Кадзуо Исигуро - Безутешные
– Да, я тоже в нем уверен, мистер Хоффман. Не сомневаюсь, весь сегодняшний вечер пройдет с огромным успехом…
– Да-да, знаю! – крикнул он нетерпеливо. – Мне не нужно, чтобы меня успокаивали! Я не завел бы этот разговор вообще, потому что до начала еще более чем достаточно времени, я бы не завел этот разговор, если бы… если бы не более ранние события.
– События?
– Ну да. Ах, вы ничего о них не слышали. Откуда вы могли слышать? Ничего особенно серьезного, сэр. Сегодня вечером вышло так, что в результате, несколько часов назад я оставил мистера Бродского наедине с небольшим стаканчиком виски. Нет-нет, сэр! Вижу, о чем вы подумали. Нет-нет! Он спросил совета у меня. После некоторого размышления я пошел на уступки, поскольку счел, что в данных особых обстоятельствах маленький стаканчик не повредит. Я решил, что так будет лучше, сэр. Возможно, я был не прав – посмотрим. Сам я так не думаю. Разумеется, если я совершил промах, весь вечер – ха! – будет катастрофой с начала и до конца! До последнего дня мне придется прятаться. Дело в том, сэр, что дела очень запутались и я был вынужден принять решение. В любом случае, развязка такова: я оставил мистера Бродского у него дома наедине со стаканчиком виски. Я уверен, что он ограничится этой порцией. Теперь меня беспокоит только одна мысль: нужно было, наверное, что-то сделать с этим буфетом. Но, опять же, я убежден, что был более чем осторожен. В конце концов, мистер Бродский достиг таких успехов, что заслуживает полного, абсолютного доверия. – Говоря, он теребил свой галстук-бабочку, а теперь отвернулся к зеркалу, чтобы его поправить.
– Мистер Хоффман, – проговорил я, – что именно произошло? Если что-то случилось с мистером Бродским или вмешались еще какие-нибудь события, меняющие общую картину, я, разумеется, должен сразу об этом узнать. Уверен, вы со мной согласитесь, мистер Хоффман.
Управляющий слегка хохотнул:
– Мистер Райдер, вы меня поняли совершенно превратно. У вас нет ни малейших причин волноваться. Посмотрите на меня: разве я волнуюсь? Нет. Моя репутация целиком и полностью зависит от этого вечера, но все же я спокоен и уверен в себе. Повторяю, сэр, вам тревожиться не о чем.
– Мистер Хоффман, что вы имели в виду, когда упомянули буфет?
– Буфет? Да просто буфет, который я обнаружил сегодня в доме мистера Бродского. Вы, быть может, знаете, он уже много лет живет в старом деревенском доме чуть в стороне от Северного шоссе. Я, конечно, много раз бывал там прежде, но среди некоторого беспорядка (у мистера Бродского, безусловно, свои представления о домашнем обустройстве) у меня не было возможности хорошенько оглядеться. То есть я только сегодня вечером обнаружил, что у него все же сохранился запас спиртного. Он клялся, что совершенно об этом забыл. Это выплыло только сегодня, когда я сказал, что в данных особых обстоятельствах (расстройство в связи с мисс Коллинз и прочее), поскольку они в самом деле из ряда вон выходящие, я с ним согласен: необходимо восстановить равновесие и с этой целью употребить один, всего один стаканчик виски, пусть это даже немного рискованно. В конце концов, сэр, история с мисс Коллинз совершенно выбила человека из колеи. И только когда я предложил принести из автомобиля фляжку, мистеру Бродскому вспомнилось, что один из буфетов не совсем опустошен. И мы пошли в… кухню, так, я думаю, следует называть это помещение. Мистер Бродский в последние месяцы занимался ремонтом и очень продвинулся. Он работал над этим постоянно, и теперь осадки внутрь почти не проникают, хотя окон как таковых пока что нет. Так или иначе, но он открыл буфет, лежавший практически на боку, и там оказалось около дюжины старых бутылок со спиртным. В основном с виски. Мистер Бродский был удивлен не меньше моего. Должен сказать, меня тут же посетила мысль, что я обязан предпринять какие-то действия. Забрать бутылки с собой или, может быть, вылить на пол содержимое. Но, сами понимаете, сэр, это выглядело бы как оскорбление. При том, как мужественно и решительно вел себя мистер Бродский. А ведь его самолюбие уже понесло сегодня урон из-за мисс Коллинз…
– Простите меня, мистер Хоффман, но что вы имеете в виду, когда упоминаете о мисс Коллинз?
– А, мисс Коллинз! Это другая история. Из-за нее меня и занесло в жилище мистера Бродского. Видите ли, мистер Райдер, мне выпало сегодня вечером быть гонцом, несущим в высшей степени недобрые вести. Такой обязанности никто не позавидует. Собственно, в последнее время я все больше беспокоился, даже перед их встречей в зоопарке. То есть меня тревожила мисс Коллинз. Кто бы мог подумать, что их отношения так быстро пойдут по нарастающей, и это после стольких лет? Да-да, я тревожился. Мисс Коллинз – очень милая дама, и я питаю к ней величайшее уважение. Мне невыносимо было бы наблюдать, как ее жизнь снова покатится под уклон. Видите ли, мистер Райдер, мисс Коллинз – бесконечно мудрая женщина, это вам подтвердит весь город, но в то же время – и будь вы жителем нашего города, вы бы со мной согласились – она очень беззащитна. Мы все ее безмерно почитаем, многие находят ее советы неоценимыми, но одновременно – как бы удачней выразиться? – мы всегда относились к ней покровительственно. Когда мистер Бродский в последние месяцы несколько… пришел в себя, возникло много разных соображений, прежде ускользавших от моего внимания, и я, как уже было сказано, обеспокоился. Так что можете себе представить, сэр, мои чувства, когда я отвозил вас в город после фортепьянных занятий и вы, ни о чем не подозревая, упомянули, что мисс Коллинз согласилась на рандеву с мистером Бродским и что как раз в эти минуты он ждет ее на кладбище святого Петра… Бог мой, такое стремительное развитие событий! Наш мистер Бродский, определенно, имел в себе что-то от Валентино! Мистер Райдер, я понял, что не могу сидеть сложа руки. Нельзя допускать, чтобы мисс Коллинз вновь погрузилась в пучину бедствий, тем более я был бы этому отчасти виновником, пусть косвенным. И вот, после того как вы весьма любезно позволили мне высадить вас на улице, я воспользовался этим, чтобы посетить мисс Коллинз в ее квартире. Она, конечно, была удивлена, увидев меня. Ее поразило, что я явился сам, да еще в такой вечер. Иными словами, само мое прибытие означало чрезвычайно многое. Она немедленно меня впустила, и я попросил прощения за то, что, по недостатку времени, не могу проявить той осторожности и такта, которые счел бы необходимыми, говоря о столь деликатном предмете. Она, конечно, превосходно меня поняла. «Я знаю, мистер Хоффман, – сказала она, – что этим вечером у вас нет ни минуты свободной». Мы сели в приемной, и я сразу приступил к делу. Я сказал, что слышал об их предстоящем свидании. Мисс Коллинз при этом, как школьница, опустила глаза. Потом она очень робко проговорила: «Да, мистер Хоффман. Вы застали меня за приготовлениями. Уже больше часа я примеряю наряды. Так и эдак укладываю волосы. Ну не смешно ли, в моем-то возрасте? Да, мистер Хоффман, это совершенно верно. Он был здесь утром, и он меня уговорил. Я согласилась с ним встретиться». Примерно так она выразилась, причем очень невнятно – это было совсем непохоже на ее обычную изящную речь. И я продолжил. Конечно, я выражался мягко. Тактично указал ей на возможные ловушки. «Все бы хорошо, мисс Коллинз». Это я повторял. Нажимая, я был настолько осторожен, насколько позволял недостаток времени. Конечно, при иных обстоятельствах, располагай мы досугом для обмена любезностями и для экскурсов в сторону от темы, я, осмелюсь сказать, лучше справился бы со своей задачей. А может быть, и нет. В любом случае правда бы ее ранила. Так или иначе, я юлил сколько мог, а потом наконец без утайки выложил правду: «Мисс Коллинз, вы разбередите старые раны. Они причинят боль, невыносимую муку. Это вас раздавит, мисс Коллинз. Достаточно будет нескольких недель, а то и дней. Как вы могли забыть? Утратить бдительность? Прежние унижение и боль обрушатся на вас с удвоенной силой. И это после того, как вы ценой таких усилий наладили свою новую жизнь!» Услышав эти слова, – а они нелегко мне дались, сэр, – мисс Коллинз, как я заметил, внутренне дрогнула, хотя и пыталась сохранить внешнюю невозмутимость. Я видел, что к ней вернулась память и воскресла прошлая боль. Поверьте, сэр, мне было нелегко продолжать, но я считал это своим долгом. Потом наконец она проговорила абсолютно спокойно: «Но, мистер Хоффман, я обещала. Я дала слово встретиться с ним сегодня вечером. Ему это необходимо. Он всегда нуждался во мне перед ответственными вечерами вроде этого». На что я возразил: «Мисс Коллинз, конечно, он будет разочарован. Но я самолично все ему объясню. В любом случае, он и сам в глубине Души понимает, так же как и вы, что из этого свидания ничего хорошего не выйдет. Что прошлое лучше не ворошить». И она, как во сне, выглянула в окно и сказала: «Но он будет там. Он будет ждать». На что я отозвался: «Я сам туда поеду, мисс Коллинз. Да, я сегодня занят выше головы, но это дело считаю таким важным, что никому, кроме себя, его не доверю. Собственно, я теперь же отправлюсь на кладбище и объясню мистеру Бродскому ситуацию. Расслабьтесь, мисс Коллинз, и не сомневайтесь: я сделаю все возможное, чтобы его успокоить. Я посоветую ему сосредоточиться на предстоящем выступлении, с которым ничто не может сравниться по важности». И я произнес еще несколько фраз в том же духе. Нужно сказать, она в какой-то миг казалась совершенно убитой, но, будучи женщиной очень разумной, отчасти сознавала мою правоту. И она очень мило коснулась моей руки и произнесла: «Поезжайте к нему. Прямо сейчас. Сделайте все, что сможете». Я поднялся, но тут вспомнил, что осталась еще одна неприятная обязанность. «Мисс Коллинз, – сказал я, – по поводу предстоящего вечера. Мне кажется, что при сложившихся обстоятельствах вам лучше будет остаться дома». Она кивнула, и я заметил, что она вот-вот заплачет. «В конце концов, – продолжил я, – следует щадить его чувства. При данных обстоятельствах ваше присутствие в зале может сейчас, на перепутье, оказать на мистера Бродского негативное влияние». Она снова кивнула, показывая, что все поняла. Я попросил прощения и удалился. А потом я отложил в сторону другие важные дела, – такие, как поставка бекона и хлеба, – ради первостепенной цели: помочь мистеру Бродскому благополучно одолеть неожиданное осложнение. И я поехал на кладбище. Когда я туда прибыл, уже стемнело, и мне пришлось немного поблуждать между могилами, прежде чем я обнаружил мистера Бродского, с удрученным видом сидящего на надгробии. Завидев меня, он поднял усталый взгляд и произнес: «Вы пришли сообщить. Знаю. Я знал, что этому не бывать». Как вы понимаете, это упростило мою задачу, но все же, сэр, ни в коем случае не сделало ее легкой. Быть вестником дурных новостей. Я торжественно кивнул, подтверждая: да, он прав, она не придет. Она все обдумала и изменила свое решение. И еще она не собирается сегодня на концерт. Я не видел смысла пускаться в подробности. Лицо у него вытянулось, и я на несколько мгновений отвел глаза, сделав вид, что рассматриваю соседнее надгробие. «Ах, старина Кальц!» – и обратил свои слова к деревьям, поскольку знал, что мистер Бродский потихоньку плачет. «Ах, старина Кальц. Сколько же лет прошло с его похорон? Кажется, это было вчера, а вот ведь четырнадцать лет уже минуло. Как одинок он был в последние годы жизни». Я болтал что-то еще, давая мистеру Бродскому возможность поплакать. Когда я почувствовал, что он унял слезы, я обернулся к нему и предложил вернуться вместе в концертный зал, чтобы приступить к приготовлениям. Но он сказал: нет, еще рано. Слишком долго слоняясь по залу, он перегорит. Я подумал, что он прав, и предложил отвезти его домой. Он согласился, мы покинули кладбище и сели в машину. И все время, пока мы были в пути, пока следовали по Северному шоссе, он смотрел молча в окно и на глаза его временами накатывались слезы. И тут я понял, что дела еще не устаканились. Той уверенности, которую я чувствовал несколько часов назад, уже не было. Но все же, мистер Райдер, я оставался тогда – и остаюсь сейчас – достаточно уверенным. Затем мы достигли дома мистера Бродского. Он основательно обновил свое жилище, во многих помещениях теперь по-настоящему уютно. Мы вошли в большую комнату – и я стал оглядываться в поисках места, где мы могли бы побеседовать о том о сем. Я предложил прислать специалистов – пусть посмотрят, что можно сделать с плесенью на стенах. Он, казалось, не слышал и продолжал сидеть в кресле с отсутствующим видом. Затем сказал, что хочет выпить. Самую малость. Я ответил, что это невозможно. Он очень хладнокровно уверил меня, что хочет выпить не в том, прежнем смысле. Ничего подобного. С прежними выпивками навсегда покончено. Но только что он пережил ужаснейшее разочарование. Сердце у него разрывается. Так он и сказал. Его сердце разрывается, но он знает, сколь многое сегодня от него зависит. Он знает, что должен оправдать ожидания. Ему требовалась выпивка не в прежнем смысле. Не мог же я ошибиться? Я смотрел на него и убеждался, что он говорит правду. Передо мной сидел грустный, разочарованный, но ответственный человек. Редко кто изучил себя так, как он, и самообладание его не покинуло. И, по его словам, в этих кризисных обстоятельствах ему требовалась капля спиртного. Оно поможет ему пережить удар. Даст устойчивость, необходимую для предстоящего вечера. Мистер Райдер, прежде я не однажды слышал, как он просит выпить, но на сей раз это было совсем по-другому. Я видел. Я заглянул ему глубоко в глаза и сказал: «Мистер Бродский, могу я вам доверять? У меня есть в машине фляжка с виски. Если я дам вам стаканчик, могу я рассчитывать, что вы на нем остановитесь? Один маленький стаканчик – и больше ни капли?» На что он ответил, глядя мне прямо в лицо: «Это не то, что прежде. Клянусь». И вот я пошел к машине, было очень темно, и деревья отчаянно шумели на ветру, я достал из машины фляжку и вернулся в дом, но кресло было пусто. Я пошел дальше и обнаружил мистера Бродского в кухне. На самом деле это сарай, соединенный с основным домом, но мистер Бродский ловко приспосабливал его под кухню. Вот тут-то я и увидел, как он открывает буфет, лежащий на боку. «Совсем забыл о буфете, – сказал он, когда заметил меня. – А там хранится виски. И не одна бутылка, а много». Он вынул одну, открыл и налил немного в стакан. Затем, глядя мне в глаза, опорожнил бутылку на пол. У него в кухне пол по большей части земляной, так что большой беды от этого не произошло. Ну вот, он вылил виски на пол, потом мы вернулись в большую комнату, он уселся в кресло и стал потягивать из стакана. Я наблюдал очень внимательно и видел, что пьет он не так, как обычно. Уже само то, что он может вот так потягивать… Я знал, что принял правильное решение. Я сказал, что буду возвращаться. Что уже слишком задержался. Нужно проследить насчет бекона и хлеба. Я встал, и оба мы знали без слов, какая мысль вертится у меня в голове. Мысль о буфете. И мистер Бродский посмотрел мне прямо в глаза и произнес: «Все не так, как прежде». Этого мне было достаточно. Если бы я остался дольше, это было бы оскорблением. Во всяком случае, как уже было сказано, я взглянул мистеру Бродскому в лицо и безоговорочно ему поверил. Я уехал совершенно спокойным. И лишь в самые последние минуты меня коснулась тень сомнения. Умом я понимаю, что просто волнуюсь перед важным событием. Он вскоре прибудет, я уверен. И весь концерт, убежден, пройдет с успехом, громадным успехом…
