Дмитрий Леонтьев - Бегство в мечту
— Может быть, может быть, — поморщился Еременко. — Настя… А матрица с тобой?
Я кивнула.
— Можно мне на нее посмотреть?
Я достала из сумочки тяжелый прямоугольник и протянула ему. Еременко положил матрицу в карман пиджака и поднялся.
— Я уничтожу ее, — пообещал он. — И займусь расследованием… Но никому не рассказывай об этом, девочка… Это может сослужить тебе плохую службу…
Неожиданно его лицо преобразилось. Он спешно вытащил матрицу, вглядываясь в оттиск и даже зачем- то поскреб ее ногтем.
— Но это же… Это же не та, — начал он и осекся, с ужасом глядя на меня.
— Что — «не та»? — улыбнулась я. — Не та матрица? Бывает, Наверное, я перепутала. У меня их несколько штук завалялось, и я могла по рассеянности прихватить другую.
— Как «несколько штук»? — прохрипел Еременко и опустился в кресло. — О чем ты?..
— Вы «прокололись», как мальчишка, — пожурила я его. — Надо было больше играть в театральном кружке училища, лицедейское искусство могло бы здорово помочь вам сегодня.
— Не понимаю, — сказал Еременко, и я отчетливо увидела выступившую у него на лбу испарину.
Я пожала плечами и промолчала. Молчал и он. Медленно текли минуты. Чтоб время не пропадало впустую, я достала из косметички пузырек с лаком и занялась доработкой макияжа.
— Где… матрица? — тяжело дыша, спросил Еременко.
— Я уже говорила: у меня.
И вновь — молчание. Я закончила маникюр и достала пудреницу.
— Геннадий Иванович, — попросила я, — у меня очень мало времени. Мне необходимо еще приводить себя в порядок, а в присутствии мужчин я как-то не привыкла этим заниматься. Не можете ли вы изложить все побыстрее?
— Я? — туповато поинтересовался он.
— Вы, — подтвердила я. — Вы расскажете мне, как погиб мой отец, а я отдам вам матрицу… И обещаю, что после этого мы никогда не увидимся… Геннадий Иванович, — повторила я минутой спустя, — вы меня слышите?
— Это не я… Я не причастен к этому… Я просто попросил передать…
— Гравюры, — помогла я ему.
Он глухо застонал и кивнул.
— Да… Гравюры… У меня не было выхода… Как нет и сейчас. Эти люди пойдут на все… Я предупреждал его… Он не хотел меня слушать… Но я не убивал… Не убивал…
— А кто?
Видя его замешательство, я извлекла из сумочки настоящую матрицу и положила ее на стол, придерживая рукой.
— Кто? — повторила я.
Не сводя со стола глаз, он едва слышно прошептал:
— Уланов…
— Кто?
— Уланов, — сказал он громче и схватился за матрицу так, как утопающий хватается за соломинку, — Я не виноват… Я не хотел… Я уеду… Ты… Вы никогда больше не увидите меня…
— Я знаю, — сухо сказала я и повысила голос: — Войдите.
Еременко безумными глазами смотрел на входящих в кабинет Кулагина, Королева, Боковицкого и Клюшкина с двумя одетыми по форме милиционерами, потом повернулся ко мне и, словно не веря, прошептал:
— Вы же обещали…
— Что никогда не увижу вас, Геннадий Иванович, — подтвердила я. — И это правда. Я сделаю для этого все, что в моих силах… Вы все записали? — спросила я Клюшкина.
— Да, — ответил он, с гадливостью глядя на Еременко, и скомандовал офицерам: — Уведите его… Срочно давайте сигнал нашей группе в Туапсе. Задержать Уланова и обыскать отдел офиса…
Наручники защелкнулись на запястьях бледного Еременко, но вывести из кабинета его не успели — прикрытые двери разлетелись с жалобным треском, и в комнату ворвались человек шесть здоровенных, одетых в спортивные костюмы парней с автоматами в руках. Позади торопливо семенил… Бобров. Увидев находящихся в комнате милиционеров, парни остановились, как вкопанные, растерянно переводя взгляд с офицерских погон на «босса». Бобров при виде милиции лишь недовольно поморщился:
— Опять опередили… Черт бы тебя погрыз, Иван Петрович, — пожелал он Клюшкину. — Раз в жизни собрался доброе дело сделать, и то ты поперек дороги лег… Хоть все в порядке?
Клюшкин еще минуту ошалело хлопал глазами, потом подпрыгнул на месте и разразился потоком замысловатой брани.
— А что было делать? — невозмутимо отозвался на его гневную тираду Бобров. — Звонит Настя и сообщает, что Туманова убили… Тут у меня в голове словно щелкает что-то, и все встает на свои места. И то покушение, и утечка информации из моей фирмы… Я понимаю, что она в опасности, поднимаю своих парней и мчусь сюда. Здесь ее не застаю, тороплюсь к ней домой, но и там не нахожу… Мчимся к Еременко — и там никого!.. Снова сюда… Вот, застали…
— С оружием? — простонал красный от злости Клюшкин. — По всему городу?
— Да брось ты, Иван Петрович, — беспечно отмахнулся Бобров. — Где оружие?.. Где?.. Это фотокорреспонденты с фотоаппаратами и кинокамерами, а ты: «Оружие, оружие», — он сделал знак рукой, и парни бесшумно исчезли в дверях. — Привидится же вам такое…
Клюшкин только обреченно махнул рукой.
— А где второй? — плотоядно поинтересовался Бобров.
— За ним уже отправились мои ребята, — мстительно оповестил Клюшкин.
— Нехороший ты человек, Иван Петрович, — искренне сказал Бобров. — Редиска… Эй, приведите кто- нибудь этого подлеца в чувство, — кивнул он на обмякшего в кресле Еременко. — Я хочу взглянуть ему в глаза. Чтоб он кое-что понял…
— Сергей Яковлевич, — тронула я за рукав Кулагина, — а где сейчас Володя?.. Алексеев Володя?..
Старый бизнесмен посмотрел на меня с иронией во взгляде. Я смутилась и покраснела.
— Сейчас семь часов вечера, — сказал Кулагин. — В восемь сорок у него поезд. Ребята из ассоциации телохранителей уговорили его принять заказ на работу во Франции… Но учти: ему пообещали «ставку» до двух тысяч долларов в месяц. Так что придется тебе подниматься выше первоначальных четырехсот пятидесяти…
— Только не вздумай с ней спорить на эту тему, Сергей, — предостерег Бобров. — Я как-нибудь расскажу тебе, куда девались мои любимые «Ролекс»…
Я рассмеялась, поймала на лету брошенные мне Кулагиным ключи от «Мерседеса» и побежала по лестнице вниз…
— Ты выглядишь просто бесподобно, дорогой, — успокоила я его, поднимаясь на цыпочки и целуя в щеку. — Вот увидишь: они будут упрашивать тебя занять этот пост.
— Пока что мне кажется, что я — христианин, которого ты везешь на съедение львам, — пошутил Володя, нервно поправляя галстук. — Никогда не предполагал, что совет директоров может выглядеть, как стадо людоедов.
— Так они выглядят, когда просматривают финансовые отчеты за год. А сейчас причин для волнения нет: вопрос о твоем назначении практически решен. Сегодняшнее представление — чистая формальность. Я уже не раз говорила тебе, что они согласны видеть на посту директора концерна даже Адольфа Гитлера, лишь бы это был мужчина. Их мужское «это» будет травмировано, если делами концерна станет управлять женщина. А ты ведь как нельзя лучше подходишь на эту должность. Ты знал все планы и тайны моего отца, ты видел стиль, в котором он вел дела, ты знаком со всеми его Партнерами, ты осведомлен о делах концерна и у тебя прекрасные перспективы, ясный ум, железная хватка и стальные нервы. Ты справишься, дорогой.
— Но я не директор концерна, — поправил он, — концерн принадлежит тебе, а я всего лишь исполнительный директор.
— «Всего лишь», — фыркнула я. — Прежде всего ты мой муж и, как глава семьи, распоряжаешься семейным бюджетом и состоянием, в которое входит и концерн. Мы ведь оба понимаем, что я остаюсь на посту президента лишь формально. Истинный «глава» — ты… Я не буду вмешиваться в дела фирмы. Может быть, изредка, если ты позволишь, я буду помогать…
Он посмотрел на меня с некоторым недоверием, но встретил такой честный и искренний взгляд, что все его сомнения исчезли.
— Пойдем, дорогой, машина уже ждет, — я взяла его под руку, и мы спустились к ожидавшему нас «лимузину».
— Рискуем опоздать, — беспокойно взглянул он на часы. — До начала совещания осталось пятнадцать минут.
— Директор не может опоздать, — улыбнулась я. — Он может только «задержаться»… И поверь мне: иногда очень полезно показать им, что ты лишь по их настойчивой просьбе вынужден заниматься зарабатыванием для них денег. Они должны уверовать в то, что без тебя концерн рассыплется, распадется и все пойдет прахом. Начинай потихоньку внушать им эту мысль… И уж тем более им не надо знать, что мы с тобой только что обвенчались. «Босс» должен быть лишен эмоций, не говоря уже о Вере и Любви…Все это мы оставим для себя. Для нашего счастья…
— Ты мне так и не рассказала, почему ушел Боковицкий, — пытался он отвлечься от мыслей о представлении совету. — Нашел другую работу? Решил уйти на покой?
— Нет… Свою отставку он объяснил мне довольно замысловато. Ты же знаешь Александра Викторовича. Это было что-то из восточной философии — не меньше… Сказал мне, что всю жизнь мечтал объехать вокруг света, побродить по диковинным странам, но не мог порвать «порочный круг». Что-то о «бегстве в мечту, которая удаляет тебя от счастья». О том, что только теперь, когда он нашел в себе силы побороть самого себя и рассказать правду о своих подозрениях в отношении Еременко, он смог получить свободу от самого себя и исполнить свое старое желание… Говорил, что мой отец был прав, когда утверждал, что «каждый в конце концов получает то, что заслуживает», и что только став самим собой он смог получить то, что нужно именно ему. Много чего, я не все поняла. Но ни на какие мои уговоры остаться не поддался. А я уж старалась от души…
