто забывчивость. Они означали недостаток веры, недостаток истины, недостаток честности, недостаток чистоты – не shy;достаток всего, «без чего, – как говорила она, – твоя жизнь ничто».
И это в конце концов спасло ее. Она крепко держалась за ве shy;ру честной работы. Это было ее подлинной религией, из этого выходило все лучшее в жизни и личности Эстер.
26. ТКАНЬ ПЕНЕЛОПЫ
Эта женщина стала для Джорджа целым миром – своего рода новой Америкой, – и теперь он жил в нем, постоянно его иссле shy;довал. Это жертвоприношение объяснялось не только любовью. Или, скорее, в его любви была сильная жажда. Возможно, хотя Джордж и не осознавал этого, в нем была и страсть к разруше shy;нию, так как то, что любил и заполучал в руки, он выжимал до shy;суха. Иначе и быть у него не могло. Им двигало нечто, идущее от природы, от памяти, от наследия, от пылкой энергии юности, от чего-то внешнего и вместе с тем находящегося внутри, и с этим он ничего не мог поделать.
Однажды вечером, сидя рядом с ним во время антракта, миссис Джек неожиданно взглянула на его узловатые руки и спросила:
– Что у тебя там?
– А? – недоуменно взглянул он на нее.
– Смотри! Это программа! – Эстер взяла у него программу и покачала головой. – Видишь, что сделал с ней?
Джордж скрутил программу трубкой и во время первого дей shy;ствия разодрал пополам. Эстер разгладила порванные листы и поглядела на него с легкой, печальной улыбкой.
– Почему ты постоянно это делаешь? Я обратила внима shy;ние.
– Не знаю. Видимо, это проявление нервозности. Сам не пойму, в чем тут дело, но разрываю все, что попадает в руки.
Этот случай был символичным. Едва какая-то вещь пробуж shy;дала у Джорджа интерес, он сосредоточивал на ней все внима shy;ние, словно гончая на дичи, любопытство его было неутолимым, мучительным, не дающим покоя и гнало вперед до самого конца. Джордж всегда был таким.
