Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
Недавно его вторая жена упала в обморок прямо на своем рабочем месте, за письменным столом. Врач фирмы отослал ее домой, написав на клочке бумаги несколько слов, диагноз. Она взирала на бумажку двое суток, а затем позвонила Бишопу и попросила узнать, что такое «липотимия». Бишоп справился в библиотеке, позвонил в Лондон и сказал: «Это значит "падание в обморок"».
По радио шла передача «Как защититься от радиации полноценным питанием». Он выключил приемник.
Утром он не помнит ничего сказанного ночью. Но достаточно выйти на кухню и взглянуть на ее закаменевшее лицо, чтобы стало ясно: вчера был скандал.
У него болят глаза.
Он не располнел.
Звонит Кара.
— У меня не получилось.
— Уж заметил.
— Извини.
— А как насчет вечером?
— Нужно посмотреть. Я позвоню.
— Когда?
— Как только смогу.
— Но хоть примерно.
— Не позже шести.
Бишоп печатает письмо в университет, отказывается от предложения читать лекции.
Он живет в этой квартире семнадцатый год.
Пару дней назад его месячная квартплата выросла на сорок девять долларов.
Бишоп не влюблен в Кару, она уж тем более не влюблена в него. И все же они довольно часто видятся, довольно часто спят вместе.
Когда Бишоп точно знает, что сегодня Кара не придет, он смешивает себе виски на ночь. Он лежит в темноте, опершись на локоть, курит и медленно пьет виски.
В июле ему будет сорок девять.
Просыпаясь ночью, он снова, снова и снова замечает, что спал прижав сжатый кулак к подбородку, отставив в сторону локоть напряженно согнутой руки, словно в попытке защититься.
Кара говорит: «Вкусом обладает каждый, это не бог весть какая ценность».
Она занимается тканями, дизайнер.
Теперь он редко обедает в городе, в чьей-нибудь компании.
На улице он здоровается с соседом, которого прежде не удостаивал и кивком. Адвокат вроде бы. Бишоп помнит этого молодого человека тощим, долговязым мальчишкой с бегающими глазами.
Он покупает цветы, нарциссы.
Перед винным магазином кучкуются шестеро пьяных, молодые мужики, где-нибудь под тридцать. Они бродят по тротуару заметно покачиваясь, пристают к прохожим и передают из рук в руки две откупоренные бутылки по полпинты (хотя в этом магазине, как точно знает Бишоп, полупинтовки не продаются). Еле стоящий на ногах мужик с рыжей многодневной щетиной на багровой физиономии пытается выхватить у Бишопа завернутые в бумагу цветы, Бишоп без труда уклоняется, в такую-то рань, и откуда у них деньги?
Он думает об аналогиях между собой и этими алкашами.
Он не влюблен в Кару, однако искренне ей восхищается, особенно ее способностью уцелеть в обществе различных мужчин, которыми она время от времени увлекается и которые, все до единого (Бишоп не включает в их число себя), только и мечтают, что разорвать ее в клочья (по ее собственному признанию) либо стереть ее в порошок.
Когда Бишоп потушил вспыхнувший в духовке жир, отчаянно хлопая по нему кухонным полотенцем, даже его обожженная рука не помешала Каре высказать критическое замечание:
— Ты увеличивал доступ кислорода.
Бишоп убежден, что его бабушка и дедушка (давно умершие) однажды вернутся к жизни.
Его телефонные счета — чистый кошмар, дикие суммы за дальние разговоры: Чарльстон, Беверли-Хиллз, Нью-Орлеан, Чарльстон, Чарльстон, Лондон, Норфолк, Бостон, Беверли-Хиллз, Лондон…
Когда они занимаются любовью в темноте его крошечной спальни, с бутылкой безликого калифорнийского вина на ночном столике, она смыкает руки у него на поясе, выказывая поразительную силу.
В его бороде появились седые волоски, на лбу три волнистые морщины.
«Он зачастую писал поверх одной картины другую, а иногда даже третью поверх второй» — Франкенштейн о Пито.
Цветы так и остаются неразвернутыми на кухне, на баре, сделанном из тяжелой мясницкой колоды.
Он смотрит по телевизору четырехчасовой фильм. Он видел этот фильм раз уже, наверное, сорок, Генри Фонда в роли полковника Сэзди танцует с женой старшего сержанта Уорда Бонда в форте Апач на балу младших чинов.
Звонит Кара. Что-то там неотложное.
— Приятного вечера.
— И тебе.
Бишоп смешивает себе виски, хотя еще только половина пятого, а правило насчет виски гласит: не раньше пяти.
— Кофе «Санка» настоящий кофе, — говорит Роберт Янг.
Он вспоминает, как приезжал к дедушке на ранчо,
груду седел в углу большой комнаты, винтовки, подвешенные над дверями на колышках, как сидел ночью на веранде, глядя на фары машин, спускающихся с крутого склона на том берегу реки.
Пока идет реклама, он берет телевизионную программу, посмотреть, что там будет вечером.
6.00. (2, 4, 7, 31) Новости (5) Я люблю Люси (9) Джокер разбушевался (11) Санфорд и сын
(13) С нашей точки зрения
(14) Жила-была классика (25) Мистер Роджерс
Хороший фильм «Эдисон» со Спенсером Трейси будет только в восемь.
Можно позвонить брату в Чарльстон.
Можно позвонить приятелю в Беверли-Хиллз.
Можно приготовить пару кварт чили, часть засунуть в морозилку. Бишоп встает перед зеркалом. Странно, с чего это болят глаза? Можно вычитать гранки, лежащие на столе уже добрые две недели. Еще одно виски. «Форт Апач» кончился.
Он обходит свою квартиру, разглядывает мебель, ковры, шелушащуюся краску.
Бишоп надевает куртку с начесом и идет в магазин. У мясного прилавка малолетний ребенок тычет в его сторону пальцем и кричит, чуть не вываливаясь из коляски: «Старый дед!»
Его мамаша хихикает, а затем говорит: «Вы уж не обижайтесь, это из-за бороды».
Что проще готовить? Бифштекс, цена абсолютно возмутительная, что не съестся сегодня, останется на завтрак.
Он берет два пучка зеленого лука, покрошить к вареной картошке.
Бишоп шарит глазами по полкам, ему хочется купить что-нибудь совершенно несуразное, убедить себя, что все прекрасно, что в небе ни облачка.
На его руке все еще краснеют три уродливых пятна, память о пожаре в духовке.
Икра по шестьдесят семь долларов за баночку в четыре унции. Но он не любит икру.
Когда-то, Бишоп покупал пластинки, от Пуленка до Боба Уиллза, но это когда-то.
Кроме того он покупал гравюры. У него были и Джим Дине, и де Кирико, и Беллмер, и Ричард Гамильтон. Последняя гравюра была куплена так давно, что и не припомнить.
(Хотя он и продолжает истово читать журналы по искусству.)
«Большой Папаша, так что ли?» — сказал ему как-то психоаналитик.
У него были жены, донельзя эмоциональные, с уймой очаровательных проблем, он давал им советы, по преимуществу удачные.
Разве что несколько разжиженные осторожностью.
Когда бабушка и дедушка возвращаются к жизни, Бишоп сидит с ними на веранде ранчо, глядя на реку, они кажутся точно такими, как прежде, и разговаривают о тех же вещах, что и всегда. Они с дедушкой гуляют по местности, усеянной грязно-белыми, похожими на полузасыпанные черепа выходами самородной селитры, мимо соляного лизунца и ветряной мельницы, мимо другого лизунца, дедушка показывает ему место, где когда-то ветка дерева вышибла его тетю из седла. Бабушка при деле, обугливает тосты, чтобы затем соскрести подгоревшее (они так любят), а заодно читает газету, громко кричит: «Бен!», а затем зачитывает ему вслух что-то такое насчет Стюартовой девицы, ты же ее помнишь, она вышла замуж за этого парня, который, да ты же помнишь, ввязался во все эти дела.
В постели, с виски в руке, Бишоп вызывает образы счастья: мелкая речушка на краю ранчо, босиком по воде, выглядывая пескарей в тени низко нависающих веток, плоские камешки прыгают «блинчиками» по зеркальной поверхности, ожидания…
БАБУШКИН ДОМИК[95]
— Бабушкин домик? Что? Статус исторического памятника? Что? Она ела? Что? Чужаков? Она ела чужаков? Сидела на кровати и ела чужаков? Как? Бледных, розоватых чужаков? Абзац! Литий? Что? Ей дают литий? Как? Она что? Волк? Она волк? Матерь Божья! Другое мнение? Как? Она волк. Ладно, хорошо. Хорошо. А дедушка? Что? Живет с одной из чужих? Как? Бледная, розоватая чужая? Какая гадость! Как ее звать? Как? Как? Бель? Ну и ну. БельБельБельБельБель, нет, мне это не нравится. Так если бабушкин домик имеет статус исторического памятника, получается, мы не можем построить бордель, так? Не можем построить бордель, верно? Накрылся бордель, верно? Чтоб их черти драли, драли и драли.
— Верно.
— Что ж, если мы не можем построить бордель, стоит, пожалуй, прогуляться и поискать нимф, верно? Поохотиться малость на нимф? Сходить на полянку?
— Верно.
— А то можно украсть дитя. Ребенка. Дитя. Украсть. Схватить и утащить. Взрастить, как свое собственное. Щекотать его легкой, благоразумной щекоткой, протирать камфорным спиртом от зуда, кутать его, согревать его, если первоначально оно было холодное, верно? Шлепать, когда оно плохо себя ведет, верно? Учить его бояться темноты, огромной, безбрежной темноты, влажной, фосфоресцирующей темноты…
