Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Что-то надо было с животом делать! Конечно, я ежедневно после занятий приходил в роддом, в котором у нас до этого на четвёртом курсе был цикл по акушерству и гинекологии. Первый роддом — лучший в городе и республике. Был ещё и второй, но первый был базой кафедры, поэтому он был настолько хорош, что охранялся от будущих отцов, как военный объект! Будущие матери, как заключённые, выглядывали из окон, в лучшем случае — из открытого окна. А будущие отцы — снизу кричали, спрашивали, что да как. Зайти внутрь нельзя было, чтобы с собой не принести жене какую-нибудь заразу, что скажется на потомстве. А т. к. кричали снизу и сверху, все одновременно, то попробуй узнай, кто тебе отвечает — твоя ли жена, твой ли муж? Так можно понять, что твоя родила уже, а окажется, что это сделала её соседка. По телефону информация тоже ненадёжная. Кроме того, что приходил в роддом, ещё и звонил по вечерам — вдруг, пока ты дойдёшь до дома, жена уже тебе что-то родит?! И действительно: «Ваша жена родила», — согласилась дежурная по телефону. «Кого?! — нетерпеливо заорал я в трубку. — Мальчика или девочку?». — «Сейчас посмотрим, — сонно отреагировала справочная служба, — и то, и другое». — «Как и то, и другое?! — переспросил я. — Она что, близнецов родила?!». Стоящие рядом мать и отец успокаивали меня: «Может, так даже лучше — за один раз». Быстро одевшись, помчался в роддом, жена стояла уже на балконе. «Поздравляю!» — крикнул я. «С чем?» — поинтересовалась она. «Ну, ты же двойню родила!». — «Тройню», — показала она мне три пальца. «Да ты что — серьезно?! — испугался я. — Ты что, опоросилась, что ли?! Говори серьезно, кого родила!». — «Ты что, издеваешься! — возмутилась жена. — Ничего я ещё не родила, у меня даже ещё схватки не начались!». Но всё же, через пару дней это произошло. «Если на стене висит ружьё, то оно обязательно выстрелит»! И в этот раз жена действительно родила мальчика, 51 см — 3 кг весом, и, к её радости, а ещё больше — моей, на меня похож! Что, конечно же, лучше, чем если бы на соседа. Принёс цветы и Советское шампанское. Обменялся с акушеркой товаром — она мне сына, завёрнутого в пелёнки, а я ей — конфеты и шампанское. Взяв сына на руки, сразу почувствовал себя отцом и ощутил ответственность за него. Поехали сначала ко мне, показали сына моим родителям, а затем доставил жену и сына к ней домой. Оставил сына и жену у её родителей, без желания. Домой уехал неспокойным. Каждый день после занятий приезжал к сыну и жене, и только вечером возвращался к себе домой.
С этого момента я взял на себя полностью проблему обеспечения санитарии и гигиены. Все, что связано с кормлением, уходом за сыном, решалось мной. Жена не сопротивлялась, выполняла мои указания, это её и «спасло»! Я оказался сверх-беспокойным отцом. Посуда, соски — все должно было содержаться в полной стерильности, ополаскиваться каждый раз кипятком. У меня из головы не выходил грудной ребёнок, умерший от диспепсии, когда мы проходили практику на 4-ом курсе в Ленинском районе. Перед глазами кафедра детских болезней, где в морге видел детские трупики и лазящих по ним мух. В мухах, как раз, и не было недостатка в доме родителей жены, с туалетом во дворе и другими «удобствами» на улице. Я еще не прибыл в Ляур, но мне уже не терпелось как можно скорее из него вернуться. Я боялся, что за время моего отсутствия, пока я там буду 2 месяца, может что-нибудь нехорошее произойти! Но «фронт» надвигался всё ближе. И, наконец, собрав всех мужчин курса во дворе института, всех, кто не подлежал по медпоказаниям освобождению от воинской обязанности, на автобусах повезли на полигон Ляур. С нами были уже не просто офицеры военной кафедры — штабные писари, а настоящие «полководцы», «маршалы», «главнокомандующие армией»! Они были злобными хамами, а мы стали в один миг солдатами в полной их власти! После построения на плацу была дана команда: по «боевым машинам» — автобусам! Одно дело слышать о Ляуре, а другое дело — увидеть и поучаствовать там! Доехали за полтора часа, недалеко от Душанбе по расстоянию. Первым делом на местном складе всем выдали форму с учётом воинских званий, кто в армии служил. Среди нас появились солдаты, ефрейторы, сержанты и даже старшины-«сундуки»! Ярко-рыжий, длинный, похожий на аскариду, только что вылезшую из кишечника и не успевшую ещё от дерьма отряхнуться, староста курса Калондаров получил погоны старшины, допотопное звание, которое в современной армии уже отсутствовало. Поведение и без того злобного дурака Калондарова стало еще более дурацким и злобным. Он стал себя вести так, как будто получил звание, по меньшей мере, генерала. На построении, перед столовой и после столовой — перед туалетом, заставлял своих сокурсников по часу терпеть голод, жару и сдерживать физиологические потребности. Его рвение нравилось офицерам кафедры, которые себя маршалами чувствовали и мстили за свою несостоятельность в армии! На военную кафедру служить отправляют никчемных офицеров. Сразу стало видно, кто как себя будет вести после института и вёл бы себя во время войны! Ляур представлял собой выжженное серое пространство с жёлтой сухой скудной травой, холмистой местностью, несколькими арыками с грязной, непригодной для употребления водой. Длинные, барачного типа железобетонные строения — казармы. 300 курсантов были разбиты на три роты, по три отделения в каждой.
Невдалеке стояли отдельные постройки для офицеров, рядом душевая, похожая на дворовой туалет, душевой бак литров на 50 воды, которая нагревалась от солнца за день. Поэтому «товарищи офицеры» могли только вечером свои телеса намылить и смыть, если воды хватит. Самым спокойным был зав. кафедрой полковник Зинченко. Ещё одним «тихо помешанным» был майор Крошкин — алкаш. Ему было всё равно, что делается на «фронте», но т. к. с выпивкой было хуже, чем в Душанбе, то он становился всё более раздражительным. Самым злобным и рьяным оставался полковник Игнатов, которого кто-то «обманул», по-видимому, что он похож на маршала Жукова. В особенности он усердствовал по вечерам, на вечерних построениях, заставляя маршировать на плацу по два часа до полного изнурения студентов, укорачивая им ночной сон. Студенты, курсанты-медики — будущие врачи, занимались тем, что воровали друг у друга сапоги, ремни, головные уборы-панамы, гимнастёрки, штаны т. е. всё, что снималось на ночь. Таким образом, с каждым днём всё большее количество курсантов ходило без ремней, гимнастёрок, сапог и переходило на кроссовки. «Студенческая армия» становилась всё больше голой и разутой. Спасало то, что в связи с климатическими условиями разрешали ходить в одних брюках без гимнастёрки. Около столовой стояла цистерна с привозной водой, и у кого была фляга, имел право заправить её один раз в день, после обеда.
Метрах в 200 от наших казарм располагались две постройки, где находились местные офицеры полигона. Они нас не касались, они занимались обеспечением полигона боеприпасами, обмундированием, а главное, употреблением алкоголя, и трезвыми не бывали. Одновременно с нами на полигоне располагались студенты политехнического и сельхозинститута. Их служба была ещё более зверской, с ночными учениями. Их готовили офицерами-строевиками, и подготовка их продолжалась три месяца, в отличие от нашей — двухмесячной. Меня назначили санинструктором, моим начальником стал капитан Синицын, похожий на солдата Швейка. Он был, по крайней мере, по отношению ко мне терпим, но свиреп к солдатам, которых я выбирал в помощники. Моей обязанностью было следить, как и вытекает из должности, за санитарным состоянием полигона. Не должно было быть мух, тараканов! Всё ползущее, летающее подлежало истреблению. Для этого я не жалел хлорофоса, и он обильно распылялся, и больше всего в столовой. Пол, деревянные столы, стены, были мокрыми от хлорофоса, и это вызывало восторг у начальника кафедры Зинченко. «Вы очень исполнительный, добросовестный и трудолюбивый! — открыл он мне новость, в которую не поверили бы мои прежние заводские начальники. — Мы ещё никогда не имели такого делового и ответственного санинструктора, разрешаю вам пользоваться офицерским душем!». И в остальном я был на равных с офицерами. Мне не надо было участвовать в построениях, в марш-бросках в противогазе, резиновом костюме химической защиты. Только в стрельбах принимал участие. Это я делал с удовольствием и успешно, за что был отмечен на доске отличников боевой подготовки. Из автомата по мишени выбил больше всех очков: только десятки и пару девяток. С пистолетом дело было хуже. У меня был вообще плохой опыт с пистолетом — даже ногу себе перед институтом прострелил! Для стрельбы из пистолета нас отвезли на полигон, где нас уже ждало несколько машин скорой помощи. Это означало, что больше всего случаев происходило во время стрельбы из пистолета. И в этот раз один из курсантов поинтересовался у рядом стоящего офицера: «Куда стрелять?» — повернувшись к нему и развернув в сторону офицерской груди пистолет, что повергло офицера в панику. Выстрел, к счастью, последовал в сторону мишени, но мимо. В офицерскую грудь, скорее всего, попал бы. Я тоже не добился больших достижений, но в мишень из пистолета Макарова попал. Пистолет — личное оружие и не имеет большого значения в боевой обстановке. Но попасть в рядом стоящего офицера — может. Должность санинструктора давала мне ещё одно право — обедать с офицерами до прихода в столовую солдат. Офицерская столовая была в соседней комнате, а солдатская — большое помещение с длинными столами на всю длину комнаты и деревянными скамейками вдоль.
