Джудит Леннокс - Зимний дом
От холода немели руки и ноги, но он сумел залезть в карман и вынуть бумагу и карандаш. Потом сжал карандаш в кулаке и начал писать. Хотел, чтобы тот, кто найдет их, узнал, что здесь случилось, хотел написать, что между героизмом и бесчестьем нет никакой разницы, что все тщетно, но в конце концов написал только два слова: «Как холодно». Буквы были огромные и корявые. Потом лег, опустил голову на кучу сена и выглянул в дверной проем. В неподвижном воздухе кружились снежинки. Вдалеке солнце озарило долину, полосы света пробивались сквозь туман. Туман и расстояние стерли все следы войны. Хью думал, что никогда не видел ничего прекраснее, и горько жалел, что вынужден оставить такую красоту. В легких клокотало, он отчаянно боролся за каждый вздох. От страха на глазах выступили слезы.
А потом Хью понял, что стоит на веранде зимнего дома. Майя и Робин купаются в пруду, Элен сидит рядом с ним. Он слышит смех и пение птиц. Майя спрашивает: «Хью, дорогой, не хочешь окунуться?» Он улыбается, делает шаг вперед и ощущает теплые, радушные объятия воды.
Когда начались бои в долине Харамы, медсанчасть, в которую входила Робин, оставила Мадрид и отправилась на фронт. Они провели разведку и к юго-востоку от города обнаружили пустующую виллу. Дом, когда-то служивший летней резиденцией испанскому аристократу, был большим, элегантным, но сильно обветшавшим. С потолка свисала паутина, мраморные полы и мебель красного дерева были покрыты толстым слоем пыли. Они выбрали эту виллу из-за просторных комнат с высокими потолками и из-за того, что здесь имелся один-единственный действующий кран с драгоценной холодной водой.
Всю ночь они трудились не покладая рук: скребли полы, мыли стены, убирали старые картины и украшения на чердак и в кладовки. Потом ставили в освободившиеся комнаты кровати и койки, оборудовали операционные и приспосабливали вестибюль под приемный покой. Рано утром начали прибывать первые кареты скорой помощи. В первый день поступило восемьдесят человек, во второй сто двадцать, в третий — двести. Никто не спал. Во внушительном вестибюле с позолотой и резными перилами раненых делили на три категории: тех, кого следовало срочно лечить; тех, кого можно было без ущерба для их здоровья отправить в базовый госпиталь в Мадрид, и тех, кому медицина уже ничем не могла помочь — разве что унять боль.
Робин больше не выносила судна и не застилала постели. Огромное количество раненых заставило забыть иерархию мадридского госпиталя: все это стало неважно. Она измеряла температуру, останавливала кровотечение, меняла повязки, срезала порванную одежду с людей, лежавших на носилках, и бормотала слова утешения на языках, которые, по ее мнению, они могли понять. Однажды ночью испортился генератор и она стояла в операционной с фонарем, чтобы хирург мог не прерываться. Она приучилась работать даже тогда, когда на госпиталь падали фашистские бомбы, когда все здание тряслось, а с потолков приемного покоя сыпалась штукатурка. Не хватало буквально всего, и Робин рвала простыни на бинты и сооружала самодельные кровати из стульев и скамеек. Раненые заполнили каждый квадратный дюйм виллы; приемные и коридоры, в которых раньше обитали лишь призраки гордых испанских дворян, теперь были забиты солдатами, лежавшими в кроватях, на носилках и просто на полу.
Они не спали, потому что спать было некогда. Хирурги оперировали по тридцать шесть часов подряд; как-то рано утром сестра Кэмпбелл обнаружила доктора Макензи спящим в одной койке с мертвецом. Шел день за днем, а битва все разгоралась; Робин уже не различала время суток. Она подходила к окну, отодвигала штору и удивлялась, если видела, что солнце еще не село. Однажды поздно ночью, после смены, длившейся четырнадцать часов, и короткого сна ей пришлось встать и начать кипятить инструменты, нужные для другой смены. Как-то раз Робин стирала в раковине бинты и обнаружила, что спит стоя, окунув руки по локоть в кипяток. Сколько времени это продолжалось, она не знала, но кожа успела покраснеть и воспалиться.
В каждой карете скорой помощи, прибывавшей в передвижной госпиталь с передовой, Робин боялась обнаружить Хью или Джо. Приходилось собираться с духом, прежде чем заглянуть в каждое новое лицо. Чем сильнее она уставала, тем чаще принимала за брата и любимого незнакомых людей. Некоторые испанцы были совсем мальчиками. Когда они умирали, Робин баюкала их на руках и понимала, что она не ошиблась; война — это мерзость. Однозначное зло.
После боев под Мадридом и понесенных там потерь часть Джо влилась в британский батальон Пятнадцатой интербригады.
Но накопленный опыт не смог подготовить его к битве на Хараме. К нескончаемому грохоту пушек и треску пулеметных очередей. К фугасным бомбам, оставлявшим на склонах холмов огромные воронки, и к зажигалкам, выплевывавшим в дымный воздух языки пламени. К запаху пороха, горелого мяса и крикам раненых. Даже когда пушки ненадолго умолкали, в ушах Джо продолжало стоять эхо разрывов. Верхний слой почвы превратился в пыль, обнажив грязную глину; по ночам грязь замерзала. Они ели, спали и жили в мелких окопах.
Они следили за воздушными сражениями немецких «юнкерсов», на хвостах которых красовались хорошо видные свастики, с русскими «чатос». Сами они дрались отчаянно, но не могли остановить упорное продвижение франкистов вдоль берегов реки. Если мятежники захватят шоссе, Мадрид будет потерян. Отрезанные от соседей справа и слева, волонтеры гадали, существуют ли еще эти соседи. Может быть, они уничтожены или отступили и оставили их на холме одних? Поскольку других средств связи не было, они посылали друг к другу вестовых и вели разведку справа и слева. Все страдали от голода, жажды и усталости. И страха. Постоянный страх, который держал нервы в напряжении и мешал спать, стал для Джо неприятным сюрпризом. До сих пор он думал, что к страху можно привыкнуть, что со временем начинаешь меньше бояться. Отряды франкистов форсировали Хараму. Для Джо эта долина стала одним из кругов ада.
Однажды Джо, посланный с донесением в американский батальон имени Авраама Линкольна, переступил через раненого, лежавшего в окопе. Когда он увидел зияющую рану в животе, его чуть не вырвало. Над мешаниной крови и мяса вились мухи и садились на зияющую плоть. Раненый открыл глаза и по-испански попросил воды. Джо потрясло, что человек умирал такой чудовищной смертью и при этом знал, что умирает. Эллиот поднес к сухим, потрескавшимся губам фляжку и подложил под голову испанца свою гимнастерку, заранее зная, что это не поможет. Потом пробормотал: «Я сейчас приведу кого-нибудь» — и убежал, понимая, что оставляет человека на верную смерть. В хаосе, творившемся за линией фронта, Джо целую вечность искал санитаров, но к тому времени заблудился в дыме и грохоте и не был уверен, что послал их туда, куда нужно. Мышцы сводило судорогами от изнеможения. Он сознавал свою неудачу и испытывал нестерпимое чувство вины.
Майя получила записку от Леона Корню с приглашением отобедать в Лондоне. Заинтригованная (с их прошлой встречи прошло всего полгода), она встретилась с французом в их излюбленном ресторане. Леон поцеловал ее в обе щеки. Когда они сделали заказ, а Леон выбрал и попробовал вино, Майя сказала:
— Выкладывайте, Леон. Вы такой же раб привычек, как и я. Все это очень неожиданно.
Официант наполнил их бокалы.
— Ma chère Майя, я хочу сделать вам предложение.
Она молча посмотрела на Корню.
— Нет, не то, что вы думаете, — непринужденно добавил француз. — Помните, я говорил вам, что подыскиваю магазин в Нью-Йорке?
Конечно, она помнила. Тот день навсегда врезался ей в память. Завтрак с Леоном Корню, за которым последовал визит к врачу на Харли-стрит. «Миссис Мерчант, скажу вам как профессионал…»
— Майя… Вам нехорошо?
Она рывком вернулась к действительности, заставила себя улыбнуться и сказала:
— Нет-нет, Леон, спасибо, просто я задумалась. Так вы говорили про Нью-Йорк…
— Весной я провел там шесть недель. И нашел очень перспективное помещение на Пятой авеню.
Майя нахмурилась:
— На Пятой авеню? Магазин?! Я думала, вы искали помещение для маленькой фабрики.
— И то и другое. — Француз пожал плечами. — Владелец добавляет к моей цене треть и кладет ее себе в карман в качестве прибыли. Я уверен, мадам, что вы меня понимаете. — Его глаза блеснули.
— А вы бы предпочли… — уловила намек Майя.
— Чтобы эта прибыль в конечном счете оказалась у меня. Итак, как уже было сказано, я нашел роскошные помещения на Пятой авеню. Не слишком большие и не слишком маленькие. Они великоваты, чтобы торговать бельем, но маловаты для таких скучных вещей, как… — Леон пренебрежительно махнул рукой, — мебель или электрические лампочки.
Пока официант ставил на стол закуски, Майя с любопытством рассматривала собеседника, но молчала.
