Алексей Иванов - Ненастье
— А что скажешь за «Коминтерн»? — спросил Серёга.
Герман смотрел в окно. Мокрый двор, качели и горки, чёрный асфальт густо окроплён белой мёртвой листвой. Кусты в заброшенном котловане разрослись, вымахав выше бетонной ограды вокруг магазина. Герман давно уже не бывал «на Сцепе» — с тех пор как съехал от Марины.
— «Коминтерн» будто дохлый. Все своими делами занимаются.
— При Быченко или Гайдаржи лучше было? — Серёга ревновал.
Герману не хотелось говорить плохо о погибших.
— Не лучше. Но и не так, как сейчас. Надо куда‑то двигаться, а мы стоим.
— Сергуня, а где у тебя штопор? — закричали из комнаты. — Открой нам!
— Я щас закрою там чё‑то кому‑то! — раздражённо рявкнул Серёга. — Не мешайте базарить!.. Что значит «двигаться», Немец? Бабки получать?
— И это тоже. Но не только. Я не знаю, как сказать, Серый. При тебе у всего «Коминтерна» было общее дело. А сейчас по нулям.
— Общее, говоришь?.. — Серёга тоже поглядел в окно, не мытое три года. — А пойдёшь ко мне работать, как раньше? Я тачилу беру, ищу водителя.
Серые облака поздней, уже угасшей осени плыли мимо лоджии Серёги.
— Не пойду, Серый, — Герман покачал головой. — Извини.
Герман знал, что Танюше будет невыносимо, если он устроится на работу к Лихолетову. Пусть ничто не напоминает Танюше о Серёге — так ей будет легче. Германа сейчас заботила только Таня. Однако он понимал, что ставит прозрачную стену между собой и Серёгой, обозначает дистанцию. Дистанция не изменит их отношений, но она появится — и уже навсегда.
— А говорил, что ты за меня, — поморщился Серёга.
— Разве я не могу быть за тебя, но не работать у тебя водилой?
Лихолетов откуда‑то всё разузнал про Немца и Таню. Он не чувствовал себя виноватым в Танькином горе: он не обманывал девчонку, ни к чему не подталкивал, так само вышло. Но он ревновал, что Танька предпочла ему Немца. Ясное дело, что после разрыва Танька искала бы нового мужика, — и тем не менее… Ревность у Серёги вызывало абсолютно всё, что происходило на воле, пока он сидел в СИЗО. Даже гибель Быченко и Гайдаржи.
— Сергуня, познакомь с твоим гостем! — пьяно закричали из комнаты.
— Ты стал умнее, Немец, — сказал Серёга с неодобрением, но уважением.
— Серый, ты можешь мне доверять по‑прежнему.
— Выпьешь со мной? — Серёга взял со стола бутылку и выдернул пробку.
— По писюрику, — усмехнулся Герман.
— Эй, шалавы, — крикнул Серёга в комнату, — идите сюда за компанию.
Потом Герман узнал, что Серёга принял к себе водителем Яна Сучилина.
Серёга больше ни в чём не просил поддержки у Германа. Герман думал: почему? Наверное, потому что поумневший Немец Серёге был не нужен. Серёга готовился к драке за «Коминтерн». Зачем ему соображающий солдат?
Откинувшись, Лихолетов был куда более богатым, чем до кичмана. Три с лишним года, пока он сидел в СИЗО, «Коминтерн» отчислял ему то, что полагалось по учредительным документам организации. Впрочем, инфляция превратила бы в пшик Серёгины тысячи и миллионы рублей, но Гайдаржи успел перевести выплаты Лихолетову в валюту. И теперь Серёга знал, что у него есть бабки, — значит, он может действовать свободно. Однако он не знал страну, в которой предстояло действовать. Он ощущал себя инкубаторским.
Газеты, попадавшие в изолятор, не могли научить жить в новом мире. Серёга очутился в другой эпохе, где даже деньги были другие — дойчмарки и баксы, а не купюры СССР. Серёга никогда не видел супермаркет, не умел пользоваться банкоматом, не играл в компьютерные игры, даже йогурт не пробовал. Сняв проститутку, он не понял, что за тесёмочки на ней надеты.
Серёге удивительно было видеть в Ельцине вполне понятного человека: то разухабистого алкаша‑раздолбая, всё пустившего в распыл, то бесцветного старика‑сердечника, словно выстиранного по ошибке. По видаку Лихолетов посмотрел записи октябрьских событий 1993 года: плоские и вёрткие Т‑80 на проспектах Москвы (в Афгане таких танков Серёга не встречал), дымящийся чёрно‑белый небоскрёб парламента… Бред какой‑то.
Охренеть: круче всех стала братва — отряды бандюков на огромных и чёрных импортных тачках! Бандюки для Серёги всегда были злыми тварями, не способными к умственной деятельности, а сейчас они овладели навыками, которыми Серёга не владел, и ориентировались в жизни лучше Серёги. Им завидовали. У них был стиль, была организация; они определяли понты.
И деньги сейчас зарабатывали совсем не так, как думал Серёга. Точнее, не зарабатывали, а добывали. Появились какие‑то «пирамиды», в которые люди добровольно приносили свои бабки, непонятно почему поверив явным пиздаболам. Появились какие‑то олигархи — неимоверные богачи, которые образовались без видимых причин, сразу и полностью, и теперь хозяйничали в Кремле. И какой‑то билетик‑ваучер вдруг превратился в важный документ: кому хватало терпежа, те собирали эти ваучеры чемоданами, обменивали их на полумёртвые заводы и потом распродавали то, что успевали урвать.
Раньше Серёга надеялся, что слава афганской войны будет крепчать, но шиш: страна получила новую ненавистную войну в горах, и животный страх перед Чечнёй не позволял уважать Афган. «Афганцы» стали выглядеть как‑то двусмысленно; им завидовали, типа как они отвоевали влёгкую — при нормальной власти и в нормальной армии; короче, везунчики. Лихолетов не ожидал, что Афган окажется неважной темой. Афган — он уже в прошлом, он далеко, и зацепил он не каждого. А здесь и сейчас все ненавидят чеченов.
В Чечне расхуярили всю республику. Бородатые боевики (а ведь когда‑то они были советскими пионерами!) отрезали головы русским парням — так же, как в Панджшере это делали моджахеды, которые в жизни знали только опиум и Коран. Город Грозный напоминал Сталинград. Генерал Дудаев — кстати, «афганец» — озверел, и его грохнули. Россия боялась террористов.
Но Серёга был по‑прежнему убеждён, что для самих «афганцев» память об Афгане священна, а идеалы «афганского братства» — нерушимы. Конечно, закрадывались сомнения, но Серёга истреблял их усилиями дружбы напоказ.
Он собрал парней — тех, кто с ним приятельствовал, — и забухал. В его толпе были Вася Колодкин и Саня Завражный, Володя Канунников и Гоша Лодягин, Диса Капитонов и Жека Беглов, а ещё Дудоня, Расковалов, Птуха, Бакалым. Они пьянствовали так рьяно, словно с жутким нетерпением ждали, когда же Лихолет выйдет — и можно будет надраться.
— Алкоголизм — это не выход, а вход! — куражился пьяный Серёга.
Бухать тоже было старомодно. Раньше бухали в «Юбиле» на «мостике» — с размахом и как попало, без особой закуски, орали и матерились, курили, сидя в окне — ноги на улицу, и кто‑то бренчал на гитаре. Но «мостика» уже нет, а в квартиру, где высохшие обои коробом отслаиваются от стен, Серёга не звал; компания таскалась по ресторанам, но в кабаках былое молодечество не катило. Неожиданная горячность дружбы выглядела неестественно.
Парни понимали, что Лихолет слишком многое упустил. Понимали, что он бодрится, изображает, будто всё знает и во всём разбирается, не уступает никому в адекватности. Но для «коминтерновцев» Серёга теперь был как бы инвалид, и парни только делали вид, что он равен им по компетенции.
После гибели Гайдаржи командиром «Коминтерна» Штаб выбрал Саню Завражного, однако Завражный не пожелал занимать «расстрельный» пост — он согласился быть лишь временным «ИО». Едва пронёсся слух, что Серого освобождают, Саня объявил, что сложит полномочия, когда Лихолет выйдет.
Завражный не сказал Штабу, что уже ничего не решает в «Коминтерне». С властями контактирует Щебетовский, а командир «Коминтерна» — кукла, свадебный генерал, попугай на обруче. Подставляться под пулю, отвечая за махинации майора, Завражный не желал. Пусть с Щебетовским бодается Серёга — у него к майору личный счёт и отфильтрованная ненависть.
Отставку Завражного Серёга принял как должное. Он верил, что сделал важное для «Коминтерна» дело, отсидев в СИЗО. Верил, что без него всё тут буксовало и парни ждали его возвращения. Поэтому на свободе Серёга сразу пошёл на выборы: он считал, что своими лишениями и способностями он более других заслужил право быть командиром. А парни из Штаба, которые бухали с Серёгой, согласны были голосовать за него. Ведь не исключено, что Лихолет и вправду снова развернётся. Но если его не выберут — тоже не беда.
Соперником Лихолетова на выборах командира «Коминтерна» был Щебетовский Георгий Николаевич, майор госбезопасности в отставке, год рождения 1952, образование высшее, женат, участник боевых действий в ДРА, начальник Фонда помощи ветеранам Афганистана.
Щебетовского нисколько не напрягало соперничество с Серёгой. Майор поговорил с Басуновым, который теперь работал при его Фонде, и выяснил, что рядовые «коминтерновцы» думают о Серёге после трёх лет его отсидки. А парни вспоминали Серёгу как дворового заводилу: при нём было весело и бесшабашно, все вместе квасили, дрались с врагами и подхалтуривали где попало. Главные достижения Серёги — открытие биржи, отжим рынка, захват домов и вообще создание «Коминтерна» — «афганцы» воспринимали как что‑то само собой разумеющееся. Лихолетов тут был вроде и ни при чём. Майор сделал вывод, что былые заслуги не помогут Серёге выиграть выборы.
