Ярослав Питерский - Падшие в небеса
Колонна зэков медленно шла. Конвой гнал арестантов лениво и как-то обреченно. Солдаты, вдруг, сами стали похожи — на узников. Они шли рядом, низко склонив голову и уже не кричали так усердно. Они преобразились. Павлу показалось — конвоиры чуточку подобрели… …Дорога в ад? Дорога в другое измерение. Куда? Куда идут эти люди? Этап все брел и брел… Клюфт передвигал ноги и вслушивался — в этот печальный скрип снега. В монотонный визг перемерзших снежинок под подошвами…
«Смерть, нет. Нет, не может быть! Нет, неужели этого Ястребова уже больше нет?
Нет?! Нет, этого не может быть! Да, его тело уже остыло там, в кузове грузовика.
Да его кровь уже замерзла, а глаза не видят. Но Душа?! Душа,… нет, неужели — у него есть душа?! Есть душа?! Она, она то — как? У человека должна быть душа…. Без нее просто нельзя! Нельзя! Это страшно! Это очень страшно — быть человеку без души! Неужели его душа еще тут? А может — нет никакой души?» — Павел ловил себя на мыслях, что вновь непроизвольно полез в высшую философию.
Ему было противно от своих признаний. От этих откровений! От вопросов к самому же себе. От страшных и таких безответных вопросов: «Я, я — умру. Все умрут! И, что?! Нет, мы не можем, просто так — умереть! Ведь что-то же останется?! Бог! Если человека создал Бог — то он не позволит, чтобы вот так, тут, подохнуть за секунду?! Быть убитым полуграмотными солдатами, которые даже не осознают — что делают! Нет! Бог! Бог не может этого допустить! Нет! Но почему, если он есть — допускает? Неужели он не видит — мерзость! Бог! Ты должен все это, видеть! Должен!»… …Сколько они шли — два часа, три, пять — Павел не представлял. Он потерялся во времени. Околели ноги. Пальцы рук от мороза — ничего не чувствовали. Глаза слипались от усталости. Хотелось спать. Дикое желание — просто упасть на снег и уснуть! Каждое движение для организма — настоящее испытание! Мучение. И лишь временами холодный ветер немного взбадривал. Он колол лицо и заставлял встрепенуться. Но это были лишь мгновения. Сколько километров осталось позади? Сколько верст этой дороги укатано под ногами? Сосчитать невозможно. Сосчитать — просто не реально!.. Сначала Клюфт, пытался запомнить — сколько было поворотов! Затем всматривался в окрестные виды — горы, деревья. Нет, ничего такого, что можно запомнить. Все слишком красиво и так мрачно. Красиво и мрачно! Однообразно и прекрасно! Эта природа! Сибирская природа — она неописуема и так убийственно холодна! Она живописна и губительна! Тайга и белый снег! Каждое дерево, как волшебный силуэт. Стройные березы и кряжистые кедры. Величавые сосны и коренасто-степенные ели! Серенькие осинки и темно-зеленые пихты! Зловещие скелеты лиственниц, черные кусты дикой смородины и шиповника! Сопки и тоненькая полоска дороги! Нить — ведущая их в неизвестность. А этап все шел и шел… Солнце, словно устав освещать этот печальный и скорбный путь, спряталось за темно-синюю сопку. Тени деревьев превращались в чудовищные очертания сказочных и страшных животных. Снег, из голубовато-белого, превращался в — темно-серый. Сумерки сгущались над тайгой. На машинах зажглись фары. Конвоиры стали прикрикивать — теперь, в таком полумраке, вести арестантов, очень трудно. Это лишь тени. И усмотреть за ними проблема. Этап большой — кинется один из зэков и растворится в полумраке тайги, где его искать?! Колонна, по дороге, поднялась на пригорок, а затем опустилась, в небольшое ущелье, среди сопок. Этап миновал деревушку. Одинокие избы и слабый и тусклый свет в окнах. На первый взгляд — село было небольшим. Но это было обманчивым впечатлением. Когда строй арестантов вывернул вправо и растянулся вдоль длинного оврага, у которого и стояло село, Клюфт рассмотрел — деревня не такая уж и маленькая. Дворов пятьдесят — шестьдесят. Добротные избы с покатыми крышами и традиционными для Сибири, четырехстенными, кирпичными трубами, посредине — из некоторых валил дымок. Лаяли собаки. Блеяли овцы и кое-где, даже, мычали коровы. Значит — есть скотина. Значит — деревенские живут не голодно! Пока зэки украдкой смотрели на деревню — топая по укатанной дороге, она, как-то незаметно вновь свернула в тайгу, и провалившись — пошла под уклон. Идти вниз не просто. Снег в ложбине глубокий. Ноги проваливались в сугробы. Арестанты замедлили ход. Где-то сзади заурчали машины — им ехать тоже было не под силу — колеса, буксовали в белой вате. Павел огляделся по сторонам. Стало совсем темно. Только спины зэков и белые, кляксы теней, от полушубков конвоя. Солдаты нервничают. Уйти в побег зэку сейчас — плюнуть. Шаг в сторону и растворишься в темноте тайги…
Лагерь показался неожиданно. Он надвинулся. Навис над дорогой, как замок злого колдуна. Высокие стены и паутина колючки. Яркие всполохи прожекторов с боковых вышек — возвышающихся по периметру забора. Луч слепящих, и мощных ламп — пошарил по колонне. Он, ярко-белый, выжигал глаза. Резал и щепал силуэты арестантов. Конвойные замахали руками, матерясь в сторону своих коллег — вертухаев, стоящих на вышках. Впереди, злобно, залаяли собаки. Целая свора. Судя по непрерывному гавканью, вою и рычанью — не меньше пятидесяти псов.
— Эй, опусти прожектор! Этап!..
— Кто идет?…
— Сколько?… — кричали из лагеря.
— Да, пошел ты!.. Видишь этап!..
— Почему поздно?!.. Кто старший?!.. — напористо гнусил вертухай с вышки.
— Капитан Молоков. Молоков!.. А ну, открывай ворота!.. — заорал, за спиной Павла, солдат из конвоя. Этап остановился. Зэки немного взбодрились. После утомительной и длинной дороги — лагерь, некоторым из них, показался — спасительным оазисом! Арестанты начали пихать друг друга в бока. Некоторые довольно шептали:
— Дошли, все-таки! Дошли!
— Теперь уж, не пропадем!
— Не замерзнем!
— Вот, сейчас, наверное — и погреемся!
— А может, и ужин дадут!
— Должны дать, как же — голодными спать ложиться?! Не имеют права…
Конвоиры кричали своим сослуживцам по ту сторону колючки. Офицеры выскочили из машин. Автомобили, урча, развернулись и поехали за угол высокой стены. Она была сделана из стальной проволоки, натянутой между столбов. Словно струны — огромной арфы, светилась, тут и там, в лучах прожекторов. Металлические колючки, в полумраке, смотрелись особенно зловеще. Неожиданно, несколько солдат бросились к колонне и с размаху начали крушить арестантам головы прикладами. Конвоиры — колошматили винтовками, по черепам, ничего не понимающих, зэков.
— А ну! На колени! Садись мать твою! Что вылупились?! Садись! Мать свою! На колени! На колени!
Люди с ужасом падали в снег. Слышны стоны и хруст костей. Солдаты топтались по телам, усердно нанося — удар за ударом. Этап, пал, как подкошенный. Послушался скрип. Огромные ворота, тоже оббитые колючей проволокой — раскрылись. С территории лагеря выскочили еще — десять вертухаев, с собаками. Цепные псы хрипели и рвались на лежавших арестантов. И вновь стон, и крики! Крики ужаса и негодования… Павел, лежал — уткнувшись лицом в снег. Он старался не дышать. Щека от кристалликов холодного порошка быстро занемела. Краем глаза Клюфт видел, что рядом с ним ходит один из часовых. Он методично опускает приклад своей винтовки на спины зэков. Всхлипы и мольба. Плачь и стон.
— Лежать мать вашу! Ишь, вы — на курорт, думаете, вас привели?! На курорт?! Павел втянул воздух в легкие и зажмурил глаза. Еще мгновение и удар по его спине,… а там. Там он потеряет сознание. Еще немного и … Но пронесло. Конвоир, вдруг, как по команде — отскочил в сторону, и вытянулся по стойке смирно. Рядом с солдатом, краем глаза, Клюфт, увидел силуэт человека, в зеленой или серой фуфайке. Точно — какого цвета была одежда, Павел не разобрал. Было уже совсем темно.
— А ну! Прекратить! Капитан, что за костоломы у тебя? А ну! Хорош молотить мне рабочую силу! Завтра кто пойдет на лесосеку? — раздался суровый бас незнакомца.
— Есть прекратить! Взвод слушай мою команду! В шеренгу становись! Зэки, медленно, с опаской, вставали с земли. Но некоторые этого сделать не смогли. Кто-то стонал, а кто-то вообще не двигался. Видно — удары прикладами, стали для них, роковыми. Солдаты оттащили «потери» в сторону. Толи уже мертвые, толи еще раненные, зэки, черными кучками, лежали в сугробе, рядом с воротами. Арестанты с ужасом косились на своих товарищей.
— Колонна налевооооо!.. По одному на территорию лагеря — шагом маршшшш!.. Зэки подчинились этому протяжному крику. Толпясь, поочередно зашагали в сторону вышек. Яркий луч прожектора, словно струя из пожарного гидранта — лупил в лицо при входе. Тут же, два солдата — бесцеремонно мазали каждого новичка, по рукаву, кистью с известкой. На одежде оставался желтоватый след. Конвоиры, едва не сбиваясь, усердно считали вновь прибывших:
— Сто пятнадцать! Сто шестнадцатью… сто сорок шесть! Павел попытался осмотреться. Лагерь — был большой. Сбоку виднелось несколько прямоугольных, длинных — словно спичечные коробки, бараков. Они отделены колючей проволокой. В некоторых, зарешеченных окнах — мерцал, тусклый свет. Справа, виднелось двухэтажное, каменное здание, судя по всему — штаб колонии, или администрация. За ним невысокая коробка, деревянной постройки, с длинной и немного покосившейся, железной трубой — которую поддерживали стальные распорки. Из трубы валил дым. Это явно была баня или кочегарка. Прямо у ворот высился еще один двухэтажный серый дом, но не каменный, а из бревен. И, наконец, слева, топорщились еще какие-то строения — больше похожие на склады. От внешнего — свободного мира, лагерь был отгорожен тремя рядами колючки. В каждой — по полсотни нитей проволоки. За колючкой стоял небольшой заборчик из штакетника. На каждом изгибе этой страшной проволочной стены — по высокой вышке, с грибком вместо крыши. А на каждой вышке — по прожектору. Их лучи, падавшие с замысловатых башенок, поднятых на длинные и высокие ходули, бревен, переплетались в темноте, и словно играя, бегали по черному лесу возле лагеря. Видно, часовые таким незатейливым образом развлекались во время несения службы. На большой площади, перед двухэтажным, деревянным зданием — строй арестантов уже сформировался в коробку. На этом месте проходили все торжественные и массовые построения в колонии. Это был плац. Он тщательно очищен от снега. Под ногами Павел почувствовал каменное покрытие. Брусчатка. Плац был покрыт — брусчаткой! Тут, в тайге… — брусчатка, как на Красной площади, в Москве!!!.. «А может в Москве брусчатка — как в далеком сибирском лагере?! Все по стандарту — страна, как лагерь. Один большой и красивый лагерь…» — мелькнула мысль в голове у Павла. На середину этого лагерного майдана, вышел все тот же человек — в зеленой фуфайке. На этот раз цвет одежды Павел рассмотрел. Плац освещался хорошо. Через каждые десять метров, стояли столбы с лампочками. Человек в зеленой фуфайке лениво и небрежно переваливался с ноги на ногу, и долго топтался — рассматривая, вновь прибывших зэков. Этот коренастый — ждал, когда, арестанты угомонятся и хоть на миг обратят на него внимание. Словно паук, наслаждался насекомыми — запутавшимися в его ловушке-паутине. Он предвкушал, все кто к нему попал — уже обречены на длительные мучения. Рядом с крепышом стояли два офицера в полушубке. Одного Павел рассмотрел хорошо — этот тот самый человек, который снял шапку с Ястребова и выбросил ее в сугроб… палач — давший команду на расстрел невинного человека. Оба офицера что-то шептали на ухо человеку в фуфайке. Клюфт заметил на голове у этого «крепыша-хозяина» высокую, серую папаху. Мужчина надел ее вместо обычной ушанки. Стало окончательно ясно — он тут «самый главный». Папахи носили лишь чины не ниже армейского полковника…
