Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла
Мы миновали церковь Пречистой Девы, и, хотя мостовая не стала лучше, а дождь продолжался, старая вороная лошадь вдруг пошла хорошей рысью. Карету затрясло еще больше, и это дало нам возможность отдохнуть от красноречия Моники, а Ронши даже уснул и храпел, как пьяный. Дождь лил словно из ведра, монотопно стуча о крышу нашей кареты. В окошко я видел, что серая лошадь резво бежит по лужам почти следом за нами. Недоставало только черных кошек: именно сегодня они очень были бы кстати под тусклыми уличными фонарями.
Церковь Пречистой Девы, красная и очень высокая, осталась далеко позади, растворившись во мгле. Мы выехали на асфальт, теперь карету трясло меньше, и Моника получила возможность снова заговорить о Летиции. Однако не чувствовалось, чтобы она понимала при жизни покойную: слишком уж сухо трактовала Моника тему. Между тем проснулся Ронши и стал покорно слушать речь ораторши.
Вторая лошадь, подгоняемая кучером, приблизилась к нам настолько, что мне показалось, будто я слышу голоса Луизеты и Валези, смех Ильдебранда и его Фанни. Что ж! Пусть себе смеются! Ведь не очень‑то весело ехать под проливным дождем с кладбища…
Карола по — прежнему сидела с закрытыми глазами, и мне очень хотелось бы знать, о чем она думает. Не о моей ли Летиции?
Вдруг наша лошадь упала на скользкий от дождя асфальт. Моника взвизгнула. Ронши инстинктивно схватился за часы. А Карола Марелли открыла глаза и нежно сжала мне руку: от того, кто никогда не падает духом, меньшего я! дать не приходилось.
Кучер слез с козел и начал ругаться весьма виртуозно. Иные из его ругательств, которыми он в ярости осыпал лошадь, стараясь заставить ее подняться, я даже запомнил.
Стоя под продолжавшим лить дождем, мы наблюдали эту сцену, и Моника метала гневные взгляды на Каролу, которая нервно смеялась. Про Летицию никто не вспоминал.
Старая вороная лошадь ржала — от ушиба и от ударов кнутом. К нам присоединились пассажиры второй кареты, и Карола, как заправский чичероне, комментировала художественную декламацию кучера, к которому присоединился не менее энергичный коллега с догнавшей нас кареты. Валези обнял Луизету, Ильдебранд не отходил от своей Фанни. Красноречие Моники наконец иссякло, и она, теперь уже молча, негодовала против Каролы и против дождя. Ронши наблюдал за происходящим разинув рот. Мне наскучило смотреть на возню кучеров с лошадью, и мои печальные мысли вновь обратились к Летиции. К Летиции там, на кладбище, бледной и холодной, оплетенной корнями кипарисов… Моника тоже вспомнила Летицию, и звук ее голоса заставил меня еще сильнее ощутить, насколько я одинок. Луизета — эдакая плутовка! — воспользовалась рассеянностью Валези и тоже обняла его.
Лошадь поднялась на ноги, неистовая ругань кучеров смолкла. И мы, изрядно намокшие, снова сели в кареты. Ронши заявил, что дождь скоро прекратится, но только Моника отреагировала на это, начав утверждать обратное.
Поехали дальше. После падения лошадь хромала и шла теперь с трудом, хотя мы ехали по асфальту. Скоро Ронши снова заснул. Его размеренное дыхание раздражало Монику, и, глядя на нее, Карола улыбалась.
Мы ехали по улицам, похожим одна на другую и ничем не примечательным, которые только сумерки немного облагораживали. Как я ни старался, но у редких фонарей мне так и не удалось обнаружить хотя бы одну зловещую кошку.
Устав возмущаться Ронши, Моника опять заговорила про Летицию. Ее колоратурные пассажи сопровождали тремоло приглушенных рыданий, но гон был фальшивый, и, слушая ее голос, я чувствовал, что образ покойной все больше удаляется от меня. Карола опять засмеялась — то ли потому, что не падала духом, то ли потому, что нервничала, — только от Этого смеха мне стало немного легче.
Старая вороная кляча еле тащилась, и бессильная ярость кучера снова вылилась в поток замысловатых ругательств. Метнув на него возмущенный взгляд, Моника умолкла.
Проснулся Ронши и спросил, который час. Никто из нас Этого не знал, и Моника почувствовала себя униженной, по — тому что не в ее принципах было оставлять обращенные к ней вопросы без ответа. Усугубив ее нелепые страдания едва заметной саркастической улыбкой, Карола смежила веки и задремала. Огорченный Ронши попробовал вернуть жизнь своим остановившимся часам и вскоре торжествующе возвестил, что они пошли. Однако мы тут же обнаружили, что это ему лишь показалось.
Дождь продолжал лить с прежним упорством, принеся Монике победу в споре с Ронши. Опьяненная успехом, она долго похвалялась безошибочностью своих прогнозов, всячески выказывая презрение противнику. Теперь паша карета превратилась в лекционный зал: Моника подробно излагала самые верные признаки, по которым можно предсказать ненастье. Ее слова впивались в мои уши, как колючки агавы. От Моники не было спасения, но все эти разглагольствования я предпочитал ее разговорам о Летиции. В голосе Моники, который лился неудержимым потоком, так и сквозило самообожание, но этого чувства никто с ней не разделял. Ронши опять томно взглянул на часы, почти как умирающий, и решил соснуть, пока мы едем. Ликующая победительница Моника оставила его в покое. Карола улыбалась уже через силу.
Теперь наша лошадь останавливалась на каждом углу погрузившихся в темноту улип, и у меня родилось подозрение, что эта вороная изможденная кляча определенно должна иметь какое‑то отношение к зловещим черным кошкам. С каждым шагом она хромала все больше, еле переставляла ноги.
Моника замолчала, исчерпав тему о предсказании погоды, и была вознаграждена за это молчаливой же благодарностью Каролы. Каролы Марелли, похожей на Летицию, быть может даже более красивой, чем Летиция, чем моя Летиция, печальная и одинокая, навсегда оставшаяся в гробу, под тяжелыми пластами сырой земли…
…Быстро взмахивая лопатой, могильщик засыпал гроб. Невидимые в зелени кипарисов, пели птицы. Было четыре часа пополудни, стояла ясная погода. Далекие тучи едва вырисовывались на горизонте. Фанни всплакнула, потому что Знала, что не очень обильные слезы ей к лицу. Она плакала, и Ильдебранд ее утешал. Моника прочла заключительную молитву, но никго из нас к ней не присоединился. Ронши окончательно сломал свои часы. Карола держалась, как подобает женщине, которая никогда не падает духом. Она только что Засмеялась, и мы все вздрогнули, но простили ей этот смех:
слишком прекрасна была она. Только Моника могла ее ненавидеть. Валези обнял Луизету.
Мрачные черные тучи набежали как‑то внезапно. Солнце заволокло, и око едва успело напоследок робко скользнуть своим лучом по дальним шпилям церкви Пречистой Девы, очень высоким, очень красным. Зак°нчив молитву, Моника истерически разрыдалась. Мы в последний раз посмотрели на свежевскоианную землю, под которой покоилась Летиция, и пустились в обратный путь измученные и бледные. Все это было в незапамятные времена: сегодня, в четыре пополудни…
Карету встряхнуло особенно сильно. Старая вороная кляча выбивалась из последних сил и отчаянно хромала. Мы боялись, что она снова упадет, это могло оказаться роковым для ветхой кареты. Даже Ронши отказался от своего намерения поспать — мешала тряска, к тому же он не мог больше утешаться, посматривая на часы. Смеясь без всякой причины нервно и возбужденно, Карола прижималась к моему боку. Моника наблюдала за ней с неубывающей и неутолимой ненавистью, однако на Каролу это не производило ни малейшего впечатления. Ее смех напоминал мне смех Летиции. Карола вообще напоминала мне Летицию, очень сильно напоминала мне мою Летицию. Я уже понял, что мое желание не сбудется: не суждено мне увидеть под фонарем силуэт зловещей черной кошки, моющейся под дождем. Не осуществиться этому наваждению, зато здесь, рядом со мной, было другое наваждение: Карола Марелли, вполне ощутимая и прекрасная и так похожая на Летицию… Или Летиция не умирала, и я могу ее обнять? Однако у меня хватило здравого смысла преодолеть это наваждение — не могло оно меня обмануть, так как я знал, что сегодня мы похоронили Летицию в четыре часа пополудни. Это было очень давно, и на память мою опустилась мрачная завеса, сотканная из кипарисов, птиц и дождя. Комья свежей земли с глухим стуком падали на гроб Летиции, моей бедной Летицин, умершей у меня на руках, умершей по — настоящему и навсегда, никогда она не воскреснет, никогда не родится вновь.
За нами гналась вторая лошадь и уже почти нас настигла. Впрочем, погоня эта была всего лишь игрой моего воображения, призрачной фантазией. Я хорошо это знал и все же не мог преодолеть дрожь, охватившую меня. До нас теперь ясно доносился смех Валези и Луизеты и разговор Ильдебранда с его Фанни. Потом я забыл и о второй карете, и о сидевшей рядом Кароле и снова стал вглядываться в таинственные тени под тускло светящими фонарями. Моника, такая добрая, такая предупредительная, поспешила сообщить мне, хотя я ее об этом и не просил, что тени под фонарями — это вовсе не зловещие кошки. Как всегда, Моника была права, ведь именно за это ее и ненавидели.
