Сергей Морозов - Великий полдень
Выступая в качестве спикера, первый помощник народного кандидата Петрушка специально для прессы торжественно разъяснил, что все добрые люди нашей многострадальной родины не только могут со спокойным сердцем отправляться голосовать за своего любимца, но уже и теперь считать его своим единственно законным управителем, поскольку выбор сердца важнее любых формальных процедур и тому подобного. И еще намешал соуса: мол, за нами и так всенародная любовь, а на правительство нечего смотреть, поскольку там одни политические трупы, вроде окуклившихся насекомых. Само собой, делегаты России, представляющие разные «пространства и территории» встретили эти слова шквалом одобрительных аплодисментов. Затем слово предоставили председателю комитета по духовным делам и связям с патриархией нашему о. Алексею, который высказался в том смысле, что, несмотря на его личное уважение к выборной процедуре, предусмотренной конституцией, он считает, что никакие процедуры и никакие конституции не способны подменить то великое таинство наделения властью, которое есть дело сугубо Богово. Народная любовь как прямое и непосредственное Божье произволенье и есть несомненное и ярчайшее свидетельство законности власти, и неважно, имело ли место формальное вступление в должность. Слово священнослужителя делегаты встретили дружным выдохом «во истину так!». Поднявшемуся для выступления Феде Голенищеву ничего не оставалось, как благодарно раскланялся и заявить, что он чувствует силу народной любви и сознает, какая ответственность на него возложена. Более того, он и в самом деле считает, что уже принял этот символический дар — власть — с того момента, как провозгласил исторический лозунг «Москва! Россия! Победа!..»
Этим этапным и программным заявлением Федя Голенищев и завершил последнее заседание. В работе объявлялся перерыв на период до оглашения результатов выборов. Можно сказать, каникулы.
Итак, в изумительное апрельское воскресенье, когда на березах и тополях уже трепетали свежие клейкие листочки, когда яблони, вишни, черемухи и сирени находились в апогее неистового цветения, а земля была усеяна белыми лепестками начались долгожданные выборы. В тот день, как и во все утра последних недель, я проснулся очень рано, лишь только у нас под окнами стали собираться оркестранты духовики и зазвучали первые пробные всхлипы и взвизги тромбонов, труб, кларнетов и геликонов. Наши старички, а также Наташа с Александром, не желая упускать чудесные весенние денечки, еще вчера отправились в Деревню. Я остался дома один. Чтобы успеть до того, как на улицах соберутся толпы новых манифестантов, я на скорую руку сжевал бутерброд, запил его чашкой кофе и побежал в Москву.
Несмотря на ранний час, публика на улицы уже высыпала во множестве. Очевидно, большинство городского населения решило проголосовать в первых рядах. На каждом шагу попадались синие кабинки для мобильного голосования. Люди выходили из них с запястьями, обрызганными несмываемой краской, приобщенные к таинству свободного выбора. Вообще то, в день выборов и накануне всякие агитационные митинги с речами и лозунгами считались противозаконными, однако толпы все равно собирались, хотя и без речей и транспарантов. Это было что то вроде праздничных народных гуляний, но все и так понимали, что это манифестации — в поддержку России и нашего кандидата Феди Голенищева. Особенно многолюдно было на новом многоярусном мосту через Москва реку — воплощенной маниловской мечте, — на котором по случаю праздника с лотков торговали баснословно дешевыми закусками и напитками. Повсюду пестрели флаги, а между фонарными столбами колыхались гирлянды разноцветных воздушных шаров.
Как ни странно, общее праздничное настроение в какой то степени передалось и мне, и я даже заскочил по пути в одну из избирательных кабинок, сунул руку в отверстие бюллютенемета, был опрыскан лиловой краской, а затем проголосовал за Федю Голенищева. Краска как будто слегка попахивала матиолой. Только потом я отправился в Москву.
Весь день я бесцельно бродил по притихшей Москве в тени и благоухании цветущих аллей Садового кольца, сидел на скамейках, наслаждался видом искристых фонтанов. Чтобы убить время, иногда заходил в музыкальные салоны или книжные магазины, рассматривал антикварные и модерновые инструменты, листал громадные альбомы репродукций и старинные архитектурные справочники и строительные каталоги. У меня и мысли не было наведаться к Майе в Западный Луч. Если она и была сегодня в Москве, то наверняка поглощена делами Пансиона. Несмотря на скуку, мне не хотелось заходить ни к кому из знакомых. Ни к Маме, ни к Папе, ни к кому бы то ни было. Я был по горло сыт всякими разговорами. Я также избегал до поры до времени приближаться к Шатровому Дворцу. Просто погулять по московским паркам и садам, потерзаться благородной скукой — как раз то, что было мне нужно…
Весь день Центральный сектор был практически безлюден, но зато под вечер публика потекла отовсюду.
Весь день я уверял себя, что с наступлением вечера отправлюсь обратно домой, но когда то тут, то там стали зажигаться волшебные огни, не выдержал и отправился к Шатровому Дворцу, вокруг которого сверкал молодой листвой хоровод дубков.
Еще накануне в Шатровом Дворце начались спешные и чрезвычайно масштабные работы по переоборудованию и подготовке помещений. Не только в день выборов, но и в три последующие дня, пока будет вестись подсчет голосов, во Дворце было решено собрать всю московскую элиту, делегатов из России и, конечно, прессу и развернуть перманентное, круглосуточное празднование столь выдающегося общенационального события. В главном зале Шатрового Дворца монтировались сразу несколько громадных телевизионных экранов, — чтобы публика могла находиться в курсе всего происходящего в Городе. На экраны непрерывно подавалась самая свежая информация с избирательных участков и из центральной избирательной комиссии, различные экстренные сообщения, периодические выпуски теленовостей. Судя по программке, разосланной всем приглашенным, праздник был задуман со знаменитым московским размахом и основательностью. Ожидалась нескончаемая череда балов, банкетов, фуршетов, пати и тому подобного. Что то вроде весеннего карнавала, с плясками и масками, конфетти и серпантином. Поговаривали, что приготовлена масса сногсшибательных номеров и сюрпризов. Дни и ночи напролет разнообразные шоу и самое честное в мире казино. Развлекать публику съехались лучшие артисты, певцы и музыканты, а целой бригадой лучших конферансье должен был руководить популярный комик телеведущий. Все было предусмотрено до мелочей. Если на второй, третий день гости начнут валиться с ног от усталости, им не нужно будет разъезжаться в Город по домам. При желании они смогут воспользоваться шикарными номерами в лучшем московском отеле, специально арендованном устроителями на период празднеств… Впрочем, я не слишком внимательно изучил весь список праздничных мероприятий. Мне лишь запомнилось, что в день официального оглашения результатов выборов, ровно в полдень запланирован запуск гигантского дирижабля, который отличался какой то уникальной грузоподъемностью — чуть не в полусотню тонн — и был размером с небоскреб или летающий остров; он был специально изготовлен к этому событию, и его уже перегоняли к Шатровому Дворцу. На нем все желающие смогут подняться на небеса.
Первое, что я сделал, когда вошел в главный зал, заставленный банкетными столами, и оказался среди знакомых физиономий, взял с подноса бокал розоватого шампанского. Помимо главного зала, в огромном здании Шатрового Дворца было множество других помещений: холлов, аудиторий, гостиных, коридоров, зимних садов и т. д. Все эти помещения, превращенные в бары, бальные залы, курильни, диванные и игорные комнаты, составляли единое многоуровневое и сложное пространство, по которому распространялась, разливалась и перетекала непредсказуемая праздничная кутерьма. Но основная программа, как я уже сказал, разворачивалась в главном зале. Проворные служители разводили гостей по их местам. Несмотря на изысканность избранной публики и ее относительную немногочисленность, все же была предусмотрена и соблюдалась определенная иерархия. В частности, особые места в зале были отведены лидерам России. Индивидуальные ложи заняли банкиры, высокопоставленные военные и уездные князья. Я не сразу поверил своим глазам, когда разглядел, что за одним из столов расположилась вся наша местная мафия и, как ни в чем не бывало, громилы братья Парфен с ужасным Еремой. Впрочем, вид у обоих был такой благопристойный и чинный, словно они представляли здесь пацифистское общество филателистов любителей.
Только что были включены все мониторы. На них засветились карты различных избирательных округов. На пестром фоне мелькали цифры статистических данных. Судя по первым подсчетам, активность избирателей, как и ожидалось, была необычайно высокой. Хотя до конца отведенного для голосования времени оставалось еще пару часов, информация из центральной избирательной комиссии свидетельствовала о том, что уже две трети населения проголосовало. С подавляющим отрывом лидировал, естественно, наш Федя Голенищев. (Центральная избирательная комиссия, кстати, размещалась в Городе — в одном из зданий комплекса государственных учреждений на Старой площади). Публика разом поднялась со своих мест и зааплодировала. Сам партийный лидер в Шатровый Дворец еще не прибыл. Экраны мониторов переключились на прямую телевизионную трансляцию с Треугольной площади у центрального пропускного терминала, где проходила неофициальная встреча Феди Голенищева с горожанами. Импровизированная встреча нисколько не противоречила закону о выборах, поскольку не имела ничего общего с предвыборной агитацией или митингом. Люди, заполнявшие Треугольную площадь, расселись прямо на мостовой, тротуарах и газонах, культурно подложив под седалища газетки, а Федя Голенищев, умостившись на крыле своего бронированного автомобиля, по свойски, как только он один умел, беседовал с народом о том, о сем. Народ одобрительно посвистывал, посмеивался, прихлопывал. Народ преклонялся перед личной отвагой нашего партийного лидера, который, в отличии от предшественников, не боялся таких открытых встреч, несмотря на угрозы террористов и недавние покушения. Конечно, работа служб, возглавляемых Толей Головиным, была организована с фантастической изощренностью и надежностью, и даже импровизированное выступление на столичной площади в смысле безопасности мало чем отличалось от выступления, скажем, в каком-нибудь бетонном бункере. Впрочем, безопасность безопасностью, а Федя Голенищев по натуре действительно был убежденным фаталистом и даже относился к службе Толи Головина с обидной для последнего иронией. «Мне охрана ни к чему, — говаривал он, появляясь в гуще народной. — Если я вышел к людям, значит, я пришел к друзьям. А если я встречу врага, я должен сделать из него друга. Вот и все!» Толя Головин и даже сам Папа часто пеняли ему на подобную небрежность и беспечность, однако Федя только добродушно морщился.
