Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Дежурные ставили на стол несколько котлов с мясом и гарниром за полчаса до прихода солдат. Мне не хотелось ставить себя в особое положение по отношению к другим студентам, и я приходил вместе со всеми, пока не познал животные инстинкты сокурсников, большинства, по крайней мере! Каждый день был другой дежурный, а сегодня им был сосед по дому — племянник профессора-хирурга Кадыров. Таджик, говорящий без акцента по-русски и интернационально воспитанный. Я не смотрел, что он мне кладет в миску, и к другим в миски не заглядывал. Считал, что дежурный всем раскладывает еду в миски одинаково. Не меньшее значение, чем мясо, имели компот и кисель, которые тут же выходили потом в 45-градусную жару. Бетонное помещение, насыщенное, к тому же, парами хлорофоса и усеянное мушиными трупами на полу, раскалялось как печь. Я своё дело всё же делал добросовестно, живых мух не было, они были в живом виде ликвидированы! Начали есть. Моё внимание привлекла перепалка на таджикском языке между дежурным Кадыровым и остальными «боевыми товарищами». Несколько раз услышал на таджикском часто произносящееся мое имя. Вопросительно взглянул на дежурившего Кадырова. «Они меня ругают за то, что я тебе, как они считают, много мяса положил в миску, и компота много налил!» — перевел Кадыров. «Нет-нет, ты не виноват! — успокоили меня „боевые товарищи“. — Это он виноват!». — «Демократия не для моих однополчан!» — понял я. И стал приходить есть до прихода «товарищей по котлу». И только тогда понял, что был излишне щепетилен, что не было оценено товарищами — «сокурсниками по котлу». Все, имеющие хотя бы несколько лычек на погонах и числящиеся сержантами, приходили раньше солдат. Один такой, бывший студент-узбек, а ныне сержант, хотя и младший, пришёл на несколько минут позже меня и, внимательно изучив, что я себе взял, сказал, как бы шутя: «А я возьму себе больше!». Примерно одна треть котла ушла в его миску! Второпях глотая, как когда-то наша собака по имени Динго, в один миг заглотил всю миску, в которой остались только кости. Это единственное, что его всё же отличало от собаки, которая костей не оставляла. И по своей изобретательности он оказался немного развитей дога! Дог бы не догадался до такой его человеческой тонкости, или это догу просто не надо было? «Кости надо выбросить!» — прокомментировал он мне свой мыслительный процесс и, выбросив кости в стоящую около стены металлическую печь — зарыл их! Он скрыл следы своего «обжирания» боевых друзей. «Кушите, пожалиста», — вежливо пригласил он сбежавшихся после построения солдат. У пришедших солдат началась привычная битва за еду. «Хорошо, что я не на войне! — подумал я. — И с ними не в одном окопе!». Пришлось вспомнить тюрьму, где начальник любил повторять: «Мы все едим из одного котла». Здесь тоже все ели из одного котла, только миски были по-разному наполнены, сержанты наполняли себе больше. Отслужив полсрока, решил на побывку на родину отпроситься — на сына посмотреть и узнать, что с женой. Всем известно, чем занимаются жёны, когда мужья на фронте воюют! Мой отец никак не мог забыть, что когда он вернулся с фронта через пять лет, глядевший ежесекундно смерти в глаза, жена его — наша мама, не бросилась обнимать и радоваться его возвращению, как он ожидал. Она довольно равнодушно и даже обижено встретила его — он заставил её пять лет одной растить сына в условиях Казахстана.
Начальник кафедры сделал для меня исключение и отпустил на два дня, что не было предусмотрено планом подготовки курсантов. Я чувствовал, что он не посмеет отказать, так оно и получилось! До Душанбе доехал на попутной машине, первым делом — к жене и сыну. «А, это ты», — слабо узнала меня тёща. Жена, как оказалось, дежурила, где-то подрабатывала. Я смотрел на сына, который мирно в кроватке спал, действительно красив — «хорошая моя работа», не мог я себя не похвалить мысленно. Возможно, на меня в детстве похож? Кто его теперь знает, каким я был, тогда не фотографировали! Но он получился чистенький! Вроде, не дурак, большой лобик, носик не совсем как мой — меньше, но и не такой, как в Воронежской области! Насмотревшись и не желая будить сына, вышел во двор навстречу жаре и мухам. А вот и жена: «А, привет, ты что, насовсем?» — встретила она меня, как мне показалось, равнодушно, как моя мать когда-то отца.
«Наследуются, вероятно, не только гены, но и судьбы», — подумал я. Зато было легче без угрызений совести через полчаса уйти к себе домой. Мои родители и брат обрадовались явно намного больше! Не заметил, как пролетели полтора дня, и отправился назад к месту службы. Хорошо, что не на пару лет и даже не на пару месяцев! Обратно нашёл «еврейский транспорт» — сокурсница с её отцом поехали навестить будущего мужа и зятя — однокурсника Фиму Фланцбаума. Я дал как-то Фиме из своей фляги напиться, и он сказал, что никогда мне этого не забудет. Всю жизнь будет мой благородный поступок помнить! Водой здесь никто ни с кем не делился! Он и навёл меня на свою невесту: «Сможешь с ней вернуться». — «Красивый у тебя сын», — похвалила она меня, увидев в коляске сына, которого я вёз перед отбытием на сборы. Трогательная картинка — солдат везёт коляску с ребёнком, а рядом жена. Замужество делает некоторых женщин гордыми, заносчивыми, повышается их самооценка, и она может подумать, что поспешила и могла что-то получше найти, например, не солдата, а мужа-генерала! В разговорах в машине время, к сожалению, пролетело быстро. И я снова в Ляуре — в суете «однокотловщиков» и «разномисочников». «Как отпуск провели?» — спросил, увидев меня, зав. кафедрой, а другие офицеры встретили, как будто ждали меня, как спасение! Сразу же отметил, что в столовой завелись мухи и единичные тараканы, прогуливались, пошатываясь от остаточного хлорофоса. «Будут ценить! — подумал я. — А то думают, что мухи и тараканы сами по себе сдыхают! Никто не умирает добровольно, даже мухи!». — «Давайте, чтобы к завтрашнему дню мухи исчезли! — предложил капитан Синицын. — А то наш полковник мне уже всякое высказал. Я заставил одного курсанта, — сказал он, — хлорофосом все обработать, но за ними надо следить, они халтурщики, а я не проследил! Да и у вас это лучше получается, надо ведь не только распылять хлорофос, надо знать где!». — «Да, — согласился я, — надо быть умнее мухи». — «Вот именно! — согласился Синицын. — Возьмите вон того кулябца, он, вроде, здоровый», — указал мне капитан на праздно вечером шатающегося и попавшего ему «под руку» двухметрового кулябца из второго потока, которого я только слегка на вид знал. «Товарищ курсант! — скомандовал Синицын. — Пойдите-ка сюда!». — «Чито хочиш?» — на кулябский манер спросил «гигант». «Возьмите-ка на спину этот бачок! — указал капитан на 30-литровый бак с хлорофосом и с трубкой-распылителем. — И обработайте хлорофосом помещение!». — «Э-э-э-э, такой деля не нада», — махнул рукой кулябец и, развернувшись, ушёл. «Стойте, я вам приказываю!» — завопил, как только мог громко, капитан. «Сказал тибэ — не нада такой работ!» — повторил кулябец. «Возьмите, я вам приказываю!». — «Ти мине не приказывай, я тибе не боюс! Приказывай другой, а не мине!». Побледнев от злости и беспомощности, Синицын побежал к полковнику Зинченко жаловаться, пригрозив, что на гауптвахту посадит кулябца. Не было никакой гауптвахты у капитана Синицына или другой возможности наказать кулябца. Я ещё во время посещения воинской части в Душанбе на 3 курсе видел, как солдаты матом кроют офицеров. Преимущественно это были, в основном, кавказцы, и офицеры были бессильны что либо сделать и боялись солдат. Нам хотели тогда показать, как хорошо налажена служба в армии, а показали хаос. «Не связывайся с капитаном! — перешёл я на другой язык с кулябцем, применив психологический приём, чтобы ему было легче свою гордость умерить. — Я знаю, что ты его не боишься, и правильно делаешь, но с другой стороны, зачем тебе проблемы нужны? Впереди экзамены, и из-за какой то мелочи будут неприятности, а через полтора месяца вполне сможешь его послать!». — «Ладна, давай», — согласился кулябец, надевая 30-ти литровый «бачок» на могучие плечи. Впрягшись, как владимирский тяжеловоз, в телегу, пошёл вперёд, распылять хлорофос, как сеятель! А я рукой, по-ленински, указывал ему путь! «Ага, всё-таки испугался!» — обрадовался маленький капитан Синицын, увидев пашущего запряжённого «кулябского тяжеловоза». — «Конечно, испугался, — согласился я, — а что полковник сказал?». — «Чтобы мы сами справились, нет, говорит, у него средств воздействия, кроме педагогических. Эх, была бы это настоящая воинская часть, он бы у меня попомнил!» — мечтательно произнёс Синицын. Сразу вспомнил тюрьму, завод Таджиктекстильмаш, зэка, которого я без проблем посадил в машину и отвёз в тюрьму. «Солдаты не слушаются не потому, что у офицеров власти нет, а потому что мозгов нет, и властью не умеют пользоваться», — подумал я. Но я не собирался становиться офицером и наводить порядок в Советской Армии, и был счастлив, когда настал день сбросить с себя военную робу. Не удержавшись, припрятал панаму, как сувенир, на память. Местные офицеры смотрели на нас с грустью и завистью в глазах, когда мы сбрасывали с себя форму — это я у них чётко в глазах прочитал! Некоторое время ко мне в гости приходил Фима Фланцбаум — мой «однофляговец». Он понял, что такое «фронтовая» дружба, в условиях полигона Ляур, и не мог мне этой фляги с водой забыть. «Я буду всю жизнь это помнить!» — высокопарно пообещал Фима.
