Сергей Морозов - Великий полдень
Как только представление на площади закончилось, Федя сел в лимузин и покатил в Москву, а мониторы в главном зале переключились на краткую сводку теленовостей. По всей столице были зафиксированы народные гулянья. Толпы почитателей нашего кандидата уже праздновали победу. Неофициальные, предварительные сведения общего компьютерного контроля не оставляли сомнений в том, каковы должны быть окончательные результаты выборов. Отсюда и ликование… Правда, сообщалось о появлении в городе изрядных скоплений недовольных, одержимых прямо противоположными настроениями. Эта часть населения выражала глухое недовольство текущим развитием событий и, якобы, поддерживала «государственную» позицию, то есть позицию прежней государственной администрации и старого правительства. Однако в целом обстановка была спокойная. Экстремистские группировки затаились и не проявляли никакой активности. Стало быть, военные твердо стояли на своих постах.
Не успели закончиться новости, как в главный зал уже входил герой дня Федя Голенищев. Он все еще был возбужден недавним выступлением на Треугольной площади. Его снова встретили рукоплесканиями и поздравлениями. Банкетные столы были накрыты. В бокалах играло шампанское. В какой то миг мне показалось, что впереди нас ожидает довольно таки чинное и чересчур официальное мероприятие. Опять речи, опять лозунги. Но Федя Голенищев, поднявшийся для того, чтобы открыть гулянье, и на этот раз оказался молодцом. Он вообще не стал произносить никаких речей. Он поднял бокал с шампанским, словно это был олимпийский факел, и громко крикнув «Ура!», одним глотком осушил бокал и что было силы, эффектно хлопнул его об пол. В следующую секунду несколько сот гостей, последовав его примеру, принялись швырять на пол свои бокалы, отчего по залу прокатилась оглушительная волна великолепного хрустального звона. Праздник начался.
На оригинальной винтовой эстраде в виде ленты Мебиуса возник популярный коротышка телеведущий. Что и говорить, в своем жанре он был ас, но, глядя на него, я до сих пор содрогался. У меня перед глазами нет нет, да всплывал кровавый эпизод в терминале аквариуме. Но, судя по всему, после того случая популярность телеведущего, ставшего невольным участником драмы, и вовсе достигла заоблачных высот. Пожалуй, в этой самой популярности он мог соперничать даже со всенародным Федей. Публика завыла от восторга, едва он появился. Тряхнув мелкими рыжими кудрями, он принялся сыпать заготовленными остротами и приглашать на сцену артистов. Почти в каждом эстрадном номере содержался намек на коллизии нынешней избирательной компании. То с одной, то с другой стороны выдвигались и снова убирались мобильные телекамеры. Происходящее в главном зале Шатрового Дворца транслировалось по одному из центральных телеканалов, чтобы население могло приобщиться к процессу ликования. Особенно густо телекамеры были понатыканы вокруг столов, за которыми гуляли мы — элита Всемирной России во главе с Федей Голенищевым. Так что мы могли не только праздновать, но еще и наблюдать наш собственный праздник и наши торжествующие физиономии на телемониторах.
Следующие несколько часов до полуночи я провел в обществе самых разных знакомых, но в основном просидел в компании профессора Белокурова. Мы с профессором устроились в конце длинного стола, за которым обосновался Федя Голенищев с Петрушкой и свитой, банкир Наум Голицын, компьютерщик Паша Прохоров и прочие. Места, зарезервированные за Папой, все еще пустовали.
За столом толковали главным образом о тех жалких телодвижениях, которые производило уходящее правительство. Мы на разные лады иронизировали, острили и потешались над никчемными и позорными потугами наших завистников. У них даже не хватило духа с достоинством сложить свои полномочия. Непонятно, почему они так остервенились. Еще в свое время каждому из них были предложены хлебные места в новой государственной системе, которая возводилась в рамках Всемирной России. Особенно развеселила нас конфиденциальная информация, доставленная поздно вечером агентами Петрушки прямо из Дома Правительства. Подтверждались слухи о готовящемся указе правительства о «роспуске» и «упразднении» Всемирной России, которая «самым наглым образом захватила Москву», «изолировалась», а в дальнейшем, якобы, намеревалась «узурпировать власть и прибрать к рукам всю мать Россию». А что распускать то? — добродушно смеялись мы. Ведь Россия как таковая никогда не являлась официально зарегистрированной или утвержденной организацией. А тем более нечего было упразднять, поскольку Россия — не государственная структура. Это все равно что вдруг объявить, например, об упразднении ледохода… Словом, нелепость да и только!
Ровно в полночь начался специальный выпуск теленовостей, появились данные о результатах выборов. При 99 % явки, за нашего Федю Голенищева оказалось подано, как ни странно, 99,9 % голосов. Арифметика. Что и говорить: лучший ответ умалишенным задницам из правительства. Кстати, их тут же показали в новостях — эти задницы. Прямо скажем, не эстетическое зрелище. У них еще хватало духа что то толковать о якобы широкой народной поддержке прежнего курса, о патриотизме и о том, что в последнее время наметились зловещие тенденции ущемления всяческих свобод и подкопов под нашу конституцию. Они даже заявляли, что народ готов выйти на улицы, чтобы протестовать против безобразия, и призывали своих мнимых сторонников всеми возможными средствами противодействовать России. Ну чепуха, правда? Бросая подобные призывы, они, сами того не замечая, обнажали перед всем миром не только свое безмерное ущемленное самолюбие и нежелание расставаться с властью, но и полнейшую умственную деградацию. Как это, интересно, можно противодействовать России, а? Это позабавило нас еще больше.
Как только на мониторах высветилась информация о нашем решающем перевесе на выборах, освещение в зале стало фантастическим образом меняться. В пространстве словно расцветали ослепительные бесплотные цветы то самых нежных, то насыщенных оттенков. Зал наполнился звуками чудесной музыки. Мелодия была чуть чуть тревожная, словно предуведомляла о некоем надвигающемся необычайном событии. Особая и сложная партия была отведена ударным инструментам. Целых четыре группы музыкантов были размещены на хорах и в незаметных оркестровых ямах по бокам зала. Именно такое расположение и создавало особые эффекты акустики, впечатление живой музыки, льющейся из разных концов помещения и гармонично сливающейся в одну звуковую стихию. Вряд ли музыканты имели возможность хорошо слышать друг друга, однако их виртуозная игра была такой слаженной, как будто они тесно сплотились вокруг одного гениального и страстного дирижера, который заставлял их всецело повиноваться своей воле. Потом свет в зале погас совершенно. Послышались звуки фанфар, и сводчатый потолок целой ярко осветился паутиной движущихся, сбегающихся и разбегающихся разноцветных лазерных лучей.
Там в вышине, в самом верхнем ярусе, выдвинулись со всех сторон небольшие площадки, наподобие балконов без перил или, вернее, вышек для спортивных прыжков в воду, и образовали замкнутый ряд вроде балюстрады, на которой одновременно появилось несколько десятков юных гимнастов и гимнасток в почти прозрачных, золотистых костюмах. Не успели мы прийти в себя, как гимнастки и гимнасты, раскидывая руки и делая сальто мортале, принялись прыгать с вышек прямо в зияющую пустоту. Казалось, они рухнут на нас, на банкетные столы, но, не долетев до пола каких-нибудь двух трех метров, они легко и мощно, словно стая ангелов, снова взмыли в вышину, оттолкнувшись от едва видимой, необычайно тугой и упругой страховочной сетки или специальной пленки, которая оказалась растянута у нас над головами. Можно было даже хорошо рассмотреть лица бесстрашных прыгуний и прыгунов, их совершенные тела, стройные ноги и руки, длинные шелковистые волосы. Я невольно вздрогнул, когда вдруг абсолютно ясно увидел над собой знакомое лицо, хотя и мелькнувшее перед моим взором всего лишь на мгновение. Ей Богу, я сразу узнал эти странные глаза, в которых в тот миг сверкнули изумрудные искры. И мне показалось, что я разгадал, что таилось в этих глазах. Гимнастки и гимнасты взмыли ввысь, подброшенные изумительным батутом. Некоторые из них приземлились обратно на площадки, а другие, проделав в воздухе несколько головокружительных пируэтов, снова спружинили на батут. Все это время гремела восторженная музыка. Особенно, буйствовали цимбалы и тамбурины. Необыкновенные прыгуны, гуттаперчево гибкие, падали вниз, взмывали в воздух, соединяясь и разделяясь, и все вместе изображали стремительный захватывающий танец… С последним грандиозным аккордом, они одновременно оказались каждый на своей площадке, и свет под куполом погас. Когда же еще через мгновение свет зажегся, они исчезли, словно сказочное видение, но во мне еще некоторое время не могло улечься удивление. Я был уверен, что среди них была наша изумрудноглазая знакомая, столь ценимая Папой помощница и, якобы, моя тайная почитательница.
